Упадок и разложение римского военного искусства (Delbruck H.)

Обычно принято смотреть на войну римлян с маркоманами при Марке Аврелии, как на прелюдию к торжеству германцев над Римом. Племя маркоманов, постоянно жившее в Богемии, усиленное присоединившимися к нему германскими и негерманскими племенами, перешло через Дунай, опрокинуло римскую пограничную охрану, взяло штурмом города, дошло до Аквилеи и стало угрожать Италии. Император Марк Аврелий заложил коронные драгоценности, чтобы достать денег. Однажды он сам со своим войском попал в очень тяжелое положение и спасся лишь благодаря внезапной грозе, которая стала темой многочисленных легенд. Шестнадцать лет продолжалась эта борьба, пока римляне, наконец, не одолели теснивших их врагов.

Но как ни взволновала эта война римский мир, все же она не была предвестником грядущих событий. Она была, безусловно, одной из пограничных войн, подобной тем, которые велись еще при Августе. Своим первоначальным успехом германцы были обязаны тому обстоятельству, что римляне, вовлеченные в войну с парфянами, бросили все свои силы на восток. Если и нельзя установить того факта, что именно для этой цели были сняты войска с Дуная, то все же возникшие затруднения явились причиной того, что не было возможности отправить туда достаточные подкрепления.

Чума, свирепствовавшая в течение нескольких лет, усилила нужду и затруднения римлян. Когда же германские племена, учтя благоприятный момент, одновременно во многих местах перешли через границу, то римляне сочли это следствием заключения большого союза между варварами, а позднейшие историки – предвестником переселения народов¹. Однако, на самом деле эта война скорее относится к эпохе предшествующих, чем последующих событий. Если римское войско однажды и подверглось большой опасности со стороны германцев, то ведь это пришлось испытать еще Друзу и Германику. Продолжительность войны с маркоманами объясняется не «тем, что римлянам было слишком трудно прогнать вторгшиеся племена обратно за Дунай, но тем, что германцы захватили громадную добычу, главным образом пленными, которую римляне хотели у них отнять. Эта война явилась прелюдией к будущему лишь в том отношении, что в это время враждебная правительству партия выдвинула другого императора, что парализовало силы Марка Аврелия на Дунае. Несмотря на это, ему, наконец, удалось одержать окончательную победу над дерзко наступавшим неприятелем, – и если мы можем верить нашим источникам, то еще немного оставалось сделать для того, чтобы продвинуть римскую государственную границу за пределы Богемии. Но в это время (180 г.) умер Марк Аврелий, а его юный сын и наследник Коммод не был тем человеком, который мог бы довести до конца это дело. Поэтому границей здесь остался Дунай.

Даже крупные волнения и тяжелые гражданские войны, охватившие всю Римскую империю после падения Коммода, еще не внесли разложения в военную организацию римского государства. Северы – Септимий, Каракалла, Александр – еще могли стремиться к выполнению широких военных планов и завоевательных замыслов на Востоке. Месопотамия опять попала в их руки. Но падение этой династии (235 г.) вызвало кризис.

До этого времени, несмотря на порой крупные потрясения, всегда удавалось в конце концов устанавливать прочное правительство на некоторое – иногда на очень продолжительное – время. Теперь же этого сделать не удалось. Северы, правда, образовали преемственно существовавшую династию, однако, она погибла, будучи насильственно уничтожена. Теперь мы вступаем в такую эпоху, когда мирная преемственность власти становится уже невозможной. Императоры, только что провозглашенные, вскоре после этого низвергаются и умерщвляются. То в одной, то в другой провинции появляются соперничающие императоры, которые ведут междоусобную борьбу. Большие части государства в течение ряда лет остаются самостоятельными, находясь под властью провозглашенных там императоров.

Здесь не место раскрывать во всей широте последние причины этих крупных перемен. Следует только резко подчеркнуть, что здесь ни в коем случае мы не имеем дела с прогрессирующим процессом загнивания. Наоборот, здесь существенным моментом, несомненно, является растущая национальная унификация, которая постепенно уничтожала древнее преобладание города Рима, сжимавшее все в тиски. Пока провинции оставались варварскими, они не имели никакой возможности самоопределиться. Да и чего бы они достигли, если бы оторвались от империи? Такое движение, охватившее Галлию по смерти Нерона, окончилось неудачей вследствие собственной бесцельности. Таким образом, город Рим наложил свой отпечаток на мировую империю и в течение ряда поколений решал участь правительства. Но теперь не только Италия, но и Африка, Испания, Галлия и Британия были латинизированы и пропитаны римской культурой. Равным образом и Восток был проникнут греческим культурным влиянием. Командный состав, гражданские должностные лица, сословие всадников, даже сенат все более и более пополнялись латинизированными провинциалами². Но именно благодаря этому процессу становилось особенно трудным удерживать вместе насильственно спаянные страны от Каледонских гор до Тигра и от Карпат до Атласа. Покоренные страны и города почувствовали теперь, что они подобны Италии и Риму и равноценны им. Предоставив всем подданным в равной мере римское гражданское право, Каракалла дал государственно-правовое оформление этому явлению.

И в хозяйственном отношении Римская империя до этого времени, конечно, еще не клонилась к упадку, как об этом часто до сих пор еще пишут и говорят. Все страны, расположенные вокруг Средиземного моря, образовывали единый хозяйственный район с трудолюбивым, деятельным населением. В течение целых двухсот лет внутренний мир лишь изредка нарушался, и корабли бороздили из конца в конец не только все Средиземное море, но даже Черное море и океан, не тревожимые злыми врагами торговли – пиратами. Рабство постепенно уменьшалось, так как внешние войны лишь изредка доставляли новых рабов. Уступая необходимости, крупные земельные собственники вновь разделили свои латифундии на мелкие участки, распределив их между арендаторами или колонами. Вместо бессемейных орд рабов на землю все больше и больше садились семьи, которые взращивали детей и тем увеличивали численность населения. Даже знатные семьи начинали переселяться из города в деревню, образуя здесь небольшие хозяйственные и культурные центры. В то время как раньше более или менее крупное значение имели лишь приморские города, теперь выросло много городов, лежавших на реках внутри страны. Поколение за поколением люди строились на сети дорог, которая становилась все гуще и гуще. Громадный административный аппарат, объединявший все государство, функционировал в строгом порядке. Гнет военных повинностей, как мы это уже видели, был не только невысоким, но даже незначительным.

Если мы зададим вопрос о духовно-нравственном состоянии римского населения, то, конечно, нельзя будет даже и говорить о каком-либо вырождении. К последним крупным фигурам собственно древнего мира – Сенеке, Плинию, Тациту – и к великим юристам непосредственно примыкают отцы христианской церкви в эпоху ее образования.

Даже сама гражданская война не обнаруживает в людях ничего старчески дряхлого. Ряд в высшей степени значительных и способных людей – Декий, Клавдий, Аврелиан, Проб, Диоклетиан – один за другим поднимаются на императорский престол. Рим далеко еще не обеднел крупными личностями, государственными людьми и полководцами. Эти императоры были не хуже своих предшественников.

Таким образом, во всех этих явлениях мы не должны искать причин падения империи. Цветущая и прогрессивно развивавшаяся хозяйственная жизнь не могла вдруг и на длительное время резко изменить свой облик, дав внезапно совершенно противоположную картину, да и сам характер римского народа не мог сам по себе настолько измениться, чтобы государство распалось. Здесь скорее происходит крупное политическое изменение, которое находит свое яркое выражение в самом мощном орудии политики – в армии.

Римская мировая держава в эпоху своего наивысшего расцвета не смогла создать твердую самодовлеющую верховную власть. Римская императорская власть была похожа на современные наследственные династии. С самого начала в ней принцип наследственности находился в противоречии с первоначальным моментом – с притязанием полководца, каковым был Цезарь, основавший эту власть. Довольно долго оставалось даже неясным, будет ли его преемником один из его полководцев – Антоний – или его кровный наследник – Октавиан. И это внутреннее противоречие никогда не было преодолено и не могло быть преодолено. Право наследования вкладывало скипетр власти в руки неспособных и несносных людей, а провозглашение императором во время народных волнений в столице сенатом или преторианцами, или же легионами всегда носило характер произвола и узурпации. Против одной узурпации поднималась другая. Довольно удивительным, свидетельствующим о политическом таланте римского народа, является то, что в течение целых полутораста лет после того, как вымерла династия Юлиев, удавалось, – благодаря соглашениям и компромиссам главным образом между армией и сенатом, – постоянно все снова и снова устанавливать власть общепризнанного императора, создавая, таким образом, твердый порядок. Когда же этого, наконец, не удалось больше сделать, то в результате наступил кризис, который и привел к окончательному крушению. Основным моментом здесь является перемена, произошедшая в армии.

Как мы уже видели, залогом единства армии было то обстоятельство, что первоначально ядро войск – легионы – составлялось из римских граждан, к которым присоединялись различные иноземные войсковые части. Затем пополнение легионов постепенно стало уделом провинций, а италики сохранили за собой лишь преторианскую гвардию, но, пройдя здесь свой учебный стаж, они поставляли из своей среды большую часть центурионов для легионов. И легионы мирились с этим, так же как и провинции мирились вообще с господством Рима, ибо на этом господстве основывалась империя. Если уже при Тиберии во время одного восстания в Галлии однажды указывалось на то, что в своей основе римский плебс стал уже невоинственным и что сила римского войска покоилась на негражданах³, то все же государственная мысль основывалась на Риме, а политическая мысль – сильнее, чем одна только военная. Теперь же это римское господство, существовавшее в течение ряда поколений, романизовало самые провинции. И внутренняя причина господства Рима перестала существовать, сама себя упразднив. Возвышение императора Септимия Севера указывает на восстание провинций против господства италиков. Император приказал казнить италийских центурионов, упразднил италийский преторианский корпус и заменил его избранными из легионов.

Если бы действительно была полностью проведена романизация провинций, то эта перемена означала бы не ослабление, но усиление армии. Однако, наряду с этим процессом и при романизации провинций здесь все еще сохранялась некоторая доля варварства и национальной обособленности, что влекло за собой ослабление единства армии, а также и то, что при переворотах иллирийцы или африканцы, восточные или западные народы, обнаруживали себя в качестве таковых, заставляя считаться с собою, стремясь к власти, и тем самым не давали возможности установить длительный и прочный порядок.

Тот факт, что многие императоры, быстро следуя один за другим, часто менялись на троне, стал с этого времени указывать на болезненное состояние армии, на лихорадку с высокой температурой, которая в короткий срок подкашивает силы человека, бывшего совсем недавно здоровым. Легионы сознавали свое право избирать императора, ставя при этом свои условия. Главной задачей римских государственных деятелей было после каждого потрясения – и несмотря на него – поддерживать дисциплину и снова ее восстанавливать. Это было возможно лишь в том случае, если между отдельными восстаниями были более или менее длительные промежутки, во время которых сильная рука твердой власти заставляла признавать свой авторитет и с собой считаться. Этого постоянно удавалось достигать в течение первых двух столетий. Но теперь наступило такое время, когда толчок следовал за толчком. Солдаты потеряли чувство того, что они зависят от императора, а императоры стали зависеть от солдат. Непрерывная смена провозглашений и убийств императоров, постоянная гражданская война и переход от одного правителя к другому разрушили тот цемент, который скреплял до этого времени твердое здание римской армии – дисциплину, которая составляла боевую ценность этих легионов. Императоры, пытавшиеся удержать и вновь восстановить дисциплину, – Пертинако, Постумий, Аврелиан, Проб, – были именно вследствие этого убиты.

Но гражданская война, в связи с внезапно развившимся естественным процессом, влекла за собой и хозяйственную катастрофу, которая вовлекла в свой водоворот римское военное дело и в конце концов поглотила его. Существенным элементом всякой высокой культурной жизни является благородный металл, который, будучи отчеканен в форме монеты, приводит в движение хозяйственные силы социального организма. Античная культура и римское государство были бы так же немыслимы при отсутствии большого количества золота и серебра, как и при отсутствии большого количества железа. В частности, содержать большое постоянное войско можно было лишь на базе денежного хозяйства. Налоги, собиравшиеся с населения внутренних провинций, давали возможность держать на границах легионы, которые со всех сторон охраняли государство от варваров. Но в III столетии стал ощущаться недостаток в благородных металлах. Источники нам прямо не указывают на то, каким образом это произошло. Во все эпохи замечается довольно значительная убыль в драгоценном металле вследствие стирания и полировки, а также вследствие того, что металл теряется, прячется и погибает во время пожаров и кораблекрушений. Плиний же сообщает нам, что очень много золота и серебра ушло в Индию и в Китай, с которыми поддерживалась значительная, но почти совершенно пассивная торговля, что подтверждается и монетами, которые даже в наши дни были найдены в этих странах. Уже Тиберии жаловался на то⁴, что римляне отдавали свои деньги чужим народам за драгоценные камни, а при Веспасиане ввоз с Востока равнялся не менее чем 100 млн. сестерций (22 млн. марок) в год. Таким образом, за два столетия, протекших от Августа до Септимия Севера, около 4 млрд. марок благородного металла могло утечь из Римской империи в Индию и в Восточную Азию⁵. В китайских хрониках написано, что в Небесную империю прибыл посол от императора Ан-Туна. Может быть, это был римский купец, живший при Антонине Пии.

Много благородного металла ушло, не вернувшись обратно, в варварские страны, в особенности в Германию, в качестве жалованья, а вскоре затем и в качестве дани. И мы имеем много указаний на то, что все эти убытки не были возмещены, так как известные до того времени и разрабатывавшиеся горные рудники, находившиеся на берегах Средиземного моря оказались уже исчерпанными для тогдашней техники. Да и в наше время нельзя было бы обслужить всю торговлю при помощи наличного запаса металла, если бы не научились увеличивать металлические запасы посредством различных форм кредитных средств, бумажных денег, банкнот, векселей и чеков. И все же, несмотря на это, мы оказались бы в затруднении, если бы не обнаружились совершенно неожиданно новые большие золотые разработки в Южной Африке (я говорю о времени до 1914 г.).

Все еще нерешенным остается вопрос о том, могли ли римляне с чисто технической точки зрения изобрести современные средства обращения, которые заменяют наличные деньги? Действительно, карфагеняне пользовались некоторое время кожаными деньгами, а у римлян существовали некоторые начатки банковского дела с платежными учреждениями и переводными и чековыми операциями, которые при Адриане были поставлены под государственный контроль⁶.

Но для того чтобы применить в широком масштабе такие средства и такую организацию, – чтобы обеспечить оплату кредитных знаков и предупредить их подделку, – нужны были такие технические предпосылки, которые еще не существовали в древности и которые потребовали столетии для своего создания. Но, не говоря уже о технических предпосылках, в эту эпоху отсутствовала еще более важная и необходимая политическая предпосылка возможности существования годных для употребления кредитных денег; эта предпосылка заключалась в наличии прочных, внушающих доверие политических условий. Между тем, римляне утеряли их как раз в тот момент, когда они более всего в них нуждались. Борьба императоров за власть, которая в то же время была борьбой за жизнь, поглотила все силы и потребовала максимальною напряжения внимания. И в эту эпоху не знали иного средства, кроме постоянной порчи монеты. При Августе серебряный денарий чеканился из чистого серебра, при Нероне лигатура в нем составляла от 5 до 10%, при Траяне – 15%, при Марке Аврелии – 25%, при Севере, около 200 г.,– 50%, при Галлиене, 60 лет спустя, антониан, заменивший денарий, содержал всего лишь 5% серебра⁷. Денарий, стоивший на немецкие деньги при Августе 87 пфеннигов, при Диоклетиане упал до 1 4/5 пфеннига. Чеканка золотой монеты уже при Марке Аврелии стала испытывать затруднения, при Каракалле монеты были уменьшены, а затем выплавка стала настолько неравномерной, что золото совершенно потеряло характер монеты и стало приниматься лишь по весу⁸. Все владельческие и правовые отношения, которые основывались на деньгах, были опрокинуты и, сами собой упразднившись, рассеялись и исчезли. Нужда в деньгах сменявших друг друга императоров, раз вступивших на наклонную плоскость, стала все сильнее и сильнее давить на население⁹. Налоги, взимавшиеся по древним установлениям и распоряжениям, уже не приносили больше дохода. Гелиогабал однажды потребовал, чтобы налоги платились золотом, но золота не было в достаточном количестве¹⁰. Его преемник Александр Север понизил налоги на 1/3 их прежнего размера, для того чтобы получить возможность хотя бы что-нибудь взыскать с населения¹¹. Максимин Тракс конфисковал все доходы и фонды, пожертвованные в пользу общественных игр, украшения общественных мест и дары, посвященные храмам, сделанные не только из золота и серебра, но даже из бронзы, чтобы все это перечеканить на монету¹². Аврелиан сделал попытку упорядочить денежную систему и предпринял для этой цели ряд таких насильственных мероприятий, которые вызвали в Риме настоящее крупное восстание. Но ни он, ни его преемники не были в состоянии разрешить эту задачу.

О состоянии римской монетной системы можно было даже в наши дни получать ясное представление всякий раз, когда случай давал возможность обнаружить некогда скрытый клад. В таких кладах находили часто целыми тысячами биллоновые и разменные монеты, которые почти совсем не имеют никакой цены. В шкатулках римских граждан уже совсем отсутствует серебро и золото, которые можно было бы припрятывать. Но клады, найденные на германской почве, состоят из хороших старых монет. Варвары умели отличать настоящие деньги от иллюзорных и требовали в качестве жалованья или дани нечто реальное.

Валютная катастрофа привела цветущую хозяйственную жизнь Римской мировой империи в состояние застоя. В артериях этого гигантского тела иссякла кровь, и они высохли. В течение III столетия денежное хозяйство почти совсем отмерло, и культурный мир снова соскользнул в сферу натурального хозяйства. Но мы неправильно поняли бы эти явления, если бы сочли, что натуральное и денежное хозяйства абсолютно противоположны. Этого на самом деле нет. Даже в высшей степени развитом денежном хозяйстве сохраняются некоторые остатки и элементы натурального хозяйства, но то натуральное хозяйство, к которому соскользнула хозяйственная жизнь культурного мира в III столетии, застряв в этом состоянии, как это обычно признается, на целых 11–12 веков, никогда не знало полного отсутствия наличных денег и их употребления. Дело идет лишь о настолько резком проявлении одного и ослаблении другого элементов, что мы имеем право просто a potion (по преимуществу) употреблять термины «денежное и натуральное хозяйство».

Мы легче поймем произошедшее в III столетии возвращение культурного мира из сферы денежного хозяйства в область натурального хозяйства, если уясним себе, каких колоссальных запасов благородного металла требовал хозяйственный организм Римской империи для того, чтобы нормально функционировать. Почти вся армия была расположена вдоль границ. Лишь очень незначительная доля тех налогов, которые собирались в провинциях, тратилась внутри этих провинций. Часть этих денег отправлялась в Рим и иногда на довольно долгое время превращалась в сокровища, большая же часть этих денег отправлялась в полевые лагери и распределялась в качестве жалованья между солдатами. Эти деньги могли лишь постепенно возвращаться в провинции в виде уплаты за товары и поставки. При торговых операциях платежи производились наличным серебром и золотом. Солдаты также требовали, чтобы им платили жалованье наличным серебром или золотом, а императоры собирали эти благородные металлы в своей казне в Риме или раздавали его плебсу, чтобы он сохранял спокойствие. Ежегодное жалованье, выплачиваемое армии (за исключением снабжения и вещественных затрат), достигало при Августе приблизительно 50 млн. денариев. А в Анкирской надписи (Monumentum Ancyranum) Август хвалится тем, что роздал гражданам в общей сложности 919 800 000 сестерций (254 950 000 денариев – приблизительно 25 млн. марок). Государственные денежные транспорты, шедшие из таких провинций, в которых не было гарнизонов, как, например, из Аквитании, Сицилии, Греции, должны были непрерывно идти на Рейн, на Дунай, в Рим, а торговцы, удовлетворявшие потребности солдат, двора и римских граждан, снова переправляли эти деньги обратно. Но при медленности этого транспорта и денежных оборотов даже самый маленький городок и даже самая последняя деревня, которые должны были платить свои налоги, принуждены были иметь значительные запасы наличных денег, для того чтобы вся эта система могла бесперебойно функционировать.

В III столетии этот запас стал настолько малым, что вся система рухнула. И то самое средство, при помощи которого было несколько улучшено положение, – кажущееся увеличение денежного оборота, достигнутое благодаря ухудшению качества монеты, – должно было повлечь за собой окончательный кризис, так как непрочность и неопределенность мерила ценности нарушили правильное функционирование административного аппарата и парализовали торговлю. Еще до того, как начались настоящие вторжения варваров, римские подданные во второй половине II столетия, – как это ясно показывают клады, найденные уже в наши дни, – стали зарывать свои наличные деньги в землю, пряча их от сборщиков налогов.

После того как Диоклетиан (284 – 305 гг.), благодаря своему крупному государственному таланту, сумел на некоторое время снова установить прочной порядок, он, напрягая все силы, стал пытаться упорядочить также валютную и хозяйственную системы. Он попытался на основании закона фиксировать совершенно исчезнувшее равновесие между деньгами и товарами, издав необычайный закон, регулирующий цены; этот закон, высеченный на камне, должен был быть выставлен во всех городах государства, благодаря чему текст этого закона в многочисленных обломках в своей большей части сохранился до нашего времени. Но смертная казнь, грозившая за нарушение этого закона, не смогла преодолеть естественный закон экономики. Специальные исследования должны здесь разъяснить еще много отдельных деталей, нашей же задачей в данном случае является лишь установить факт перехода к натуральному хозяйству.

Государство, видя невозможность взимать налоги наличными деньгами, все больше и больше расширяло систему поставок натурой, которая с давних времен существовала наряду с налогами. Группы ремесленников были превращены в твердые, наследственные и замкнутые корпорации, которые должны были выполнять общественные работы. Пекаря пекли хлеб, корабельщики перевозили зерно, горнорабочие шурфовали, крестьяне поставляли подводы, городские советы организовывали общественные игры и топили бани. Чиновники получали в качестве содержания из общественных магазинов определенными рационами и порциями зерно, скот, сол? масло, одежды, а наличными лишь карманные деньги.

Какое влияние оказала эта перемена на организацию армии?

Первый след этого пути, ведущего к упадку, я нахожу уже в эпоху царствования того императора, который вступил на престол в качестве вождя провинций, восставших против господства италиков, – императора Септимия Севера (193 – 211 гг.). О нем сообщают, что он увеличил порцию выдаваемого солдатам зерна и разрешил им жить с их женами. Правда, это было понято как доказательство благосклонности и послабления, но все же этот император был настолько опытным и способным солдатом и государственным деятелем, что, конечно, не сделал бы такой чреватой последствиями и роковой уступки, если бы не был вынужден к этому очень серьезными и вескими причинами. Но эти причины нам станут ясными, если мы рассмотрим указанные два постановления не изолированно, а в их внутренней связи. Император, при котором лигатура серебряного денария достигла 50%, правда, повысил жалованье солдатам при своем вступлении на престол, но он вряд ли был в состоянии регулярно уплачивать солдатам жалованье деньгами. Поэтому он увеличил выдачи натурой и дал возможность использовать эти более крупные порции, разрешив пользоваться ими вместе с семьями.

С этим вполне согласуется недавно найденная надпись, относящаяся ко времени царствования названного императора, в которой один солдат называет себя арендатором легионной пашни¹³. А наряду с этим мы уже знаем¹⁴ о постановлении Александра Севера, что пашни, предоставленные пограничным солдатам, должны передаваться их наследникам лишь в том случае, если они снова становятся солдатами. Вследствие этого легионеры, которые прежде строго держались все вместе в лагерях и крепостях, которые жили здесь, подчиняясь строгой дисциплине, и даже по закону не могли иметь жену, стали теперь жить,– как это, впрочем, уже задолго перед тем стало совершившимся фактом в египетских легионах¹⁵, – вне лагеря, в разбросанных повсюду собственных хижинах, со своими женами и детьми, могли возделывать свои поля и принуждены были лишь на некоторое время собираться вместе для прохождения военной службы. И хотя этот процесс задерживался в своем развитии при Северах, все же при следующем поколении он окончательно оформился.

Так разрушилось самое существо римского легиона.

Человек, который являлся наиболее характерным для римского военного дела типом, – центурион – исчезает из надписей в конце III столетия. В более поздних сводах законов он уже является нам в качестве должностного лица, служащего в конторе. К тому же самому времени исчезают таможенные и налоговые чиновники и, как мы уже видели выше, оба эти факта самым тесным образом связаны между собой¹⁶.

Название легиона сохраняется еще в течение долгого времени. В государственном справочнике, относящемся к началу V столетия, в «Расписании должностей» («Notitia dignitatum») насчитывается около 175 легионов, в то время как при Септимии Севере их было 33, но уже, как показывает это число (175), легионы стали теперь небольшими войсковыми частями совсем другого рода. Все еще, как и при прежних императорах, солдаты для легионов по закону набирались, а на самом деле вербовались, причем часто даже в насильственном порядке. Народные массы, находившиеся в распоряжении правительства, были гораздо многочисленнее, чем во времена Августа, но зато уже исчезла та военная организация, которая из рекрут формировала солдат, создавая высокую ценность древних легионов.

Но древнеримская армия, как мы знаем, состояла из двух существенно отличавшихся друг от друга составных частей: наряду с более или менее романизованными легионами и постепенно подвергавшимися романизации провинциальными вспомогательными войсками¹⁷, ценность которых основывалась на их воинской дисциплине, стояли самые настоящие варвары, боевая ценность которых покоилась на их ненадломленной дикости. Эта боевая ценность не пострадали ни от падения авторитета верховного полководца, ни от новых хозяйственных условий.

В предыдущих разделах настоящего труда (том I) мы уже ставили вопрос о том, в каком отношении стояла боевая ценность римского легиона к равному по своей численности отряду храбрых варваров, и пришли к выводу, что римская дисциплина не могла достигнуть такой ценности, которая намного превышала бы ценность отряда варваров. Перевес римского войска объяснялся скорее стратегическими, нежели тактическими причинами, заключаясь в том, что римские полководцы могли в решительный момент ввести в бой силы, превосходившие силы противника. Если так обстояло дело с лучше всего дисциплинированными римскими легионами, то совершенно ясно, что недостаточно дисциплинированные римские войска не могли устоять против варваров. Из рассказов Цезаря известно, – и он сам постоянно на это указывает, – каково было различие между старыми и новыми войсками. Хотя римские легионеры, ведшие со времен Северов крестьянскую жизнь и созывавшиеся лишь для несения военной службы, еще дрались, но это уже не были легионы Германика или Траяна. Также и до Цезаря римские легионы созывались лишь во время военных действий и для ведения войны, но и они очень часто не стояли на достаточной высоте и закалились лишь во время войны. При первом столкновении с кимврами и тевтонами им пришлось довольно плохо, и мы знаем, с каким страхом они выступили против Ариовиста. Лишь став в полном смысле этого слова профессиональными солдатами, они полностью смогли развить свою боеспособность. И теперь, когда легионы потеряли это свойство и снова приобрели характер скорее милиции, боевой перевес перешел не только на сторону неприятеля, но даже внутри самой императорской армии перешел на сторону варварских вспомогательных войск; и это выражалось тем сильнее, чем больше усиливали свою исконную боевую ценность варвары благодаря прохождению римской службы и снабжению римским предохранительным и боевым вооружением. Лучшую часть армии составляли теперь не легионы, но варвары, а, следовательно, германцы, и этот поток со все возраставшей быстротой затоплял римское военное дело. В тех гражданских междоусобных войнах, которые теперь вели между собой римские императоры, тот из них имел наибольшие шансы на победу, на захват престола и на спасение собственной жизни, кто имел возможность повести в бой наибольшее количество варваров. Соперничая между собой, императоры принимали к себе на службу не только отдельных волонтеров, вступавших в римскую армию, но и целые племена, вооружали их и вели к самому сердцу Римской империи, чтобы с их помощью завоевать или защитить престол.

В IV столетии римское войско представляло уже совсем иную картину, чем та, которая нами была изображена выше. Кажется, что Диоклетиан ввел в систему ту перемену, которая явилась в результате естественного влияния изменившихся условий, Константин же закончил оформление нового порядка. Войска стали теперь делиться на четыре отдельные группы: императорскую, свитскую, ложносвитскую и пограничную. Прежняя преторианская лейб-гвардия, вербовавшаяся из италиков, была упразднена уже Септимием Севером и заменена новым гвардейским корпусом, который составлялся посредством выделения солдат из легионов, так что назначение в эту гвардию было для выслужившегося солдата из провинциального легиона своего рода наградой. Эта реформа не имела собственно военного значения; она важна для нас лишь как симптом исчезновения древнего господствующего положения Рима и Италии над провинциями¹⁸. И если все же мы находим войска, которые носят название «императорских», то это, в сущности, не что иное, как прежняя гвардия. Но наряду с этими войсками теперь имеются и особые войска, называемые «свитскими» (comitatenses), так как они обычно сопровождают императора. Это является некоторой новостью постольку, поскольку в прежние времена, как мы это знаем, почти вся армия стояла на границах. Но императоры теперь уже не могли обойтись без более или менее крупных войсковых частей, которые должны были постоянно находиться в их непосредственном распоряжении, несмотря даже на то, что вследствие этого им приходилось обнажать границы и открывать их вторжениям варваров, в чем их и упрекают писатели той эпохи.

Правда, на границах еще находились войска, которые носили название «пограничных» (limitanei) или «береговых» (riparienses). Но защита, предоставляемая этими войсками, была весьма незначительна, так как это были не дисциплинированные корпуса, а пограничники в том смысле, как мы понимаем это слово теперь, т.е. крестьяне, на которых была возложена в качестве военной службы охрана границ. Мы уже видели, что от такой милиции можно было ожидать лишь весьма малого сопротивления германским воинам, настолько слабого, что именно этот факт объясняет нам существование четвертого вида войск – «ложносвитских» (pseudocomitatenses). Так как одни пограничные войска могли оказать некоторую помощь лишь против простых разбойничьих шаек, то все же наряду с ними на границах располагались и некоторые организованные войсковые части, которым и было дано это причудливое название, так как их организация походила на организацию свитских войск, хотя они, собственно говоря, и не сопровождали императора.

Распадение армии на эти разнообразные войсковые части объясняет нам факт необычайного увеличения числа легионов. Прежние легионы были упразднены. Часть их личного состава была поселена в области прежнего гарнизона в качестве пограничников, другая часть еще представляла некоторое единство в качестве «ложносвитских» войск, и, наконец, остальные перешли в состав свитских, или императорских, войск. Все составные части и новые образования продолжали носить название легионов. Но все же для обозначения войсковой части, в особенности же части действующей армии или полевых войск, преобладающим теперь является просто некоторое «число» (numerus), которое теперь чаще всего употребляется.

Если бы мы могли себе представить, что в частях императорских (palatini), свитских (comitatenses) и ложносвитских (pseudocomitatenses) войск или хотя бы лишь в двух первых названных группах продолжала еще существовать древняя римская дисциплина, и если бы, кроме того, было правильно, что общая численность римского войска сильно возросла, то эта новая форма, в которую облеклось римское войско, ни в каком случае не показалась бы нам ухудшением прежней. И мы могли бы тогда сказать, что прежние преторианцы продолжали существовать в императорских войсках, а легионы – в свитских, и что эта профессиональная армия и эти полевые войска были дополнены и усилены пограничной милицией – пограничниками.

Но это было не так. Общая численность римской армии, – в особенности если мы. примем во внимание лишь половинную боевую ценность пограничных войск, – скорее уменьшилась, нежели увеличилась. А в тех войсковых частях, которые все еще по-прежнему назывались «легионами», мы уже должны теперь видеть не хорошо обученных и строго дисциплинированных легионеров классической эпохи, но более или менее обученные и пригодные отряды наемников. И чем больше имеется варваров в этих отрядах, тем они лучше. Рассказывают, что император Проб распределил между легионами 16 000 германских рекрут, для того чтобы можно было воспользоваться варварской силой, но чтобы в то же время не было слишком заметно, с чьей помощью одерживались победы. Природная сила должна была заменить то, чего уже не могла достигнуть дисциплина.

Одновременно с римской дисциплиной исчез и тот своеобразный римский тип сражения, который состоял в искусном соединении метания дротика с применением в бою меча и который возможен лишь при наличии очень хорошо обученных войск¹⁹.

Теперь также и римляне стали применять в качестве боевого порядка германское каре и построение в форме «кабаньей головы».

Варварские вспомогательные войска, которые до этого времени в римской военной системе являлись лишь вспомогательными частями, образуют теперь самый костяк и основную силу римской армии. И в иерархическом порядке мы можем констатировать влияние того же самого принципа: чем большим варваром является тот или иной воин, тем он знатнее, и чем больше он римлянин, тем менее значительное положение он занимает. Посвятительные надписи показывают нам, как, начиная с III столетия выдвигается на первый план культ Марса и Геркулеса и как перед ними отступают назад капитолийские божества. А Геркулес – это германский бог Донар²⁰.

Римские полководцы до этого времени были сенаторами. Еще в течение всего I столетия существования Римской империи мы можем наблюдать своеобразное явление, что, в то время как армия в самом строгом смысле этого слова состояла из профессиональных солдат, именно высшие командиры и полководцы носили характер чиновников. А теперь уже исчезает легат, облеченный званием сенатора, командиром же легиона становится простой солдат, и очень скоро это уже не римлянин, но германец²¹. В результате этого теперь уже резко отделяются друг от друга, – чего совершенно не было раньше, – гражданское чиновничество от командного состава, вплоть до самых высших должностей. До настоящего времени этот факт обычно понимался как преднамеренный шахматный ход, предпринятый императором Галлиеном против сената. Но это истолкование должно быть перевернуто. Здесь дело идет не столько о сужении функций сената, сколько о сохранении гражданской государственной власти в руках римлян, так как командование войсками начинает соскальзывать в руки варваров.

Войско римского государства становится германским. Римские легионы в конце концов не были побеждены и преодолены варварами, но были заменены сыновьями Севера. Этот факт в его правильном понимании открывает нам врата, через которые мы вступаем в ту эпоху мировой истории, которую принято называть «эпохой переселения народов».

Изменение численности населения

Господствующая теория не дает единого и ясного ответа на вопрос относительно социально-экономического состояния Римской империи. С одной стороны, нельзя не признать того, что перед нами имеется налицо факт высокого расцвета, о чем до сих пор красноречиво свидетельствуют развалины грандиозных сооружений той эпохи. С другой же стороны, в древних источниках мы находим такое большое количество жалоб на упадок, что не имеем никакой возможности пройти мимо этого факта, а потому принуждены говорить о все прогрессирующем упадке, и именно – о постоянном уменьшении численности населения. Впервые некоторый порядок в этот путаный вопрос внесли И. Юнг в своем труде «Венские исследования», I, 185 (1879 г.) и Макс Вебер в своей «Римской аграрной истории» (1891 г.). Однако, мне кажется, что ни эти исследователи, ни Эд. Мейер в своей чрезвычайно ценной статье «Экономическое развитие древнего мира» («Conrads Jahrbucher fur Nationalokonomie», 1985) все же не внесли достаточных коррективов в существующую традицию.

Если мы внимательнее всмотримся в те отдельные места источников, которые якобы свидетельствуют об уменьшении численности населения, то увидим, что речь идет либо о местных, либо о временных явлениях, которые ничего не доказывают ни по отношению ко всей империи, ни по отношению к целым столетиям.

Если Плиний сообщает (Hist. nat. VII, 45), что Август ввиду недостатка молодежи призывного возраста однажды был принужден приступить к набору рабов, или если в «Жизнеописании Марка Аврелия» (Scr. hist. Aug., cap. 11) однажды встречается фраза «истощенная Испания», то из этого все же нельзя сделать никакого вывода. Здесь дело идет лишь о случайных, мгновенных затруднениях; так, например, Испания при Марке Аврелии была очень сильно изнурена чумой²².

Если Домициан в 92 г. запретил превращать пашни в виноградники и даже приказал уничтожить в провинциях половину всех виноградников (Светоний, 7), то это ни в коем случае не указывает на неблагоприятное положение, а скорее на пышное развитие народного, в частности сельского, хозяйства. Поводом к этому послужило повышение в этот момент цен на зерно. Причиной этого явления, очевидно, считали возраставшее потребление вина, затем – то предпочтение, которое сельские хозяева отдавали виноделию, и, наконец, привычку полагаться на внешний ввоз зерна. Этим и объясняется появление закона о роскоши, который должен был вернуть народ обратно к более простым и древним способам обработки почвы и обычаям, связанным с потреблением.

Уже Страбон (VI, гл. 1) пишет про Сицилию, что она находилась в состоянии упадка и была бедна людьми. Подобные слова слышим мы и о Греции, в особенности об Эвбее, а также о ближайших окрестностях самого Рима, о некогда столь плодородном древнем Лациуме. Но все это лишь очень небольшие кусочки всей громадной Римской империи, причем все эти явления объясняются особыми причинами. И в некоторых других местах можно было наблюдать, что земледелие в непосредственной близости большого города приходило в упадок и заменялось пастбищным хозяйством. Так, например, Эд. Мейер приводит в качестве аналогии этому факту современный Дублин. Сицилия очень сильно пострадала вследствие тех войн, которые там велись с рабами. Однако, ее вывоз в Рим был все еще весьма значительным. Также и Италия в последнем столетии существования республики вступила в полосу упадка вследствие развития крупного пастбищного хозяйства и применения рабского труда в сельском хозяйстве, но она снова наполнилась семьями колонов в I столетии н. э.²³. Если мы примем во внимание, что за 300–400 лет громадная область расселения кельтов – Верхняя Италия, Франция, Британия, прирейнские и придунайские страны, далее, Испания и Северная Африка, наконец, даже Дакия – подверглась процессу латинизации, исходившему из Средней Италии, то необходимо будет признать, что это стало возможным лишь благодаря очень сильной эмиграции. На границах латинизация проводилась легионами, но во внутренних областях было либо очень мало войск, либо их не было совсем. Немногие чиновники, посылавшиеся из Рима в провинции, конечно, не могут идти в счет. Сельская колонизация имела место лишь в некоторых местах. Латинизация проводилась главным образом благодаря процессу расселения в городах торговцев и ремесленников. В течение длительного промежутка времени решающим моментом, определявшим язык страны, являлись не сельские местности, а города. Города меняют свой языковый характер сравнительно легко и скоро. Процесс изменения продвигается сверху вниз. Даже не очень большого количества иммигрантов, занимавших господствующее положение благодаря своим капиталам и уровню своей техники, было достаточно для того, чтобы, опираясь на политическое господство, лишить данную область ее национального облика. Этим объясняется стремительно быстрый охват всего Запада латинским племенем. В то время как низовой поток непрерывно нес пролетарские элементы из Италии и со всего мира в Рим, верхний поток шел из Рима в провинции. Из этого стечения человеческих масс в Риме постоянно поднималось и возвышалось столько деятельных и энергичных личностей, что они были в состоянии продвигаться в провинции в качестве носителей высшей столичной культуры. Там они укреплялись и процветали, создавая новые формы хозяйственной и общественной жизни и проводя одновременно с этим процесс романизации. Случайно сохранились сведения о том, что в Кадиксе и в Падуе в I столетии жило не менее 500 римских всадников (крупных торговцев)²⁴.

Ближайшими предками тех людей, которые представляли и распространяли римскую культуру в Галлии, в Испании и в Африке, были, возможно, те люди, которые пришли в Рим именно из этих провинций и были в Риме латинизированы. Факт этого двойного потока в движении населения не может быть подвергнут какому-либо сомнению, так как, с одной стороны, необходимо признать наличие сильной эмиграции в провинцию, ибо без этого нельзя объяснить быструю латинизацию, а с другой, – эта убыль в населении постоянно пополнялась. Рим оставался очень большим городом и даже продолжал расти.

Таким образом, хотя и происходила непрерывная и очень сильная миграция, хотя и происходили непрерывные сдвиги в народонаселении, тем не менее вполне естественно, что при этом могли иметь место и некоторые болезненные трения, так что некоторые области вследствие более или менее случайных причин могли хиреть, в то время как все государство в целом возрастало.

В особенности же из часто повторявшихся жалоб на недостаток в сельскохозяйственных рабочих и на покинутые пашни (agri deserti) ни в коем случае нельзя делать вывод относительно уменьшения общего количества населения. Даже из современной Англии, находящейся в полном расцвете своих хозяйственных сил, раздаются жалобы на то, что большие пространства земли остаются необработанными вследствие недостатка в рабочей силе, да и в германской Остэльбии подчас целая половина округа лежала бы под паром, если бы мы не доставляли с востока ежегодно по нескольку сотен тысяч иноземных рабочих. И при этом общее количество населения Германии ежегодно увеличивалось (до 1914 г.) не менее, чем на 900 000 человек. Таким образом, хотя уже Плиний жаловался на недостаток в сельскохозяйственной рабочей силе; хотя уже со времен Адриана делались попытки насильственно удержать колонов в поместьях; хотя Пертинакс (193 г.) разрешил занимать необработанные земли и даже покровительствовал этому²⁵; хотя мы уже со времен Аврелиана (270 – 275 гг.) находим законодательные предписания относительно невозделанных пашен²⁶, – но все это ни в коем случае не доказывает факта уменьшения народонаселения.

Не сохранилось ни одной цифры, которая могла бы послужить отправной точкой для установления изменения количества народонаселения в императорскую эпоху. Однако, следующие соображения и свидетельства указывают на то, что на самом деле в эту эпоху мы имеем дело не с убылью, а ее значительным приростом населения.

Аппиан (в середине II в.) указывает на высокий хозяйственный расцвет (Введение, гл. 7). Это свидетельство подтверждается крупными сооружениями, в частности постройкой дорог, которые местами сохранились до нашего времени, а местами засвидетельствованы многочисленными надписями²⁷. Постройка дорог на протяжении целых столетий является надежнейшим масштабом для измерения возрастающего народного благосостояния. Никакие причуды монархов, никакие военные соображения не могут постоянно объяснять столь значительные затраты труда, если только за ними не скрываются мощные хозяйственные силы и крупные цели²⁸1.

С другой стороны, растущее благосостояние плохо вяжется с фактом продолжительного уменьшения количества народонаселения. Правда, современная Франция дает нам теперь пример возрастающего благосостояния при наличии почти застойного народонаселения. Но если бы население Римской империи за 265 лет, протекших от Августа до Александра Севера, увеличивалось так же медленно, как население Франции в XIX в., то все же оно почти утроилось бы, так как Франция все-таки имела средний прирост населения в 0,04%, а это удваивает количество населения за 174 года. Изменение численности населения в древности и в Средние века отличается от аналогичного факта, имеющего место в современных условиях, более резкими колебаниями. Даже в мирные времена римской императорской эпохи мы очень часто слышим жалобы на чуму и голод, которые уже почти не играют никакой роли в истории народонаселения современного культурного мира. Поэтому прирост населения в древности, несмотря на хозяйственное благосостояние, был, конечно, в общем не очень значительным; но ведь достаточно даже почти незаметного, ежегодного минимума для того, чтобы удвоить население в течение двух с половиной столетий, так что, не впадая в преувеличение, мы можем свободно допустить рост населения с 60 до 90 млн.²⁹

Я не считаю невозможным то, что прирост населения был даже значительно выше. Но если бы этот прирост был вдвое больше, то все же он был бы крайне незначительным по сравнению со способностью народов к размножению. В этом мы находим объяснение законов Августа и позднейших императоров, поощрявших браки и рождение детей.

Мы могли бы совершенно не касаться этого законодательства, так как оно распространялось лишь на определенный весьма незначительный слой населения, в особенности же на население города Рима³⁰. Но даже несмотря на это мы признали факт

столь незначительного прироста населения, что даже современники подчас почти не могли установить, имелся ли вообще налицо какой-либо прирост, а императорское законодательство относительно браков совершенно не заставляет нас делать гот вывод, что в эту эпоху мы имеем дело с абсолютной неизменностью в численности населения или даже с некоторым его уменьшением. Это законодательство указывает лишь, что в среде римского гражданства или даже в некоторых его слоях фактический прирост населения значительно отставал от возможного естественного прироста. Иногда могло быть налицо даже фактическое уменьшение населения. Но ни жалобы писателей, ни это законодательство не мешают нам принять факт наличия общего, хотя и несколько медленного, прироста населения.

Значительная населенность Африки положительным образом засвидетельствована Геродианом (III, 4). Что касается ряда больших городов, в особенности Карфагена, то этот факт и сам по себе ясен, но Геродиан к этому добавляет (к 237 г.) и ясно указывает, что здесь и помимо того было много земледельцев. Хейстерберг («Возникновение колоната», 1876, стр. 113 и след.) многочисленными примерами еще более подкрепил достоверность этого свидетельства.

Указание относительно Испании я нахожу у Юнга («Романские области Римской империи», т. I, стр. 43).

Автор здесь цитирует одного географа начала IV столетия, который пишет об Испании: «Обширная и богатая страна с многочисленным населением, искусным во всякого рода делах. Она вывозит масло и сало, окорока и рабочий скот во все страны света, обладает всякого рода благами и во всем выделяется».

Собственно говоря, никто не сомневался в том, что Галлия и Верхняя Италия в императорскую эпоху находились в состоянии расцвета и обладали многочисленным населением. Литература указывает на наличие здесь такой развитой городской культуры, которая совершенно немыслима при отсутствии общего экономического расцвета.

Диодор (I, 31) исчисляет население Египта в 7 млн., а Иосиф (II, 385) в 7,5, причем в эту цифру не входит Александрия; вместе же с этим городом численность населения Египта была не менее 8 млн. Если это исчисление и может быть подвергнуто некоторым сомнениям и если, – в чем я охотно соглашаюсь с Зееком («История упадка древнего мира», I, 505), – такие цифры, которые лишь в редких случаях могут быть сопоставлены, никогда не дадут возможности сделать твердые выводы, то и здесь мы имеем свидетельство, подтверждающее – по крайней мере с некоторой долей вероятности – не уменьшение, а как раз наоборот – очень значительный рост населения. Недавно найденные папирусы подтверждают тот факт, что Египет в императорскую эпоху был очень густо населен. Эрман и Кребс («Из папирусов королевских музеев», 1899, стр. 232) устанавливают, исходя из текста одной налоговой декларации, что при Марке Аврелии в одной десятой части одного дома в Фаюме жило не менее 27 человек.

Такая уплотненность населения указывает на его многочисленность.

Все сказанное в основном касается лишь той эпохи, которая предшествовала крупному хозяйственному перевороту, произошедшему в середине III столетия. Вопрос о том, как отразилось возвращение к натуральному хозяйству на изменении численности населения, должен остаться пока еще нерешенным. Во всяком случае этот факт не мог ни особенно быстро, ни особенно сильно отразиться на количестве населения, изменив его в ту или иную сторону.

Запас благородного металла

Было бы весьма ценно, если бы какое-нибудь специальное исследование более близко затронуло вопрос об исчезновении благородного металла в III столетии. В имеющейся у нас основоположной работе, в монументальной «Истории римского монетного дела» Моммзена, эта сторона вопроса несколько отодвинута на задний план перед вопросом о порче монеты³¹. Я хотел бы здесь по крайней мере сопоставить те факты, которые меня привели к тому убеждению, что на самом деле – и может быть даже в первую очередь – мы имеем здесь дело со слишком незначительным наличием благородного металла, так как горные рудники уже больше ничего не давали или по крайней мере добыча в них очень сильно уменьшилась.

Не подлежит никакому сомнению, что добыча в древних рудниках в некоторые эпохи была очень значительной. В Греции в V в. находилось в обращении очень много металлической монеты. Античные писатели постоянно указывают на то, как богата была Испания серебром. Поэт Стаций в I столетии среди доходов фиска указывает в первую очередь на то, «что Иберия извлекает из золотоносных рудников и что блестит в далматских горах». Но нельзя с одинаковой легкостью добывать металл в одном и том же месте в течение нескольких столетий подряд. Относительно аттических серебряных рудников в Лаврионе мы имеем прямые указания, что уже в течение последних столетий до н. э. добыча в них сильно упала и что, наконец, они были совершенно истощены³². Мы не имеем ни одного прямого свидетельства относительно Испании. Мне кажется, что указание Марквардта («Римский государственный строй», II, 260) на то, что добыча в испанских серебряных рудниках уже в начале I столетия стала незначительной, основывается на ошибке, по крайней мере мне не удалось найти этому подтверждений в источниках, а к тому же все говорит в пользу того, что Испания еще в первых двух столетиях н. э. обладала очень богатыми рудниками. Кроме того, римлянам удалось, как, например, в Дакии, открыть еще совершенно новые залежи железа, которые стали энергично разрабатываться. Но после этого наступил такой упадок, что Хиршфельд в своих «Исследованиях в области истории римского государственного строя» (стр. 91, 2-е издание, под заглавием «Императорские правительственные чиновники вплоть до эпохи Диоклетиана», стр. 180) смог сказать, что ни в какой другой области он не был столь стремительным и столь резко бросающимся в глаза. В «Расписании должностей» («Notitia dignitatum») находится лишь один единственный императорский горный чиновник, компетенция которого, кстати сказать, распространялась на Иллирию. В «Кодексе Феодосия» («Codex Theodosianus») имеется лишь несколько редких постановлений относительно горного дела и поступлений из горных рудников (кн. 10, разд. 19). В Испании при вестготах мы уже больше ничего не слышим о добыче серебра, разве только на Тахо мы находим следы промывания золота³³. Только мавры снова возобновили эти промыслы в Испании³⁴, но, может быть, уже в других местах.

Такие факты, как тот, что при Макрине (217 г.) существовали золотые и серебряные статуи (Дион, 78, 12); что при смерти Галлиена в 268 г. в государственной кассе было столько денег, что каждому солдату можно было тотчас же выдать 20 золотых монет (Scr. Hist. Aug. Gallieni, 15), и тому подобные указания, конечно, не являются доказательством соответствия денежного запаса хозяйственным потребностям огромной империи.

Хотя при Константине вновь установился некоторый порядок в монетном деле, но это, с одной стороны, объясняется тем, что хозяйственная жизнь приняла тогда несколько иные формы, которые уже не требовали такого количества наличных средств, с другой же стороны, тем, что конфискация храмовых сокровищ фактически увеличила запас средств денежного обращения.

Изменение системы снабжения при Септимии Севере

Геродиан сообщает про Севера (III, 8, 4): «Он прибавил солдатам величайшие деньги и, кроме того, многое другое им разрешил, чего они раньше не имели, ибо он им первый увеличил продовольственное снабжение, позволил им носить золотые кольца и жить вместе со своими женами, — словно он считал, что от всего этого зависят воинская дисциплина и готовность солдат идти на врага и что следует хорошо обеспечить чужие интересы».

Слово «??????????» (содержание, продовольствие) может вообще обозначать «жалованье», а все это место можно было бы понять таким образом, что под «величайшими деньгами» (??????? ???????) подразумевались наградные и под ?????????? жалованье, которое было повышено с 375 до 500 денариев³⁵. Это повышение жалованья, которое затем при Каракалле было доведено до 750 денариев (чему при Августе равнялось жалованье преторианцев), мне кажется вообще противоречит моему представлению о все возраставшем недостатке в деньгах и о все расширявшемся вследствие этого натуральном снабжении. Но что касается данного места, то буквальный смысл этих слов Геродиана, а именно — что Север «первый» увеличил «жалованье» (??????????), исключает возможность понимать это слово как жалованье, которое со времен Августа неоднократно повышалось и даже незадолго до этого было увеличено Коммодом. Поэтому я считаю возможным утверждать, что в слово «деньги» (???????) включен момент повышения жалованья. Кроме того, факт, что Северы раздали солдатам очень большие наличные деньги, совершенно не исключает того, что в хозяйственном организме уже ощущался в них острый недостаток, так как Северу удалось собрать необходимые средства лишь при помощи самых крайних насильственных мер — при помощи массовых осуждений и конфискаций — и даже, помимо этого, прибегая к дальнейшей порче монеты, которая, — чего ни на одну минуту нельзя забывать, — при этом императоре достигла 50%.

Домашевский, конечно, вполне справедливо отмечает³⁶, что бесчисленные клады, относящиеся ко второй половине II столетия, являются не результатом варварских нашествий, но, скорее, следствием варварского управления внутри страны. «Люди скрывали от налоговых взысканий свои наличные деньги в недрах земли».

Мое понимание подтверждается Дионом (78, 34), который пишет, что Макрин не только дает солдатам деньги, но и снова обещает им вернуть то полное «продовольствие» (?????), которое он от них отнял. Макрин, конечно, не мог лишить солдат того продовольствия, которое было необходимо для каждое отдельного воина. Очевидно, здесь идет речь о несколько большем семейном пайке. Так как этот император вообще выступил с реформами, направленными против постановлений Северов, то, комбинируя, мы можем предположить, что он сделал попытку снова упразднить всю эту систему, связанную с усиленным продовольственным снабжением и с разрешением семейной жизни, — систему, которая оказалась гибельной.

Об Александре Севере в другом месте ясно говорится, что «он внимательно следил за продовольственным снабжением солдат» («Vita», cap. 15).

Ученые держатся различных взглядов относительно значения слов «жить со своими женами», как и вообще по вопросу об истории римского солдатского брака. Я присоединился к тому взгляду, который мне показался наиболее вероятным. Особенно странным все же остается для меня то обстоятельство, что вплоть до Адриана неграждане по негражданскому праву имели право вступать в законный брак, следовательно, были поставлены в лучшие условия, чем «граждане» (cives). В Египте легионы пользовались особыми привилегиями. Ср. Г. Вилльманс, «Римский лагерный город в Африке» (G. Willmans, «Die romische Lagerstadt Africas, in den Comm. in hon. Th. Mommsens», 1877, S. 200 ff.) и П. Мейер, «Римский конкубинат» (P. Meyer, «Das rom. Konkubinat», 1895. P. Meyer, «Zeitschr. d. Savigny-Stift», Bd. 18, S. 44 ff).

Численность войска и наборы солдат в IV столетии

Предание гласит, что Диоклетиан очень сильно – в четыре раза – увеличил римские военные силы. Лактанций больше всего упрекает императора за усиление военных повинностей, а Моммзен на основе «Расписания должностей» («Notitia dignitatum») и всех других свидетельств счел возможным приблизительно определить общую численность римских военных сил в IV столетии в 500 000–600 000 человек, принимая в то же время для начала III столетия, когда Север увеличил число легионов до 33, численность римской армии равной приблизительно 300 000 воинов³⁷.

Однако, те основания, на которых покоится это исчисление, как указал уже сам Моммзен весьма недостоверны. Ведь неизвестно, какие войсковые части из числа поименованных в «Расписании» существовали на самом деле и какова была численность отдельных частей, а также в какой мере вообще можно считать солдатами «пограничников» (limitanei). Собственно говоря, мне нигде не удалось найти безусловно надежную цифру, из которой можно было бы исходить и при помощи которой можно было бы проверять другие цифры. Те цифры, при помощи которых историки определяют численность войск, участвовавших в сражениях при Константине, не имеют никакой цены. Само собой разумеется, что следует считать совершенно невозможной задачу прокормить большие армии при наличии и при помощи натурального хозяйства. Об этом в нашем дальнейшем изложении нам придется еще часто говорить. А ход военных действий и та единственная цифра численности войска, которою мы располагаем и которую мы можем считать более или менее надежным свидетельством, говорят за то, что армии этого времени были не только не больше, но даже значительно меньше, чем в эпоху Августа и Тиберия.

Сохранился документ, текст которого гласит о передаче императором Валерианом крупного командования позднейшему императору Аврелиану³⁸. В этом послании перечисляются все войсковые части, входящие в состав данной армии. Это – 1 легион, 4 германских князя, 300 итирейских лучников, 600 армян, 150 арабов, 200 сарацин, 400 воинов из Месопотамии, 800 тяжеловооруженных всадников. То обстоятельство, что здесь отдельно перечисляются столь незначительные войсковые единицы, ясно указывает, что вся эта армия в целом была очень небольшой.

Но важнее всего то, что Юлиан в 357 г. при Страсбурге якобы с войском, не превышавшим 13 000 человек, победил алеманнов, которые со своей стороны, как гласит источник³⁹, насчитывали 35 000 человек. Эти цифры, очевидно, восходят к собственным записям Юлиана. В следующей части мы будем говорить об этом сражении, здесь же мы лишь коснемся вопроса о численности этих армий. 35 000 алеманнов мы попросту вычеркнем, – это ведь не что иное, как обычное преувеличение. Вообще ни в одну эпоху 13 000 римлян не могли победить в открытом бою 35 000 германцев, а в IV в. это, конечно, было совершенно невозможно. Вопрос лишь в том, можем ли мы по отношению к римскому войску признать правильной цифру 13 000. Ведь полководцы слишком часто бывают склонны преуменьшать свои силы, для того чтобы окружить большим блеском славу собственной победы. Поэтому нам кажется, что 13 000 солдат – слишком мало для полководца, который располагал не только всеми силами Галлии, но, вероятно, также Британии и Испании, причем это сражение было не случайной стычкой, но задолго предусмотренным и подготовленным решительным сражением, для которого Юлиан имел возможность без всяких помех мобилизовать все бывшие в его распоряжении силы.

Но если мы даже примем, что Юлиан на самом деле излишне преуменьшил численность своей армии, то все же, исходя из этой цифры, мы должны прийти к тому выводу, что в больших решающих сражениях уже больше не участвовали в эту эпоху армии в 60 000 или в 80 000 человек. Ведь даже при искажениях и увеличениях все же приходится считаться с господствующими представлениями, и Юлиан не мог указать такие цифры, абсурдность которых была бы тотчас же замечена его современниками. Если бы он захотел похвастаться, то мог бы еще более повысить численность армии алеманнов. Не считая эту цифру в 13 000 человек безусловно достоверной, я все же полагаю, что это указание дает нам возможность говорить, что армии в этом сражении и тем самым в течение всей этой эпохи были менее многочисленны, чем во время войн Цезаря и Германика.

Против этого можно было бы возразить, что здесь мы имеем дело с исключительным случаем, так как Юлиан самым серьезным образом жаловался, что его двоюродный брат император Констанций побуждаемый завистью и недоверием сознательно препятствовал ему и потому оказал лишь слабую поддержку. Но мы можем сомневаться⁴⁰ в справедливости и основательности этих жалоб, да, кроме того, если бы они даже были справедливы, то все же Юлиан сам имел в своем собственном распоряжении богатейшие и прекраснейшие провинции; наконец, Аммиан указывает (16, 11), что соперник Юлиана в Реции Барбацион имел не более 25 000 человек.

Малочисленность войск в эту эпоху подтверждается также и тем соображением, что в противном случае германцы никак не смогли бы получить в римской армии такого преобладающего значения. Хотя у нас и нет никакого масштаба для измерения общей численности германских племен в эту эпоху, все же сотни тысяч не могли находиться тогда на римской службе. Если же, несмотря на это, они все более и более задавали тон римскому войску, то общий состав этого войска не мог быть очень многочисленным.

Я не решаюсь указывать определенные цифры, но мне кажется я могу с уверенностью утверждать, что не может быть и речи об увеличении Диоклетианом состава армии по сравнению с ее численностью в эпоху Северов, причем, конечно даже цифра в 300 000 человек для начала III столетия является слишком высокой. Очень сомнительно, чтобы увеличение числа легионов Септимием Севером вообще указывало на усиление войска, и во всяком случае нельзя согласиться с тем, что было увеличено также и число вспомогательных войск. Мне кажется вполне возможным, что армия Северов, состоявшая в общей сложности из 33 легионов, все же насчитывала не более 250 000 человек.

Снижая принятую цифру численности войска, мы должны вместе с тем изменить и наше представление о характере рекрутских наборов в IV столетии. Вегеций и юридические источники сообщают нам, что поссессоры (землевладельцы) были обязаны поставлять рекрут. Это является совершенно новым порядком, происхождение которого, как говорит Моммзен (стр. 246), покрыто мраком неизвестности и который был поставлен в связь с недавно возникшим установлением колоната, с крепостной зависимостью крестьян. Эта поставка рекрут была охарактеризована как реальная повинность, связанная с крупным землевладением.

Если я не ошибаюсь, новая форма рекрутских наборов явилась непосредственным выражением новых общественно-политических условий, будучи в то же время простым продолжением более древнего установления. Более древнее римское местное управление основывалось на городах, которым были подчинены сельские поселения. Крупные помещики жили в городе и управляли оттуда своими поместьями, наезжая в свои имения лишь для того, чтобы там иногда наблюдать за порядком или проводить там свой летний отдых. Но постепенно эти крупные землевладельцы переселились из городов в свои поместья, политически выделив их из сферы ведения городских общин и развив их в самостоятельные административные округа. Управление этими округами оказалось в руках помещиков⁴¹.

Натуральное хозяйство ускорило этот процесс: хозяин, которому его имение уже не давало достаточного количества арендной платы, сам отправлялся в свое поместье, чтобы непосредственно на месте потреблять доходы своих угодий.

Более древний способ производства рекрутских наборов состоял, по нашему мнению, в том, что производившие их чиновники с местными властями (общинными властями – Kommunalobrigkeiten) выбирали из большого наличного контингента людей лишь некоторых. Местными властями являлись тогда поссессоры. Города почти совсем теряют свое значение в отношении рекрутских наборов, так как государственная власть принуждала горожан начиная от декурионов, нести уже иные и сверх того наследственные принудительные повинности. Число поставлявшихся рекрут было минимально. Мы не можем его по-настоящему исчислить, так как не имеем исходных точек ни для определения количества населения, ни для установления численности войска. Только ради наглядности мы могли бы примерно предположить, что население всей империи равнялось 90 млн. и что оно должно было поставить армию, численность которой, не считая вспомогательных войск варваров, должна была достигать 150 000 человек. При 20-летнем сроке службы для пополнения этой армии было достаточно 1/15 ее части, или 10 000 человек, в качестве ежегодного контингента. Но если даже мы примем цифру в 20 000 или 30 000 человек и сопоставим с тем, что в 1900 г. германская империя при 54-млн. населении имела возможность ежегодно выставлять и призывать 250 000 годных к военной службе молодых людей, то мы придем к выводу, что поставка рекрут как таковая не могла быть слишком обременительной повинностью для римского населения даже в том случае, если мы значительно изменим количество населения и величину армии, понизив первое число и повысив второе.

Рекрутский набор, при котором из 30 или 40 пригодных к службе молодых людей всегда берется лишь один, разумеется, гораздо ближе к вербовке, чем к призыву. Поэтому нужно целиком присоединиться к словам Моммзена: «Если уже в додиоклитиановскую эпоху пополнение войска регулярно обеспечивалось путем добровольного вступления в его ряды, то это же явление в более поздние эпохи сказывалось в более сильной степени»⁴².

Императорские указы, сохранившиеся в Кодексе Феодосия (кн. 7, разд. 13 о рекрутах; разд. 20 о ветеранах; разд. 22 о сыновьях военнослужащих и ветеранов), хотя все еще до некоторой степени нуждаются в полном и надежном истолковании, не оставляют, однако, никакого сомнения в том, что поставка рекрут землевладельцами на практике скорее приобретала характер вербовки. Сыновья ветеранов считались потомственно военнообязанными, других же старались привлечь на военную службу, предоставляя налоговые льготы им самим, а также их родителям и женам. Если бы вербовка производилась регулярно каждый год, то она могла бы проходить без всяких затруднений, однако, она, что, впрочем, вполне понятно, производилась очень неравномерно, порывисто, после больших потерь или при больших опасностях. В таких случаях, несмотря на достаточное количество годных для военной службы людей, все же ощущался недостаток в добровольцах, так что вербовка производилась, как в XVIII столетии, в. порядке применения большего или меньшего насилия, в результате чего завербованные старались уклониться от военной службы, прибегая к членовредительству.

В общем необходимо признать, что преобладала вербовка, причем с военной точки зрения чрезвычайно важно установить этот факт, потому что в противном случае было бы непонятно, каким образом римские войска вообще могли что-либо совершать. Призванных или принудительно завербованных солдат можно использовать лишь в очень хорошо дисциплинированных войсковых частях с постоянными кадрами. Но римские легионы этой эпохи уже, конечно, не обладали этими свойствами.

Этих людей можно было использовать в качестве более или менее пригодных солдат лишь в том случае, если они шли на военную службу добровольно, избрав эту профессию и побуждаемые к этому естественным инстинктом и стремлением к военной жизни. Таким образом, фактически солдат вербовали, хотя формально сохраняли порядок поставки рекрут поссессорами, как для того, чтобы облегчить процесс вербовки и сделать его более деловым для государства, так особенно для того (и это случалось очень часто), чтобы обязанность поставки рекрут превратить в денежную повинность, которая иногда разрешалась, но часто прямо-таки предписывалась. В 406 г. государство, находясь в очень тяжелом положении, непосредственно вербовало солдат и предлагало сперва 3, а затем 10 солидов (золотых) в качестве задатка. Даже рабам, согласившимся поступить на военную службу, была обещана свобода и помимо того им были пожалованы 2 солида на дорогу (прогонные, дорожные, «пыльные» деньги – pulveraticum)⁴³. Для поссессоров выкуп за рекрута оценивался в 30, а иногда в 25 солидов, причем эту повинность иногда делили между собой несколько землевладельцев⁴⁴.

Относительно Вегеция

Касаясь истории римского военного дела в IV столетии, я совершенно обошел те факты, которые описаны Вегецием в 20-й главе его книги. Рюстов в своей «Истории пехоты» (т. I, стр. 52) использовал их, так же как и ряд других. Но если внимательнее вдуматься в его описание, то придется сделать из него тот вывод, что все эти якобы существовавшие явления совершенно невозможны. Вегеций утверждает, что римская пехота вплоть до эпохи Грациана была снабжена панцирями и шлемами, но что впоследствии воины перестали носить это предохранительное вооружение, так как оно стало казаться слишком тяжелым для недисциплинированных солдат. Какой же вид должна была приобрести римская пехота без этого предохранительного вооружения? Разве римлянами стали пользоваться лишь как легковооруженными войсками? Это невозможно, так как труднее хорошо обучить стрелка из лука, копьеметателя или пельтаста, нежели гоплита. Но не было таких гоплитов, которые не имели бы предохранительного вооружения. Я считаю, что все это описание является лишним доказательством того, что Вегеций был литератором, оторванным от жизни, писавшим свой труд на основании научных источников и черпавшим свои сведения понаслышке. Единственный вывод, который можно было бы сделать из его описания, это тот, что в ту эпоху уже совершенно не было настоящих римских солдат, и что государство держало у себя на военной службе одних лишь варваров. То, что сообщает Вегеций, – лишь пустая услышанная им болтовня. Это подтверждается отдельными чертами его описания. С гневом и печалью пишет он о том, как ничем не защищенные римляне попадали под удары готов. И при натиске готов римляне гибли не от копий, мечей или топоров, но под градом их стрел. И опять-таки, говоря о недостатке в вооружении, он имеет в виду не римских гоплитов, но стрелков из лука, которые непременно должны иметь шлем и панцирь, так как они не могут держать щит. Здесь, как видно, перепутываются между собой все эти понятия и факты. Поэтому все это описание следует отвергнуть, как не имеющее никакой цены.

Ко вт ор ому и з дан ию. В этом издании обе главы об императорском римском войске и об его окончательном разложении были существенным образом дополнены на основании неоднократно цитированных исследований Домашевского. Однако, я должен высказаться против мнения этого заслуженного автора относительно факта упадка. Домашевский считает причинами гибели Римской империи не крупные объективные причины и перемены, но личные ошибки некоторых императоров, а именно Септимия Севера и его династии. Он пишет⁴⁵, что Август разоружил гражданское население ради безопасности принцепса и что последствия этой военной системы привели, наконец, государство к гибели. Против этого следует возразить, что не принцепс разоружил граждан, но что, наоборот, постепенно происходившее после Второй Пунической войны разоружение граждан вызвало необходимость создания профессионального войска и создало то войско, которое наконец, в свою очередь вызвало к жизни власть принцепса. Август сохранил постоянную профессиональную армию не ради своей личной безопасности, как думает Макс Вебер⁴⁶, и не ради поссессоров и арендаторов доменов, но ради государственных нужд. Иначе как же можно было бы при помощи одного лишь гражданского ополчения удержать в своей власти и в своем повиновении насильственно покоренные провинции и защищать границы культурного мира от натиска диких германцев?

Домашевский считает, что постоянный рост военных повинностей, высосавших весь сок из государства, явился гибельным следствием системы Августа. Выше мы видели, что рост военных повинностей был уже не так велик, как это могло бы показаться, судя по размеру денежных сумм. Но если мы даже и будем считать повышение солдатского жалованья абсолютным и вполне реальным, то все же оно явилось не в результате военной системы, но было следствием политической структуры государства, которая ставила назначение и существование главы государства в зависимость от армии, что представляло армии случай и давало возможность к вымогательствам, которые шли все дальше и дальше. Это видно из аналогии между английской и римской армиями, которую проводит Домашевский. В Англии нельзя найти этих гибельных следствий военной системы, потому что политическая структура английского государства совершенно иная.

Домашевский называет повышение жалованья солдатам, произведенное Септимием Севером и вслед за ним его сыном Каракаллой (с 500 до 750 денариев годового оклада), «преступным» и «безбожным». Вследствие этого безгранично распоясалась жадность и хищность солдат, среди которых уже без того главенствовал варварский элемент, так что некогда гордое войско, совершенно утерявшее всякую дисциплину, стало внушать ужас собственной стране, вызывая лишь насмешки со стороны врагов⁴⁷. Сам Септимий Север был плохим полководцем, который обеспечил себе верность своих солдат лишь при помощи постоянных подкупов армии, безграничных денежных раздач и не менее безграничных повышений солдатского жалованья. Каракалла, следуя примеру своего отца, закрепил на целое столетие состояние финансового банкротства государства⁴⁸.

Принципат рухнул, так как вредоносное правление восточной династии подрыло его основы⁴⁹.

Против этого следует возразить, что Септимий Север, как это устанавливает сам Домашевский⁵⁰, снова сумел утвердить свою власть над своими наемниками и поставить границы их жадности. Если это удалось Северу, так же как удалось и Августу, то историческая проблема здесь заключается именно в том, почему это не удалось впоследствии. Весьма возможно, что повышение жалованья, произведенное Каракаллой для того, чтобы привязать к себе войска после убийства брата и искупить это преступление, превысило хозяйственные силы государства. Но если, исходя из этого, Домашевский считает, что государство погибло «без надежды на спасение», то позволительно спросить: почему же «без надежды на спасение»? И прежние императоры во время политических кризисов раздавали чудовищные суммы солдатам, чтобы привлечь их на свою сторону. Так например поступил Тиберий после казни Сеяна. Подобная отдельная ошибка, заключающаяся в том, что император однажды подарил или обещал солдатам больше того, что могла предоставить государственная казна, еще не приводит к гибели мировую империю. А дисциплину в войсках, состоявших из наемников, всегда можно было заново восстановить даже после самых тяжелых потрясений, если бы только во главе войска стоял полководец с бесспорным и непоколебленным авторитетом, а военное казначейство имело бы возможность регулярно выплачивать необходимые средства. Поэтому причину падения римской военной дисциплины следует искать не в отдельных поступках и ошибках императоров из династии Северов, а в отсутствии соответствующих полководцев и недостаточности средств, что, впрочем, вытекает из сказанного нами выше.

Макс Вебер в своей «Римской аграрной истории», а также в статье, напечатанной в «Истине» (т. 6, No 3, Штутгарт 1896) под заглавием «Социальные причины гибели античной культуры» и являющейся дополнением к названному труду, выступил с собственно теорией гибели Римской империи. Вебер придает особенное значение тому факту, что римский мир необычайно расширился, вобрав в себя большие материковые страны – Испанию, Галлию, Иллирию и придунайские области. Благодаря этому центр тяжести главной массы населения передвинулся в глубину материка, а античная культура сделала попытку изменить арену своего действия и из береговой культуры превратиться в материковую. «Она распространилась на столь чудовищную по размерам хозяйственную область, которая даже в течение столетий не могла быть охвачена товарным движением и денежным обращением в такой степени, в какой это было на побережье Средиземного моря». Движение товаров во внутренних областях было настолько трудным и незначительным, что экономика застряла и должна была застрять на стадии почти неподвижного натурального хозяйства.

Совершенно ясно, что есть некоторая доля истины в противопоставлении береговой торговли материковой, ко также ясно и то, что эта антитеза излишне преувеличена и уже искажает истинное положение вещей. Действительно, античная культура главным образом, но все же не целиком, основывалась на морской торговле. Город, игравший такую крупную роль в преданиях и в истории Греции, как Фивы, и второй город в Италии после Рима Капуя были материковыми городами. Наоборот, втянутые в сферу Римской империи, – как это следует отметить, не в эпоху поздней империи, но уже с III в. н. э., – так называемые материковые области все же обладали настолько развитой материковой культурой, что не может быть и речи о перенесении центра тяжести главной массы населения вглубь материка, в особенности если мы присоединим к ним Британию с ее береговым развитием, которую Вебер совершенно обошел. И, пожалуй, мы придадим этому меньше всего значения, если примем во внимание, что через эти страны протекают судоходные реки, которые со всеми своими разветвлениями были использованы древними вплоть до малейших притоков. Поэтому морские торговые пути вряд ли имели перед ними какие-либо особые преимущества. Да и помимо этого, для перевозки товаров пользовались прекрасными римскими военными дорогами. Выше (на стр. 153), полемизируя с Вебером, я привел свидетельство, подтверждающее этот факт.

Далее Вебер считает, что переселение в провинцию крупных землевладельцев, которые раньше жили в городах, не вызывало расширения и усиления хозяйственной жизни, как я это установил выше, но являлось причиной ее ослабления, так как вследствие этого города понесли большой ущерб, а появление новых господских усадеб, где доходы имений потреблялись на месте, указывало на переход от денежного хозяйства к натуральному. «Этот упадок городов усиливался государственной финансовой политикой: и она также становилась все более и более натурально-хозяйственной, а фиск – «ойкосом», потребности которого удовлетворялись по возможности минимально на рынке и по возможности максимально из собственных ресурсов, что, однако, задерживало процесс образования капиталов (денежных состояний – Geldvermogen)».

Но тогда позволительно поставить вопрос: почему же фиск перешел к натуральному хозяйству? Именно для фиска и бюрократии денежное хозяйство обладает неоценимыми преимуществами по сравнению с натуральным. В течение всей всемирной истории бюрократия всегда и всюду стремилась к тому, чтобы освободиться от натурального хозяйства и перейти к денежному. Бюрократия и денежное хозяйство связаны между собой так же крепко, как связан феодализм с натуральным хозяйством. Каждое исключение из этого правила, конечно, объясняется лишь крайней необходимостью. Чем же объяснить, что римская бюрократия стала вдруг обнаруживать такое пристрастие к натуральному хозяйству? Совершенно ясно, что в данном случае Вебер недостаточно проанализировал взаимодействие причины и следствия, и что не бюрократия задержала развитие денежного хозяйства при помощи создания и поощрения натурального хозяйства, но что, наоборот, денежное хозяйство, стесненное по каким-либо причинам в своем развитии, принудило бюрократию перейти к натуральному хозяйству. Все эти наблюдения настолько ясны и очевидны, что я в первом издании своего труда не считал нужным касаться этого вопроса и опровергать точку зрения Вебера, прибегая к бесспорным аргументам. Но я должен вернуться к этому вопросу, так как Вебер снова выдвинул свою теорию в несколько измененной форме в статье «Аграрная история» в 3-м издании «Справочника социально-политических наук» («Handbuch fur Staatswissenschaften») Конрада и, таким образом, отклонил и стал опровергать мои выводы, которые были мною здесь приведены выше.

Вебер твердо стоит за антитезу между береговыми странами, обладающими развитой торговлей, и внутренними областями с незначительной торговлей.

Он полагает (стр. 180), что за время, протекшее от Гракхов до Каракаллы, торговля в абсолютном отношении, разумеется, сильно возросла, но что этот рост по отношению к расширению культурного мира был все же не слишком большим. «В прибрежных странах, – пишет он, – продукты и одежда, необходимые для рабов в больших ойкосах, приобретались на рынке. Рабы или колоны поссессора внутри страны жили, разумеется, в условиях натурального хозяйства. Лишь тонкий правящий слой обладал здесь потребностями, которые давали повод к покупкам и удовлетворялись посредством продажи избытков от доходов с имения. Эта торговля – лишь тонкая сетка, покрывавшая прочную базу натурального хозяйства. С другой же стороны, массы населения больших городов снабжались продуктами не посредством частной торговли, а при помощи аппарата государственного снабжения». Этот взгляд доказывается Вебером посредством ряда цитат, взятых из римских писателей, писавших по вопросам сельского хозяйства, – из Катона, Варрона и Колумеллы.

Прежде всего следует указать на то, что все эти цитаты неправильно применены. Согласно Веберу, они должны доказать, что путям не придавалось никакого особенного значения. На самом же деле они доказывают обратное. Катон требует («De re rust.», cap. 1), чтобы имение находилось по возможности у подножия горы, чтобы оно было обращено к югу, находилось бы в здоровой местности, где можно было бы достать рабочих и хорошую воду, и где поблизости находились бы значительный город, или море, или судоходная река, или же хорошая оживленная дорога. Таким образом, здесь имеется прямое указание на значение путей сообщения. И если Вебер хочет ослабить значение этого свидетельства, указывая, что Катон ставит это требование в связи с возможностью достать рабочих во время сбора урожая, то на это следует возразить, что в тексте нет даже малейшего указания на такого рода связь. Это добавление сделано Вебером совершенно произвольно.

Вебер говорит, что Варрон исчислял ренту имения, находившегося у моря, по отношению к имению, лежавшему внутри страны, устанавливая между ними пропорцию 5:1. На самом же деле Варрон говорит (III, гл. 2) об определенном имении, находившемся в Албанском округе, в котором успешно разводились птица, рыба и пр. для экспорта в Рим, а именно – что оно давало бы в пять раз большую ренту, если бы его можно было расположить где-нибудь возле моря. Так как албанское поле находилось ровно в трех милях от ворот Рима по Аппиевой дороге, то совершенно ясно, что море упомянуто здесь в этой связи не вследствие своих лучших транспортных условий, но в связи с разведением рыбы.

Наконец, относительно Колумеллы Вебер утверждает, что хотя он и считает море и большие реки выгодными для торгового обмена, но признает нежелательной близость больших дорог, так как на них обычно водятся бродяги и сопутствующие им паразиты. Совершенно правильно, что Колумелла в приведенной Вебером цитате (I, гл. 5) упоминает об этих хорошо известных неудобствах, связанных с непосредственной близостью к большим военным дорогам. Но в другом месте он говорит, что большое значение имеют для имения, наряду с плодородием почвы и здоровой местностью, дорога, вода и сосед, а затем подробно описывает преимущество хорошего пути «в отношении необходимого ввоза и вывоза хозяйственного инвентаря; хороший путь увеличивает цену заготовленных продуктов и уменьшает издержки по доставке предметов, которые привозятся по тем более низкой цене, чем меньше усилий требуется затрачивать для их доставки. И ничего не стоит даже маленькому (человеку) везти, если путь совершаешь при помощи вьючного скота, что более выгодно, чем держать у себя».

Говоря о теории Вебера, следует к тому же отметить, что «государственное снабжение» имелось лишь в Риме. Хотя торговля зерном в муниципальных городах и не была целиком предоставлена частной спекуляции, а находилась под наблюдением и под опекой городских общественных должностных лиц, но все же, без всякого сомнения, это были по существу частные предприятия, и даже для Рима эта возможность не была совершенно исключенной»⁵¹.

Далее, неправильно, что колоны внутри страны жили в условиях чистого натурального хозяйства. Они в некоторой, конечно, небольшой степени нуждались в изделиях ремесла и имели некоторые небольшие культурные потребности, так же как и крепостные крестьяне эпохи Средневековья. Даже в самых бедных хижинах не могло не быть нескольких сосудов и орудий, сделанных из глины и железа, и нескольких пестрых платков и украшений, которые в значительном большинстве случаев не изготовлялись на господском дворе, но доставлялись из города. Это вытекает из факта существования многочисленных мелких и средних городов, которые нуждались в розничном снабжении сельскохозяйственными продуктами и оплачивали эти продукты ремесленными изделиями. Эти хозяйственные отношения, как мы это видим в эпоху Средних веков, могли существовать даже в эпоху преобладания натурального хозяйства. Однако, следует помнить, что здесь дело идет не об абсолютных противоположностях, но лишь об относительных, и что в эпоху позднего Средневековья и расцвета городов денежно-хозяйственный элемент непрерывно возрастал, усиливался и уже играл довольно значительную роль. Изучая римскую налоговую систему, мы можем с уверенностью сделать вывод, что в Римской империи этот денежно-хозяйственный момент был столь же значителен, как и в позднее Средневековье, а может быть, даже играл еще более крупную роль. Налоги на торговлю, подушная и поземельная подати немыслимы, если колон не продает торговцу или на городском рынке часть своих продуктов. При этом следует принять во внимание, что колоны ни в каком случае не должны были выполнять своим господам одни лишь натуральные повинности и нести одну лишь барщину, но должны были также выплачивать денежную аренду. Еще в I столетии н. э. они платили свою аренду исключительно деньгами, и если во II в. наряду с этим появляется также и частичная аренда, то это, может быть, уже стоит в связи со все возраставшим недостатком в наличных деньгах. И опять-таки в Африке, которая как и Италия, относится к типу береговых культур, с самого начала господствовала частичная аренда. Как бы то ни было, но тот налог, который надо было выплачивать государству, уже вызывал необходимость оживленной торговли. Нет никакого сомнения в том, что из года в год большое количество денег текло из всех провинций в Рим и в лагеря легионов и, постепенно обмениваясь на товары, текло оттуда обратно в провинции. Это было бы невозможно, если бы не было весьма оживленного торгового обмена как внутри страны, так и на побережье.

Означало ли частичное переселение аристократических семей из городов в провинцию увеличение или уменьшение торговли в целом, зависит не только от одного этого факта, но также и от всей природы хозяйственной жизни в целом. Каждая помещичья усадьба в провинции являлась новым маленьким культурным центром. Благодаря этому во многих отношениях сберегались средства, пробуждались новые продуктивные силы и создавались новые торговые потребности, так что город ни в каком случае не терял того, что приобретала деревня. Надо по крайней мере доказать, что именно так происходило в Римской империи.

Наконец, как кажется, теперь даже сам Вебер отказался от своего взгляда, что бюрократия как таковая тяготела к натуральному хозяйству и потому задерживала развитие денежного обращения. Прямое влияние он теперь заменил косвенным. Бюрократия, говорит Вебер, задушила капитализм. Античный капитализм был построен на политической базе: это – массы рабов, которые поставлялись из военнопленных, торговые операции с государством, откупа и поставки. Империя, во-первых, принесла с собой мир и тем самым остановила доставку рабов, а во-вторых, создала чиновничью иерархию, которая взяла у капиталистов их предприятия и стала ими самостоятельно управлять. Таким образом, крупных негоциантов, несмотря на рост денежного хозяйства вплоть до эпохи Марка Аврелия, стали заменять мелкие торговцы и ремесленники, подобно тому как в сельском хозяйстве вместо рабовладельческих плантаций стали появляться мелкие арендаторы – колоны.

Но это все еще, очевидно, не симптомы хозяйственного упадка; напротив, здесь можно видеть во многих отношениях факт крупного прогресса и роста. Вебер, однако, приходит к противоположному выводу, говоря (стр. 182): «Бюрократический строй убивал каждую – как политическую, так и экономическую – инициативу подданных, которая не имела соответствующих шансов для своего развития».

Совсем не так легко следовать за этим ходом мыслей, так как одно сальто-мортале следует за другим: бюрократия, убивая политическую инициативу граждан, убивала также и экономическую их инициативу; бюрократия, ограничивая капитализм вообще, убивала экономическую инициативу; уничтожение экономической инициативы граждан разрушило хозяйство, превратив денежное хозяйство в натуральное. Но последним звеном в этой цепи является гибель античной культуры.

Правда ли, что бюрократия убила политическую инициативу римских граждан? Разве только италиков, так как громадное большинство жителей империи, порабощенных уже в эпоху республики, было тогда лишено возможности участвовать в политической жизни.

Правда ли, что сужение рамок капитализма, у которого посредством откупов и скупки хлеба были отняты или ограничены наиболее выгодные для него области его действия, задушило вообще всю экономику? Вебер сам говорит о мелких торговцах, которые появились в эту эпоху, а многочисленные цветущие города, выросшие в течение этих столетий, достаточно красноречиво говорят против его теории. И, конечно, неправильно, что бюрократия так целиком и вытеснила крупный капитал из сферы его применения. Если бюрократия и отняла у него поставки для столицы и для армии, что, впрочем, происходило весьма постепенно, то все же он еще имел достаточно простора для своего действия. Мы уже видели каким мощным должно было быть то денежное обращение, которое непрерывным потоком шло, с одной стороны, из провинции, а с другой стороны – из столицы и лагерей легионов. Одни лишь мелкие торговцы не могли обеспечить такого крупного денежного обращения. Рим был средоточием мощных грандиозных кредитных операций, причем никогда банковское дело не было столь выгодно, как в эту эпоху. Товары, которые провинции должны были произвести и отправить в крупные города и в лагерные стоянки, для того чтобы снова получить те наличные деньги, которые из них из года в год выкачивались в качестве налогов?, конечно, не могли быть изготовлены, собраны, зафрахтованы, проданы, обменены и оплачены без посредства крупных предпринимателей. Равным образом и часть рудников постоянно оставалась в частном владении, а еще больше – в частном пользовании⁵². Сказать, что все такого рода предприятия, как постройка больших городов с их храмами, амфитеатрами и водопроводами; торговля солью, вином, маслом и фруктами; изготовление и сбыт товаров массового потребления и предметов роскоши из тканей, металла, кожи, камня и дерева; постройка и сдача в наем крупных доходных жилых домов – не приносили уже больше никаких выгод, или что у римского населения не хватало уже больше для всего этого необходимой экономической инициативы и деятельности, – сказать это было бы чисто доктринерским и догматическим построением, которое не только ни на чем не основывается, но прямо опровергается фактами. Это звучит как последний отголосок той аргументации сторонников абсолютно свободной торговли, которые отвергали какое бы то ни было вмешательство государства в народное хозяйство, в функционирование государственных железных дорог и в социально-политическую жизнь, так как это притупляло экономическое чувство индивидуумов. Многие богатые семьи, имена которых мы встречаем в латинской литературе, конечно, обязаны своим богатством не одному лишь крупному землевладению. Мне кажется, будет не слишком смелым перевернуть тезис Вебера и сказать, что в то время как императорская власть лишила граждан, а римские магнаты лишили провинциалов возможности участвовать в политической жизни, они тем самым все сильнее и сильнее толкали их в сторону хозяйственной жизни, а экономическая деятельность, характерная для этой эпохи, содействовала развитию того стремления к маммонизму (приверженности к земным благам), которое вызвало протест и предостережения Иисуса, а также его учеников и последователей.

Попытка Вебера объяснить гибель Римского государства и античной культуры оказалась такой же неудачной, как и все прежние попытки, в том числе недавние попытки Зеека и Домашевского.

Теперь перед нами встает вопрос, выставил ли Вебер какие-либо основательные доводы против моей теории.

Во-первых, он очень неточно изложил мою точку зрения в следующих словах (стр. 60): «появление натурального хозяйства в позднеримскую эпоху было следствием начинавшегося падения производительности горных рудников». Это неточно, так как, согласно моей теории, падение производительности горных рудников является лишь одним из различных, совместно действующих моментов, причем в качестве собственно решающего я выдвигаю не этот момент, а другой – именно политические отношения. Однако, действительно в моей теории падение производительности рудников является очень существенным моментом, и потому необходимо разобрать возражения Вебера.

Сперва Вебер даже, по-видимому, подвергает сомнению факт уменьшения количества благородного металла, однако, не входит в рассмотрение приведенных мною свидетельств. Далее он объясняет сокращение производительности рудников не тем, что они оказались исчерпанными для тогдашней техники, а тем, что изменились хозяйственные условия: вместо господствовавшего в классическую эпоху рабского труда наступил период мелкоарендного хозяйства, которое не давало возможности эксплуатировать рудники.

Собственно говоря, этого признания было бы достаточно для моих целей. Ведь для меня важно лишь установить факт, что организм Римской империи нуждался в громадном? количестве благородного металла для нормального функционирования и что запасы этого металла иссякли, причем вопрос о причинах этого явления можно было бы оставить нерешенным. Этот факт имеет» столь большое всемирно-историческое значение, что я хотел бы еще кое-что об этом сказать, тем более что Вебер его, очевидно, очень недооценивает. На стр. 181 он говорит «о крушении античного денежного хозяйства, длившегося в течение нескольких поколений». На самом же деле натуральное хозяйство господствовало в культурном мире не в течение лишь нескольких поколений, а в течение периода времени, значительно превышавшего целое тысячелетие. В Западной Европе натуральное хозяйство господствовало почти в течение целого тысячелетия, а в Восточно-римской империи иногда снова на некоторое время приближалось к системе денежного хозяйства, которое, однако, никогда не достигало степени античного денежного хозяйства⁵³. Это такой факт, от которого нельзя просто отмахнуться.

Каким же образом объясняется уменьшение производительности рудников, допущенное также и Вебером – по крайней мере в качестве возможности? Вебер сам подчеркивает большое значение, которое имеют в хозяйственной жизни запасы благородного металла. Он вполне справедливо предостерегает от переоценки этого факта, основанной на том предположении, что благородный металл сам по себе оказывает творческое действие. Однако, этот металл все же имеет громадное значение. Хотя он этого прямо и не говорит, но все же готов был бы признать, что этот металл имел первостепенное и основное значение в хозяйственной жизни Римской империи с ее легионами, получавшими жалованье наличными деньгами. И действительно, можно ли поверить в то, что римляне отказались от добычи столь важного для их существования элемента хозяйственной жизни только потому, что вследствие уменьшения количества рабов перестала функционировать прежняя организация работы?

Но этот факт совершенно неправилен. Нейбург в своем исследовании по истории римского горного дела («Zeitschrift fur die gesamte Staatswissenchaft», Bd. 56) установил, что в позднюю императорскую эпоху применялся в широком масштабе в рудниках труд свободных наемных работников⁵⁴, даже таких, которые одновременно являлись в некоторой доле совладельцами данного предприятия. А наряду с этим применялся труд рабов и арестантов, и если первые постепенно исчезали, то для второй категории христиане поставляли все новые и новые контингенты. Нейбург сам не может объяснить факт уменьшения иначе, как уменьшением численности населения, но эта точка зрения теперь почти никем не поддерживается. Конечно, горное дело никогда полностью не прекращалось. В особенности в северной части Балканского полуострова оно как будто бы относительно хорошо сохранилось. Нельзя отрицать факта очень значительного уменьшения производительности; но для того чтобы признать, что это не находилось в зависимости от внутренней организации работы, почти не требовалось доказательств этого факта Нейбургом. Для этого достаточно лишь бросить взгляд на Средние века, когда столь же мало располагали большими массами рабов, кам и в III столетии. Начиная с X столетия, вновь открытые рудники разрабатывались со все возраставшим успехом, а именно немцами в Гарце, Эрцгебирге, Фихтельгебирге и в Богемии. Неужели римляне не могли достигнуть таких же результатов?

В дополнение к этому я считаю необходимым здесь отметить, что уже Монтескье в 17-й главе своего труда «Рассуждение о причинах величия римлян и их гибели» (Montesquieu, «Considerations sur les causes de la grandeur des Remains et de leur decadence») установил факт исчезновения благородного металла, истощения рудников и влияние этого факта на разложение армии и тем самым на упадок и гибель империи.

Идея Вебера постольку обнаруживает правильное историческое чутье автора, поскольку по крайней мере одна из тех причин, к которым он восходит, является причиной политического, а не хозяйственного характера: это – существо власти. Но он ищет действия этого фактора в неправильном месте – в процессе образования бюрократии и в ограничении ею капитализма, которое он затем доводит до степени полного уничтожения экономического интереса. На самом же деле оба эти процесса – образование бюрократии и ограничение ею капитализма – протекали столь умеренно и в таких границах, что их действие можно было бы считать только благодетельным. Ошибка лежит, скорее, во внутренней невозможности примирить власть императора с понятием свободы и окружить ее такими установлениями, которые обеспечивали бы мужское достоинство сперва римским гражданам, а затем и всей массе жителей империи. Все зависело от личности императора. Попросту довериться одному лишь праву наследования оказалось невозможным, да к тому же это противоречило бы самой природе и происхождению этого высокого положения. Поэтому уже Август должен был пожертвовать своим родным внуком, так как он оказался неспособным к властвованию, и заменить его другим человеком, которого он усыновил. В результате этого в самом центре государства стала вечно царить неуверенность в правовом положении по отношению к правящему монарху или к какому-либо сопернику его преемника, так что почти ни одна перемена правителя не протекала без кровопролития или даже без открытой гражданской войны. И эта неуверенность в правовом положении являлась органической ошибкой в природе власти императора, которая сделала невозможным преодоление возникавших хозяйственных трудностей (валютный кризис), а также и политических (появление сепаратизма), разложила дисциплину в легионах, вызвала необходимость приема на военную службу варваров и тем самым привела, наконец, империю к гибели.

Мартин Банг в своем труде «Германцы на римской службе» (Martin Bang, «Die Germanen im romischen Dienst», Berlin, Weidmann, 1906) сделал большой и ценный вклад в науку, тщательно собрав надписи, относящиеся к германцам, находившимся на римской службе, систематизировав их и показав, какие выводы можно сделать из этого материала. Хотя он в своей работе очень удачно привел свидетельства римлян о пригодности и способности германцев (стр. 16), все же он их еще настолько недооценил, что продолжал придерживаться старых и легендарных грандиозных цифр (стр. 6, прим. 36, стр. 93). Лишь в том случае мы сможем абсолютно правильно оценить значение германцев, если сопоставим их подвиги с их численностью, подчеркнув в то же время, как мало их было. Неправильно также, что Банг определяет продвижение германцев на высшие должности в римском государстве словами «разрыв с предрассудками». Конечно, здесь было нечто иное.

На стр. 60 Банг пишет, что лишь со времени Марка Аврелия началась та эпоха, когда «свободных германцев систематически и в широком масштабе стали применять для целей служения империи». Но это делали уже Цезарь, Август, Тиберий и Германик. Перемена, произошедшая, может быть, уже при Марке Аврелии, но с полной силой развернувшаяся лишь в III столетии, не есть новая система, но лишь практическое перенесение центра тяжести. Германцы, которые до этого в римской армии являлись вспомогательными войсками, но в то же время всегда, с самого начала бывшие свободными наряду с римскими гражданами, выдвинулись на первые места, так как легионы утеряли свою дисциплину и тем самым свою силу.

Примечания:

[1] Таково вполне справедливое мнение Л. Шмидта относительно войны с маркоманами (L. Schmidt, «Hermes», Bd. 34, S. 135).
[2] Dessau, «Die Herkunft der Offiziere und Beamten des Romischen Kaiserreiches, wahrend der ersten zwei Jahrhunderte seines Bestehens», «Hermes», Bd. 45, 1910.
[3] Тацит, «Анналы», III, 40.
[4] Тацит, «Анналы», III, 53.
[5] Nissen, «Der Verkehr zwischen China und dem Romischen Reich», «Bonner Jahrbucher», Bd. 95.
[6] Mitteis в своем исследовании об античном банковском деле, основанном на изучении папирусов («Zeitschrift fur Rechtsgeschichte. Rom. Abt.», Bd. 19) устанавливает, что как раз следы жиро-операций, которые в данном случае были бы особенно показательны, чрезвычайно слабы.
[7] Согласно В. Pick, » Handworterbuch der Staatswissenschaften», Bd. 5, 918, 2 Auflage.
[8] Mommsen, «Romisches Munzwesen», S. 755, 777.
[9] Как показывает одна надпись, найденная в Африке, была сделана попытка сократить количество войск и выплачиваемого им жалованья. См. Domaszewski, «Rheinisches Museum», 58, 383. Мамеа сократил как число, так и жалованье принципалов, но само собой разумеется, что это не могло дать какие-либо результаты. Ведь слишком сильна была потребность в солдатах и в их доброй воле, как на границах, так и внутри государства.
[10] Хотя вес золотых монет и был сокращен, однако, их лигатура не подверглась таким изменениям, как лигатура серебряных монет. Отсюда можно также сделать вывод, что золото в качестве монеты уже почти не обращалось; в противном случае, конечно, не преминули бы обратиться к изменению лигатуры, как к очень удобному средству. Источники указывают нам на недостаток золота. См. «Vita Aureliani», 46, cit. Mommsen, «Geschichte des romischtn Munzewesens», S. 832.
[11] Согласно буквальному смыслу гл. 39 «Script. Hist. Aug. Vita Alexandri», налог был уменьшен до 1/30. Но предложенные Родбертусом исправление и истолкование этого места, согласно которым здесь идет речь об 1/30 оценочной стоимости, в то время как раньше требовалась 1/10, обладают по меньшей мере тем преимуществом, что создают нечто объективно возможное и вероятное.
[12] Seeck, «Preuss. Jahrb.», 56, 279.
[13] 1 октября 205 г. солдат 14-го легиона Г. Юлий Катуллин посвятил Юпитеру алтарь и назвал себя на нем «арендатором Фурианской пашни на пятилетие Нерт. Келерина, первой роты». Надпись эта найдена на Шифлерхофе, южнее Петронелла, близ Вены, и была издана в Ber. d. Ver. Carnuntum in Wien f. d. Jahr.» 1899, S. 141. Таким образом, солдатам регулярно сдавались в аренду легионные пашни (pratum). В различных надписях этой же эпохи равным образом упоминаются и «пятилетия» (lustra). Уже издатель этой надписи Берманн вполне справедливо сопоставил ее с разрешением, которое дал Септимии Север солдатам жить со своими женами.
В военном дипломе No 90 С. 1. L. III. Suppl. S. 2001, очевидно, говорится о сыновьях «крепостных воинов» (milites castellani, – сохранились лишь буквы… lani). Так как здесь идет речь лишь о сыновьях центурионов и декурионов, то Зеек («Paulys Realenzyklopedie, s. v castellum») решил, что вопрос касается особого разряда солдат, стоящих над нижними чинами. Я же думаю, что эту надпись следует скорее связать с вышеприведенными фактами. Моммзен относит эту надпись к периоду от 216 до 247 гг.
[14] «Vita», cap. 58.
[15] Premerstein, «Klio», III, 28.
[16] Бидерманн, в частности, устанавливает, что уже в середине III столетия исчезла древнеегипетская административная система, («Studien z. Aeg. Verwaltungsgesch.» 1913).
[17] Принято думать, что уже во II в. было увеличено количество вспомогательных войск, так как они в то время были гораздо менее требовательны, чем легионы. Ведь они при Августе получали лишь третью часть жалованья легионов и не претендовали на получение крупных пожалований. В то же время легионы постоянно повышали свои требования, а их боеспособность падала. См. Domaszewski, «Heidelberger Jahrb.» 10, 226. Это предположение противоречит высказанному мною мнению, что вспомогательные войска могли быть превращены в легионы. И то и другое предположения являются лишь возможными предположениями; весьма вероятно, что оба эти явления существовали одно наряду с другим.
[18] Я думаю, что не следует придавать какое-либо значение военным забавам Каракаллы, о которых пишут Дион (77, 7) и Геродиан (IV, 8, 2, 3).
[19] Петерсен (Petersen, «Die Markus-Saule. Textband», S. 44) пишет о легионерах, изображенных на рельефе: «Их щит редко воспроизводит форму правильного scutum, а их копье никогда не изображено в виде pilum». И далее, на стр. 45: «Иногда на них надеты штаны». Я не знаю, каким образом следует объяснить эти поразительные явления. Также и в рассказе Тацита о войнах с германцами мне бросилось в глаза то обстоятельство, что здесь очень слабо отмечены своеобразные черты римского боя при помощи дротиков.
[20] V. Domaszewskj, «Die Religion des romischen Heeres», S. 49. Ср. также стр. 113.
[21] Банг (Bang, «Die Germanen im romischen Dienst», S. 91) считает возможным допустить, что высшим военным постом, который был достигнут германцем в доконстантиновскую эпоху, была должность dux’a в Pannonia Secunda Savia, которую занимал один батавец. Остальные указания Банг отвергает. Но уже Риттерлинг выступил против этой точки зрения Банга и указал, что Банг зашел в этом отношении слишком далеко («D. Lit. Zeit», 1908, 17).
[22] Никаких выводов нельзя делать также и из надписи С. I. L. X., 1401, которая не запрещает уходить в провинцию, но запрещает лишь продавать здания на слом с целью наживы.
[23] Hartmann, «Archaolog. epigraph. Mitteil. a. Oestr.», 1894, Heft 2. S. 126.
[24] Страбон, III, 5, 3; IV, 5, 7.
[25] Геродиан, II, 4, 6.
[26] Hartmann, «Archaol, epigr. Mitteil. a. Oestr.», 1894. H. 2, S. 131.
Последняя сохранившаяся до нашего времени цифра ценза явилась результатом переписи, бывшей при Клавдии в 48 г. н. э. (Тацит, «Анналы», XI, 25). Переписи подверглись римские граждане, которых оказалось 5 984 072 (число душ). Ценз 16 г. н. э. дал 4 937 000. Однако, из роста этой цифры нельзя сделать никаких выводов, так как неизвестно, в какой мере он явился результатом увеличения населения и в какой мере результатом расширения права гражданства. Ср. Ed. Meyer, «Handworterbuch der Staatswissenschaften», Artikel «Bevolkerungswesen».
[27] В труде Шиллера, посвященном истории римской императорской эпохи, собраны строительные надписи, расположенные в порядке царствования императоров. См. II, 378 (Север); II, 753, 772, 798, 871, III, 151.
[28] Макс Вебер в своей прекрасной «Римской аграрной истории» указал, что римские мощеные дороги имели лишь военное, но не хозяйственное значение. Однако, это правильно лишь по сравнениюс современным массовым транспортом. Конечно, со времени установления безопасности внутри страны не построили бы для одних лишь военных целей столько дорог. А в «Panegyr.», VIII, мы читаем: «Даже военная дорога плоха и неровна и затрудняет доставку фруктов, так же как и пересылку государственных посылок». Цит. у Jak. Burckhardt, «Constantin», Dritt. Abschn., S. 85. Так же и В. Вебер (Wilh. Weber, «Untersuchungen zur Geschichte d. Kaisers Hadrian», 1907, S. 204) пишет относительно проведения дорог императором Адрианом в Африке, что представляется очень мало вероятным; назначение этих дорог – служить военным целям; скорее их целью было «распределить трансконтинентальную торговлю на возможно большее количество дорог, охватить ими всю страну и, таким образом, помочь развитию не одного лишь города».
[29] Белох исчисляет на основании аналогии с населением XVI столетия эту цифру приблизительно в 100 млн. («Zeitschrift f. Sozial. Wissenschaft», Bd. II, 1899, S. 619.).
[30] Речь Августа у Диона Кассия, кн. 56, гл. 7.
[31] Kurt Fitzler, «Steinbruche und Bergwerke in Agypten», 1910.
[32] Эти указания собраны в «Paulys Real-Enzyklopedie» под словами «Melalla» и «Montes».
[33] Lembke, «Geschichte von Spanien», I. 235.
[34] Schafer, «Geschichte von Spanien», II, 241.
[35] Domaszewski, S. 230 ff.
[36] «Rhein. Mus.», 58, 230, Anm.
[37] «Das romische Heerwesen seit Diokletian», «Hermes», Bd. 24, S. 257.
[38] «Vita Aureliani», cap. 11. Правда, историческое значение этого свидетельства незначительно, так как это произведение является подложным.
[39] Аммиан, XVI, 19.
[40] Шиллер (Н. Schiller, «Geschichte der Romischen Kaiserzeit, Bd. Ill, S. 303 ff.) очень правильно высказался по этому вопросу. Но, идя по этому пути скепсиса, можно было бы сделать еще один шаг вперед.
[41] Хейстерберг (Heisterberg, «Entstehung des Kolonats», S. 116) приводит интересную цитату из Фронтина (Frontin de controv. agr.), которая характеризует развертывавшуюся при этом борьбу между городом и деревней.
[42] «Hermes», Bd. 24, S. 245.
[43] Cod. Theodosianus, VII, tit. XIII, 16, 17.
[44] Соответствующие постановления находятся в цитированных статьях Кодекса Феодосия. Здесь нет надобности входить в отдельные подробности. Я считаю своим долгом выразить здесь свою благодарность моим коллегам О. Хиршфельду, Э. Зекелю за ту помощь, которую они мне оказали при исследовании мною этих вопросов, которое я произвел в целях самообразования, что, впрочем, мне вообще пришлось делать неоднократно для получения выводов, изложенных в этой главе.
[45] «Neue Heidelberger Jahrbucher», X, 240.
[46] «Handworterbuch der Staatswissenschaften», I, S. 180.
[47] «Die Rangordnung des romishen Heeres», S. 196.
[48] «Rheinisches Museum», S3, 639.
[49] «Rheinisches Museum», 58, 218. Слегка противоречит этому то обстоятельство, что Домашевский (Domaszewski, «N. Heidelberg. Jahrb.», X. 235) называет Септимия Севера «великим государственным человеком».
[50] «Neue Heidelberger Jahrbucher», X, 233, 235.
[51] Hirschfeld. «Philologus», Bd. 29, S. 23 ff.
[52] Hirschfeld, «Die Kaiserlichen Beamten», 2 Aufl., S. 158, Neuburg. См. ниже.
[53] См. ниже главы о военном деле и стратегии при Юстиниане, в которых показано, как мощное государство не было в состоянии собрать необходимые средства для уплаты жалованья более крупным армиям. Ср. III том, ч. 2, гл. 7, «Византия».
[54] Этот факт был недавно подтвержден применительно к Египту в труде К. Ф. Фитцлера (Kurt Fritz Fitzler, «Steinbruche und Bergwerke im Ptolemaischen und Romischen Aegypten», Leipzig, 1910).

Источник:

Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. «Директмедиа Паблишинг». Москва, 2005.