Стратегия. Перикл (Delbruck H.)

Тактические положения, как мы видели, мало изменились за время между Персидскими и Пелопоннесской войнами. Однако Пелопоннесская война имеет совсем иной характер, чем те войны. В Персидских войнах основное – это неравенство обоих противников в вооружении и тактике. В Пелопоннесской войне греки сражаются против греков; их вооружение и тактика однородны, но своеобразно то, что одна сторона имеет на море такой же перевес, как другая на суше. Этим ставятся совершенно новые задачи стратегического характера. Персидские войны велись до решающего исхода; они не могли кончиться иначе, чем победой персидского царя и полным порабощением им греков или же чудовищным поражением персов. Пелопоннесская война тянется 27 лет, проявляется в нескольких сухопутных сражениях, но без решительного исхода и кончается только тогда, когда особые обстоятельства позволяют спартанцам создать такие же мощные силы на море, какие были у афинян.

Когда разразилась война, нельзя было ожидать ни от одной из сторон такого развития. Жили исключительно представлением, что перевес одной стороны на море и другой на суше так велик, что более слабая сторона не может сделать решительного тактического шага и довести дело до такого сражения, как при Саламине и Платее. Перед стратегией тем самым была поставлена новая своеобразная задача – война без решающего столкновения, только измором.

Тут мы наталкиваемся на одно из сложнейших, но часто встречающихся явлений мировой истории. В самой природе войны лежит намерение захватить и сокрушить врага, чтобы покорить его своей воле. Все силы собираются для одного большого удара, для сражения, которое должно привести к исходу или за которым последуют другие сражения, пока не наступит решительный исход. Задача стратегии – подготовить этот исход и привести к нему при наиболее благоприятных условиях. Теперь же мы встретились (и будем постоянно встречаться и в дальнейшем) с такой войной, где по различным причинам такие решающие столкновения исключаются. Но все же находятся средства сломить волю противника и достигнуть политической цели войны.

Совершенно так же, как при Марафоне, при Фермопилах, при Саламине и при Платее, мы видим, что из эллинского народа выдвинулся человек, который понял всю глубину новой задачи и с классической уверенностью разрешил ее.

Афинянин Перикл понял, что его город не может соперничать с пелопоннесско-беотийским союзом на суше; отсюда с неумолимой логикой он вывел заключение, что вся Аттика должна быть очищена и предоставлена неприятельским войскам. «Если бы я думал, что вас можно убедить, я заставил бы вас самих опустошить вашу родину», – сказал он афинянам. Население всей страны должно было укрыться в городе и между длинными стенами, связывавшими город с его портами – Пиреем и Фалерном. Но за опустошения, нанесенные врагами, афиняне отомстили тем, что афинский флот блокировал неприятельские гавани, разрушил торговлю всех городов противника и, высаживаясь внезапно в разных местах, нанес неприятельским странам такой же, если не больший вред, какой был нанесен Аттике. Что могло выйти при таком ведении (или, скорее, «неведении») войны? Конечно, исходом не мог явиться сокрушающий удар; речь шла лишь о том, кто раньше сдаст, кто не в состоянии будет выдержать страданий и изнеможет под тяжестью лишений.

Можно было создать план войны без кровопролития; но, конечно, было совершенно невозможно исключить резкие удары, которые способствовали тому, чтобы склонить противника к уступкам. С большой обдуманностью и мудрым предвидением Перикл, излагая свои военные планы афинянам, прибавил, что надо воспользоваться случаем, «который не ждет». Стратегия измора, которая принципиально отказывается от абсолютного решения, несет с собой ту опасность, что полководцы могут сделаться слишком осторожными. В каждой войне бывают случайности, которые должны быть использованы решительно и храбро. Но удастся ли их использовать, – это почти всегда дело судьбы. Полководец никогда не знает точно, насколько силен противник и не будут ли играть роль какие-либо обстоятельства, учесть которые он не сможет. Пока он медлит, взвешивает, вновь и вновь исследует, случай упущен; полководцу всегда бывает вдвое, в десять раз труднее найти в себе решимость для дальнейших действий, если основным принципом ведения войны для него является положение, что окончательный исход зависит не от решительного сражения с присущим ему риском, а от постепенного изнурения противника. Но по ходу нашего изложения, особенно когда речь идет о позднейших временах, мы увидим, как часто полководцы терпели поражение, если они держались принципов стратегии измора и избегали решительных сражений. Тогда мы поймем, как значительны слова Перикла о том, что, даже принимая за основание принципы стратегии измора, никогда не следует упускать случая, «который не ждет».

Афиняне считали, что Перикл как полководец одержал девять побед. Мы слишком мало знаем об этих победах, чтобы сделать какие-либо заключения о стратегических способностях Перикла, но ведение Пелопоннесской войны, связанное с известием о многих боевых победах, заставляет нас отвести Периклу место не только среди государственных мужей, но и среди великих полководцев всемирной истории. Не план войны как таковой дает ему на это право (ибо не советы, но поступки создают славу полководца), а колоссальная решительность, которая нужна была для того, чтобы, не останавливаясь на полпути, заранее учесть, чем нужно было пожертвовать, – уступить всю Аттику врагу, суметь силой своего личного авторитета разъяснить это решение демократическому народному собранию и заставить принять его. Проведение этого решения есть стратегическое действие, которое можно поставить в уровень с любой победой. В 480 и 479 гг. афиняне очистили перед персами не только страну, но и самый город; это был еще более величественный шаг, но совсем другого рода. Это был поступок, вызванный отчаянием, когда другого выхода не оставалось, если не хотеть покориться врагу. Сражение, посредством которого хотели вновь завоевать родину, должно было разыграться немедленно. В Пелопоннесской войне речь также шла о неизбежной необходимости, но не о такой, которая была явно перед глазами, а такой, какую мог предугадать только вдумчивый стратег; речь шла об оставлении города не только в данный момент, но о действии, которое предполагалось повторять из года в год. Еще теперь иногда выскакивают ученые умники, которые оспаривают необходимость этого поступка и тем самым лишний раз подтверждают мудрость Перикла, который сумел заставить суверенный афинский народ принять такую трудно понимаемую стратагему.

Военный план Перикла выполнялся афинянами продолжительное время, причем в первые полтора года, пока Перикл стоял во главе города, проводилась умная и энергичная последовательность в действиях, так что различные мероприятия вполне соответствовали друг другу; с не меньшей силой велись действия и после падения и смерти Перикла, но без согласования отдельных действий, толчками, под влиянием момента, часто под действием речей того или иного оратора. Несмотря на это, Афины сохраняли превосходство над противником. Даже страшные опустошения, которые произвела чума, похитившая четверть афинского населения, не сломили силы этого города, а непрестанная малая война предоставила в конце концов «случай» к решительному удару. 420 лакедемонян были заперты на острове Сфактерии, другая часть была убита, а остальные 292 чел. – из них 120 спартиатов – были взяты в плен.

Этой победой через 5 лет после смерти Перикла был выполнен его военный план. Ясно, что конечной целью войны нельзя считать порабощение Афинами всей Греции, как впоследствии Рим поработил Италию. Об этом не думал ни Перикл, ни другой какой-нибудь афинский государственный деятель; для этого Афины были слишком слабы; для этого надо было бы не только выиграть крупные сражения на суше, но также осадить и занять неприятельские города – Фивы, Мегару, Коринф. В этой войне для Афин, как и в современных европейских войнах, речь шла только о самоутверждении, о сохранении равновесия и о распространении сферы влияния.

Из-за отсутствия опытного руководителя, государственного мужа, Афины после смерти Перикла упустили момент и благоприятное для них положение для заключения выгодного мира. Но даже после того, как афиняне были разбиты гениальным спартанским полководцем Брасидом при Амфиполе, они все же могли еще заключить мир, при котором полностью сохранили свое положение, а в сущности больше ничего и не было нужно.

Через 8 лет война снова разразилась, и афиняне ее проиграли, потому что пренебрегли одним из существеннейших советов Перикла, который предупреждал «не делать во время войны новых завоеваний».

Уже в 424 г., возгордившись успехом при Сфактерии, афиняне провели большую операцию на суше и потерпели очень-тяжелое поражение (при Делии), где они потеряли не менее 1 000 гоплитов. При заключении мира, который в сущности был только перемирием, они предприняли покорение Сицилии, потеряв при этом около 6 000 граждан¹, большой флот и снаряжение. Это привело к поворотному пункту. Теперь ионийцы осмелились отделиться от Афин, пелопоннесцы появились на море и вступили в союз с персидским царем. Этой комбинации сил Афины выдержать не могли, были, наконец, побеждены на море и вынуждены покориться.

1. Основным вопросом при обсуждении Пелопоннесской войны является, конечно, вопрос, правилен ли был план Перикла. Ответ на него зависит в большой степени от статистики. Если правда, что в Афинах тогда было 60 000 граждан, тогда как установлено, что в Лакедемоне было не больше 2 000–3 000 спартиатов и 9 000 периойков, то Афины, конечно, могли проводить такую политику и такой способ ведения войны, как Рим. Надо понять всю важность установления этих сухих цифр. От них зависит суждение о Перикле, а отсюда и суждение о Фукидиде. Авторитет величайшего из историков был бы непоправимо подорван, а один из столпов греческой литературы был бы опрокинут, если бы только кто-нибудь доказал, что в Афинах в 431 г. было 60 000 граждан. Ибо если Фукидид неправильно судит о Перикле и его политике, то мы вообще не можем ему доверять.

К счастью, обо всем этом не может быть и речи. То, что афиняне при Делии выступили «всенародно» и имели только 7 000 гоплитов, непреложно доказывает при сопоставлении с другими цифрами, что в Афинах никогда не было 60 000 граждан.

Можно допустить, что Афины, кроме упомянутых в речи Перикла 15 800 фетов и метойков, выставили еще 8 000 чел. и снабдили их гоплитским вооружением. Кроме того, могли быть призваны некоторые союзники и выставлено большое количество наемных гоплитов. Если отнять те войска, которые непременно должны были остаться на местах, и принять во внимание, что значительная часть триер тоже должна была быть в готовности, то Афины с величайшим напряжением могли бы выставить войско в 25 000 гоплитов. Войско, с которым пелопоннесцы напали на Аттику, Белох исчислил сначала в 30 000, затем² в 27 000 гоплитов. Следовательно, победа в открытом бою представляется не совсем исключенной для афинян. Но какую пользу это могло принести? «Если мы даже победим, – сказал Перикл афинянам (Фукидид, I, 143), – то вскоре нам придется бороться со столь же многочисленным врагом». Огромное афинское войско могло лишь на несколько дней? – в крайнем случае на несколько недель – остаться в строю, так как граждане должны были вернуться к своим занятиям. О преследовании противника до пределов его страны, об осаде Фив или Коринфа не могло быть и речи. Даже последующие народные вожди, после славной победы при Сфактерии, все же не допускали этой мысли. Следовательно, победа не дала бы Афинам ничего, кроме кратковременного облегчения; поражение же могло бы стоить им половины граждан, и во всяком случае такой поход настолько подорвал бы их финансы, что другие походы были бы для них совершенно немыслимы. Нам придется еще не раз возвращаться к закону экономии сил, который проявляется в таких случаях. В появившемся в 1920 г. IV томе настоящего труда этот основной принцип стратегии разработан очень подробно.

2. Во всех подробностях я исследовал проблему перикловой стратегии в моей книге «Стратегия Перикла в свете стратегии Фридриха Великого» (1890 г.). Почти одновременно с этой книгой появилось исследование Ниссена «Начало Пелопоннесской войны» (Nissen, Der Ausbruch des Peloponnesischen Krieges в 63 томе «Hist. Zeitschrift»). Его возражения Фукидиду я считаю не совсем справедливыми, но в одном существенном пункте мы пришли к одинаковому выводу, а именно: если Афины имели захватные намерения в этой войне, то их целью могло быть только включение в свои пределы Мегары.

3. С тех пор появились еще «Хронологические данные к предыстории Пелопоннесской войны», соч. В. Кольбе (W. Kolbe, Ein chronologischer Beitrag zur Vorgeschichte des Peloponnesischen Krieges, «Hermes», т. 34, 1889 г.).

Кольбе считает, что сражение при Сиботе произошло осенью 433 г. (я считал, что в мае 432 г.). Но отсюда не вытекают никакие выводы для иного понимания политики Перикла, чем понимаю ее я.

4. Бузольт в своем исследовании «военного плана Перикла» (сборник к юбилею Людвига Фридлендера, составленный его учениками в 1884 г.) примыкает к тем, кто считает, что военный план принципиально правилен, «но при его проведении недоставало решимости и предприимчивости». Дело в том, что он упустил из вида занятие в первые годы войны неприятельских гаваней, как, например, Пилоса и острова Киферы. «Энергичное вступление боевых сил в рамках военного плана могло бы, несомненно, сократить длительность войны и скорее утомить противника». Это утверждение совсем не так «несомненно». Сам Бузольт в этом очерке справедливо подчеркивает больше, чем это делалось раньше, всю важность блокады Пелопоннеса. Если эта блокада не могла герметически запереть Пелопоннес, то все же она чувствительнейшим образом подорвала торговлю больших приморских городов и столь необходимый для них подвоз зерна, причем этот гнет должен был чувствоваться чем дольше, тем сильнее. Нигде не сказано, что если бы афиняне в первый же год сразу нанесли неприятелю весь тот вред, какой они смогли нанести в течение всей войны, они этим приблизили бы мир. Длительность боли, психологическое воздействие времени должны были прийти на помощь. Тут перед нами проблема, которая постоянно выплывает в военной истории. Когда государственный деятель и полководец, как Перикл, намечает военный план, который должен не опрокинуть противника, а взять его измором, то нет правил для того, сколько надо сделать в каждом году и в какой степени надо щадить свои силы. В стратегии сокрушения существуют какие-то исходные данные, например, боевая мощь противника. Там надо или пустить в ход все силы, какие только возможно, или по крайней мере столько, чтобы с уверенностью рассчитывать на победу. Если победы не будет, значит, была сделана какая-то ошибка. При стратегии измора масштаб гораздо субъективнее. Напрячь все силы сразу было бы неправильно и противоречило бы собственному плану. Что бы ни случилось, всегда может явиться критик и сказать, что должно было еще случиться то или другой событие. Причины, по которым в первые полтора года, пока господствовал Перикл, не случилось еще чего-либо, я изложил в указанной выше книге (стр. 116). На второй год он вместо оккупации Киферы, как этого требует Бузольт, предпринял более грандиозное дело, а именно – завоевание Эпидавра, что, правда, ему не удалось. То, что за этим ошибочным выступлением не был предпринят поход на Киферу, нельзя вменить в вину Периклу, так как он был уже отставлен от дел. Но это вполне понятно по причинам, приведенным мною в том же труде (стр. 130).

5. Слова Перикла о «случаях на войне, которые не ждут» (Фукидид I, 142) главным образом относятся к противнику, который из-за недостатка средств и из-за непрочной связи с союзниками не мог использовать все случайности обстановки. Но отсюда как вывод вытекает обратное, а именно – что афиняне были в состоянии сделать это и должны были воспользоваться предоставлявшимся им случаем.

6. В приложении к упомянутой мною выше книге я обсуждал вопрос о значении Клеона. Постоянно появляются ученые, которые не могут понять, что человек мог одержать такую блестящую победу, как Клеон при Сфактерии, и быть во всех отношениях ничтожеством. Нигде нет большего, чем в военной области, соблазна поддаться искушению и объявить того, кто одержал победу, великим полководцем; а именно в этой области особенно важно не поддаваться обаянию славы и спокойно исследовать, заслужена ли эта слава и кому она должна достаться. Пример Клеона особенно удобен в этом отношении для выработки правильного суждения и критического подхода. Очень интересной, а иногда просто потрясающей аналогией к подвигам Клеона является победа демагога-генерала Л’Эшелль над вандейцами, о чем я советую прочесть в превосходной книге ген. Богуславского «Война вандейцев против французской республики» (1894 г.).

7. После того как мы убедились, что в оценке Перикла и его боевого плана, а также в оценке Клеона точка зрения Фукидида является в основном единственной вполне правильной, мы вправе и даже обязаны верить этому автору и в остальных пунктах, где точное исследование, при нашем скудном знании фактов, невозможно. Именно на этом основании я и строил изображение той эпохи.

Обвинения, которые пытались выдвинуть против Фукидида как полководца, исходя из его собственных рассказов, не имеют никаких оснований и вытекают из неправильных тактических представлений критиков.

8. У Геродота (VII, 9) Мардоний говорит Ксерксу: «Как я слышал, эллины по невежеству и по глупости ведут войну бессмысленнейшим способом. Объявив друг другу войну, они выбирают прекрасную и совершенно ровную местность, сходятся там и ведут бой; вследствие этого даже победители уходят с поля сражения с большими потерями; о побежденных я и не говорю: они все гибнут поголовно.

Им следовало бы как людям одного языка мирно улаживать споры. Если же воевать друг с другом абсолютно необходимо, то каждая сторона должна была бы отыскать для боя такое место, где ее труднее всего победить, и там уже состязаться с неприятелем».

Старик Геродот, наверно, не сумел выразить то, что он думал или что ему было сказано: смысл этих слов, конечно, заключался в том, что каждый должен стараться использовать положение в своих интересах.

Ясно, что такие взгляды высказывались в Афинах времен Перикла.

***

9. При исчислении народонаселения Аттики я считал, что афиняне брали на службу во флот также и рабов. Низе (Niese) объявил этот взгляд «совершенно неосновательным» и подробно изложил свои возражения в приложении к своему докладу в «Histor. Zeitschr.», т. 98. Для наших статистических вычислений этот вопрос не играет роли, так как установлено, что, с одной стороны, личный состав флота в главной массе был из афинских граждан, а с другой стороны, известно, что неграждане большей частью были наемниками, так что во всяком случае для рабов не остается места. Никакого значения не имеет, назвать ли небольшой контингент неграждан «наемниками» или «наемниками и рабами». Когда Бек (Bockh, Staatshaush. I, 329, 3-е изд.) говорит, что «большая часть гребцов состояла из рабов», то он заходит слишком далеко; я выражался осторожнее (стр. 133): «Когда в Афинах объявлялся призыв для похода, то мы должны предположить, что для службы во флоте всегда являлось много добровольцев, афинян или чужеземцев, или же брались рабы. Таким образом, надо считать, что в Афинах, не принимая во внимание походов «всенародных», служба во флоте вскоре после Персидских войн стала чисто наемной». По-моему, из этих слов совершенно ясно, что я не считаю рабов в афинском флоте чем-то существенным, а скорее считаю их подсобным составом, когда не хватало граждан и наемников, а следовательно, также и при тех экстраординарных случаях, которые легли в основу моих статистических вычислений. Низе слишком заостряет мои положения, когда он пишет: «Дельбрюк в своей «Истории военного искусства» (стр. 110) сказал, что афиняне регулярно привлекали рабов в экипажи военных судов».

Низе подкрепляет свое мнение несколькими argflmenta ex silentio, которые, конечно, имеют значение, поскольку они возражают против мнения Бека, что «большую часть гребцов составляли рабы», но не против меня, так как рабы у меня играют настолько незначительную роль, что можно при вычислениях не обращать на них внимания.

То, что в других греческих государствах рабов применяли в качестве гребцов, доказывалось много раз. Когда Низе уверяет (стр. 496, 501, 505), будто «есть неоспоримые доказательства того, что рабы в Афинах… допускались на корабли только как слуги находящихся во флоте граждан», то он, к сожалению, не приводит этих доказательств, несмотря на то что его работа до отказа набита учеными цитатами. Даже возникает подозрение, что он сам был мало осведомлен о состоянии античной тиеры: нам и так трудно понять, как на таком судне вообще помещалось 200 чел., а тут еще и их рабы для обслуживания! Быть может, только у капитана и у штурмана были рабы. И вообще как это могло быть, что господа гребли, а рабы смотрели? Положительные доказательства того, что в афинском флоте рабы тоже были в составе судовых экипажей, мы имеем в следующих источниках: Фукидид (VII, 13, 2) пишет Никию из Сицилии домой, что есть люди, которые подкупают капитанов и сажают на свое место гиккарийских рабов, нарушая тем самым судовой распорядок («есть и такие, которые, сами занимаясь торговлей, ставят вместо себя гиккарийских рабов, подкупив триерархов (или начальников триер), вследствие чего падает дисциплина во флоте»).

Гиккары — город в Сицилии, который был занят афинянами сейчас же по их приходе, а жители его были обращены в рабство. Никий, следовательно, считает ошибкой не то, что рабы вообще были включены в состав гребцов, а то, что это были рабы такого происхождения, враждебно настроенные, без опыта и умения. Если бы он хотел просто указать как на неслыханную вещь — на присутствие рабов среди гребцов, он не подчеркнул бы, что это были «гиккарийские» рабы.

Фукидид (VIII, 73, 5) говорит о том, что на государственном корабле «Паралос» весь экипаж был из свободных людей; значит, на других кораблях этого не было. Низе (стр. 501, примеч.) считает это общепринятое положение недоразумением: он хочет слово «ilsvSspoi» — свободные — перевести как «свободомыслящие», к чему я не вижу никаких оснований.

Ксенофонт (Hellenika, I, 6, 24) сообщает, что в 406 г. афиняне, чтобы укомплектовать свой флот, навербовали свободных и рабов. О том же упоминается у Аристофана и в «Схолиях» (цитирована Беком I,329).

Исократ в своей речи о мире (8, 48) упоминает, что афиняне пускали на корабли чужеземцев и рабов в качестве матросов, а граждан — в качестве гоплитов (см. Низе, стр 501, примеч. 3).

Все эти свидетельства не оставляют у меня сомнений, что мое представление вполне справедливо и в сущности, повторяю, не настолько отличается от представления Низе, как заставляет думать его энергичная полемика. Ведь и сам Низе – по крайней мере в виде исключения, в примере 406 г. – признает введение рабов в личный состав флота; а у меня рабы играют настолько второстепенную роль, что я тоже мог бы употребить слова «в виде исключения», и это абсолютно не изменило бы ничего в моих вычислениях.

Примечания:

[1] 4 450 гоплитов и конных граждан; кроме того, на каждой триере было по меньшей мере несколько афинских граждан в качестве командиров. Вся экспедиция насчитывала примерно 60 000 чел.
[2] Klio, т.VI, 1906 г., стр. 77.

Источник:

Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. «Директмедиа Паблишинг». Москва, 2005.