Дихотомия civis – miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени (Махлаюк А. В.)

Принципиальной основой римской военной организации на разных этапах ее исторической эволюции является корреляция таких категорий, как civis и miles, «гражданин» и «солдат»¹. Ибо военная система Рима изначально формировалась и развивалась на полисной основе — как ополчение граждан, которые только и обладали почетным правом-обязанностью служить в войске, занимая в соответствии со своим цензом место в военной иерархии и боевых порядках. Лишь полноправные граждане могли пользоваться и связанными с военной службой привилегиями, получая соответствующую долю в добыче (включая наделы на завоеванных землях), почести и славу². С гражданско-общинным и сословным характером римской государственности были, таким образом, связаны и сами принципы комплектования войска, и организация высшего командования, и боевое построение армии³, и специфика римского милитаризма⁴, а в конечном счете и наиболее впечатляющие успехи римского оружия⁵.

До возникновения в конце Республики постоянной армии civis (Quiris) domi и miles militiae, т. е. статусы мирного гражданина (и, что очень существенно для римского цензитарного варианта полиса, собственника) и воина с идеологической и практической точек зрения были, по существу, двумя взаимообусловленными «испостасями», с необходимостью предполагавшими одна другую⁶. Чередование военных кампаний и периодов мира в римской общине и, соответственно, превращение мирных граждан в воинов и обратно отмечали ход социального времени, подобно смене природных сезонов, в которой первоначально эти превращения и были укоренены⁷.

Понятно, однако, что соотношение между этими двумя статусами, их социальное, правовое, политическое и идеологическое наполнение исторически изменялись под воздействием разных факторов. Соответствующим образом менялись порядок комплектования, социальный состав и сам характер вооруженных сил Рима. При изучении этого сложного процесса исследователи обычно рассматривают материальную организацию, саму процедуру набора (dilectus) войсковых контингентов и, начиная с Т. Моммзена⁸, сосредоточивают внимание на трех основных вопросах: каково было географическое происхождение солдат? из какой социальной среды приходили они в армию? были ли отмечаемые изменения следствием ясной политической воли или же происходили под влиянием разного рода внешних обстоятельств?⁹ Все эти вопросы получили достаточно детальное и разностороннее освещение в современных исследованиях¹⁰. Но в рамках данной проблематики правомерно поставить также и вопросы иного плана, а именно: какие идеологические постулаты лежали в основе проводимой в эпоху Империи политики рекрутирования? какие исконные принципы и традиции при этом сохранялись или реанимировались, а какие и как трансформировались в новых исторических условиях? Иными словами, необходимо выяснить ту идеологию, которая (наряду, разумеется, с факторами объективного порядка) в немалой степени обусловливала не только требования, предъявляемые к армии правящими элитами, но и многие характерные черты практики комплектования вооруженных сил Империи и конкретные мероприятия императорской власти в этой сфере. Эти идеология и практика в своих пересечениях и расхождениях как раз и концентрируются на проблеме «гражданского качества» воинских контингентов.

Такая постановка вопроса практически отсутствует в современных исследованиях, авторы которых в лучшем случае ограничиваются замечаниями общего плана¹¹, хотя практически всеми признается, что принадлежность солдат к тому или иному слою римского гражданства в первую очередь определяла социально-политический облик армий конца Республики, эпохи принципата и Поздней империи. Именно в разложении характерного для классической полисной организации триединства «гражданин — собственник — воин» исследователи видят один из важнейших симптомов кризиса Римской республики¹¹, а в профессионализации войска и, как следствие, его эмансипации от гражданского коллектива (решающий шаг к чему был сделан военными реформами Гая Мария) усматривают едва ли не главную предпосылку установления в Риме монархического режима¹².

Вместе с тем, в оценках характера и политической роли императорской армии с точки зрения их обусловленности гражданским статусом римских легионов среди исследователей обнаруживаются определенные расхождения. Одни авторы подчеркивают, что сам по себе вопрос о том, из каких слоев комплектовалась армия, не имеет особого значения, ибо служба в ней отрывала людей от того общественного слоя, из которого они вышли, превращала их в деклассированных ландскнехтов¹³. Другие характеризуют службу в легионах раннего принципата как наилучшее средство своеобразной «социальной переплавки» люмпен-пролетариев в мелких рабовладельцев¹⁴. Более основательной представляется точка зрения, что легионы раннего принципата уже не были войском пролетариев, но пополнялись выходцами из среднего класса, из наиболее цивилизованных слоев урбанизированных частей Империи¹⁵. В новейших исследованиях справедливо отмечается, что основная линия первого принцепса и других императоров в политике рекрутирования заключалась в ориентации на отбор качественного пополнения — как по социальным, так и по моральным критериям, высокие стандарты которых как раз и стремился утвердить основатель принципата, действуя в реставраторском духе, чтобы сделать из армии не сборище наемников и маргиналов, каким она в значительной степени была в эпоху гражданских войн, но своего рода элитный корпус граждан, специально отобранных и подготовленных, способных защищать величие Империи¹⁶. Поэтому критерий гражданства для набора в легионы имел основополагающее значение¹⁷, и даже после того, как армия окончательно сделалась постоянной и профессиональной и стала набираться на провинциальном и локальном уровнях, легионеры никогда (за исключением отдельных эксцессов) не вели себя как простые наемники, несмотря на то, что сама категория гражданства все более и более опустошалась в своем реальном политическом содержании¹⁸. В новейшей литературе все более утверждается мысль, что не только об армии принципата¹⁹, но и о позднеримской армии IV в. можно говорить как об армии, «осознающей себя коллективом граждан» и в соответствии с этим определяющей свои политические приоритеты²⁰.

С такого рода оценками можно скорее согласиться, нежели с характеристикой солдат императорской армии как простых наемников или ландскнехтов. При этом, однако, важно проследить реальную историческую подоплеку и преемственность базовых принципов и самой идеологии военной службы в императорском Риме, потому что именно их противоречивые проявления в рамках профессиональной армии обусловливают принципиальное своеобразие всей военной системы принципата.

Прежде всего, обратим внимание на некоторые специфические моменты, которые вообще были характерны для отношения римлян к сфере военной деятельности с самых ранних этапов римской истории и в известной степени предопределили последующие тенденции в развитии военной системы Рима. Необходимо указать в первую очередь на изначальный дуализм военной и гражданской (мирной) сфер в раннем Риме. Это строгое разграничение двух возможных состояний римлянина — как мирного гражданина (квирита) и как солдата — корреспондирует с известным различением сфер действия высшей магистратской власти — imperium militiae и imperium domi. Вероятно, здесь обнаруживается не только древнейшее функциональное разделение, присущее архаическому социуму²¹, но и исходный пункт формирования тех специфических норм и правил, которые относятся к статусу воина, организации войска и военной власти в последующие времена римской истории²². В раннем Риме войско (exrcitus) и совокупность мирных граждан (civitas), статусы miles и civis резко отделялись друг от друга как во времени и пространстве, так и в сакрально-правовом измерении, что для древних римлян, учитывая специфику архаического миропонимания, имело первостепенное значение²³. В сакрально-правовом плане войско рассматривалось в качестве самостоятельного, четко отделенного от других социальных групп и сакрализованного образования (sacrata militia — Liv. VIII.34.10), подчиненного не гражданскому праву (ius) и не просто воинской дисциплине, но тому, что у Тацита в одном месте именуется fas disciplinae (Ann. I.19.3), т. е. совокупности сакральных, установленных и освященных богами норм и отношений²⁴. Когда после соответствующих приготовлений и ритуалов римские граждане пересекали, выступая в военный поход, священную границу Рима (pomerium), они превращались в воинов, чья миссия определялась правом войны, была связана с насилием, убийствами, кровью, и попадали в иное пространство, под покровительство других божеств, лишались части своих гражданских прав²⁵. Для возвращения воинов в прежнее мирное состояние требовалось проведение соответствующих очистительных обрядов, которые, как и сезонные военные празднества, предшествовавшие выступлению в поход, посвящались главным образом Марсу²⁶ (а также другим богам, в том числе, вероятно, и Янусу²⁷). Все эти обряды, справлявшиеся различными жреческими коллегиями (в первую очередь салиями²⁸), могут быть отнесены к так называемым «обрядам перехода»²⁹. С характерно римским консерватизмом они сохранялись и в конце Респубдики, и в императорское время, оставаясь, очевидно, понятными для большинства римлян³⁰, хотя, скорее всего, и приобрели со временем рутинный характер³¹. Можно, например, указать на празднование дня 1-го марта, посвященного Марсу Победителю (P. Dur. 54, 19-20). Люстрационный обряд с принесением в жертву Марсу свиньи, овцы и быка (suovetavrilia), введенный еще Сервием Туллием при проведении первого ценза (Liv. I.44.2; Dionys. Hal. IV.22.1-2), в эпоху Империи совершался так же, как и в древнейшие времена³². Примечательно в этом плане и свидетельство о том, что Марк Аврелий в юности входил в коллегию салиев и очень гордился тем, что сумел сам выучить все сакральные формулы и жесты (SHA. M. Aur. 4.4).

С точки зрения сакрального права, войско конституировалось как таковое через религиозный по своей сути акт принесения воинской присяги (sacramentum militiae), который и превращал гражданина в воина, ставя его в особые отношения с носителем империя и богами³³. Такое понимание воинской присяги сохранялось и в эпоху Империи. Соответствующие сакрально-обрядовые установления и представления, составлявшие стержень взаимоотношений общины и войска, дополненные уже собственно правовыми формулами, устанавливавшими связь воина с государством, оказались пролонгированы в новые социально-политические условия не только в раннереспубликанское время³⁴, но и гораздо позже. Можно согласиться с тем выводом, что древние религиозные традиции, лежащие в основе римской концепции военной деятельности, признавались Августом и его преемниками³⁵.

Следует также подчеркнуть, что именно с древнейшими сакрально-правовыми принципами, согласно которым войско считалось сакрализованной группой, а воины являлись теми, кто «совершает священнодействия»³⁶, связано также категорическое запрещение рабам служить в армии³⁷. Данный запрет, относящийся к принципиальным основам полисной военной организации, в полной мере сохранял силу и в эпоху Империи (хотя в критических ситуациях, как и раньше, было возможно пополнение войск рабами и вольноотпущенниками³⁸). Совершенно недвусмысленные формулировки на этот счет содержатся в сочинениях правоведов III в.³⁹ Согласно Марциану, «рабам возбраняется всякого рода военная служба под страхом смертной казни» (Dig. 49.16.11). По словам же Аррия Менандра, если воином становится тот, кому это запрещено, это считается тяжким уголовным преступлением и кара за него, как и при других преступных деяниях, усиливается в зависимости от присвоенного достоинства, ранга и рода войск (Dig. 49.16.2.1). Тот же автор конкретизирует, на кого именно распространяется этот запрет. Ему подлежали, в частности, лица, пораженные в правах: уголовные преступники, приговоренные ad bestias, сосланные на острова с лишением прав, обвиняемые в тяжких уголовных преступлениях (reus capitalis criminis), включая тех, кто обвинялся по закону Юлия о прелюбодеяниях (Dig. 49.16.4.1-2; 7).

Более того, вступление на военную службу возбранялось также и тем лицам, чей юридический статус оспаривался, хотя бы в действительности они являлись свободными, независимо от того, решался ли вопрос о потери или приобретении ими свободы⁴⁰. Равным образом не имели права быть зачисленными на военную службу и те свободные, которые добровольно находятся в услужении (qui ingenui bona fide serviunt), а также выкупленные от врагов, до тех пор, пока они не уплатят внесенной за них суммы (Dig. 49.16.8; cp. 40.12.29 pr. 1). Впрочем, на практике смертная казнь к рабам, теми или иными путями оказавшимся в армии, могла и не применяться. Но срок давности у данного преступления, по-видимому, отсутствовал, и даже успешная служба не являлась смягчающим обстоятельством. На это указывает сообщение Диона Кассия (LXVII.13.1) о том, что Домициан, будучи в 93 г. цензором, вернул господину некоего Клавдия Паката, который дослужился уже до звания центуриона, после того как было доказано, что он является рабом.

Наши источники не позволяют ответить на вопрос о том, насколько распространенными были случаи вступления в армию рабов и прочих лиц из приведенного перечня. Но, по-видимому, их нельзя считать чем-то совершенно исключительным⁴¹. С этой проблемой пришлось столкнуться Плинию Младшему в бытность его наместником Вифинии. К нему для расследования были присланы двое рабов, оказавшихся среди новобранцев и даже уже успевших принести присягу⁴². Вероятно, именно с последним обстоятельством связано затруднение, возникшее у Плиния при рассмотрении этого дела и побудившее его обратиться к императору (Epist. X. 29-30). Из ответа Траяна явствует, что рабы, сами предложившие себя в качестве добровольцев, подлежали смертной казни; если же они были взяты по набору или в качестве vicarii, т. е. в замену кого-либо, то это рассматривалось как ошибка чиновников, проводивших смотр новобранцев (inquisitio)⁴³. Не исключено, что в некоторых случаях чиновников к подобным «ошибкам» могли побудить взятки. Известно, что с коррупцией при проведении наборов в армию, пытался бороться еще Цезарь, предложивший в 59 г. до н. э. lex Iulia de repetundis, по которому получение взятки при наборе расценивалось как опасное должностное злоупотребление⁴⁴.

Если рабам и уголовным преступникам военная служба воспрещалась в любых родах войск, то вольноотпущенники могли служить, но только в наименее престижных частях — в отрядах ночной стражи (cohortes vigiles) и на флоте, что являлось в императорское время устойчивым обычаем, потому что, судя по юридическим источникам, какого-либо прямого запрета отпущенникам служить в других частях армии не существовало⁴⁵. Исключения лишь подтверждают это правило. Как и рабы, liberti призывались в войско лишь в экстремальных ситуациях, подобных тем, что возникли во время Паннонского восстания и после гибели легионов Вара или в результате эпидемии чумы в период Маркоманнских войн. При этом, однако, они составляли отдельные отряды и не смешивались со свободно-рожденными⁴⁶. Служба в частях auxilia и в легионах вольноотпущенников крайне редко фиксируется документальными источниками, вероятнее всего, потому, что бывшие рабы старались не указывать свой статус⁴⁷. Так, во времена Тиберия известен один вольноотпущенник, служивший в вспомогательной части⁴⁸. Из среды отпущенников, возможно, происходил Аврелий Аргив, центурион III-го Италийского легиона (АЕ. 1982, 730; 182 г.), хотя он, скорее всего, получил полные гражданские права еще до поступления на службу⁴⁹. В Дигестах (29.1.13.7) упоминается miles libertus, но неизвестно, в каком роде войск он служил.

Таким образом, бывшие рабы, хотя и приобретали с отпуском на волю римское или латинское гражданство, в отношении военной службы стояли ниже перегринов или незаконных солдатских детей, которые имели возможность стать римскими гражданами одновременно с поступлением в легион, не говоря уже о том, что им был открыт такой путь, как служба во вспомогательных войсках. Юридических препятствий для этого не существовало⁵⁰. Практика рекрутирования перегринов в легионы начиная с Флавиев получает все большее распространение. В середине II столетия Элий Аристид в своем «Панегирике Риму» (75; ср. 78), подчеркивая, с какой тщательностью римские власти отбирают солдат, как особую мудрость римлян отметил то, что поступающим на военную службу предоставляется римское гражданство. «Сделав гражданами, вы таким образом делаете их и солдатами, — пишет он, — и таким образом граждане, принадлежащие к известной общине, не несут военной службы, а несущие ее остаются вполне гражданами, так как, лишившись своего прежнего гражданства со вступлением в ряды войска, становятся с того самого дня гражданами вашего города и хранителями его» (пер. Ив. Турцевича). Такой подход, пусть даже сам старый республиканский принцип взаимосвязи прав гражданства с правом служить в легионах приобретал все более формальное значение⁵¹, несомненно, позволил Риму, расширив территорию рекрутирования практически на весь средиземноморский мир, примирить между собой принципы добровольности и качественного отбора контингентов.

Известны, однако, случаи (правда, сравнительно немногочисленные и связанные с особыми ситуациями), когда перегрины принимались в легионы с сохранением своего исходного статуса, без предоставления гражданства. Такой прецедент был создан еще Юлием Цезарем, который зимой 52-51 гг. до н. э. сформировал из трансальпийских галлов знаменитый legio Alauda — легион Жаворонков (Suet. Iul. 24.2)⁵². Во время гражданской войны 68-69 гг. н. э. Нероном и Веспасианом были созданы два легиона из флотских солдат — I и II Adiutrix⁵³, воины которых получили права гражданства только по выходе в отставку, о чем свидетельствуют сохранившиеся военные дипломы⁵⁴.

Особый случай представляет ситуация с 22 моряками Мизенского флота, родом из Александрии, которых в связи с Иудейской войной (132-135 гг.) император Адриан перевел в Х-й легион Fretensis (PSI IX.1026=CPL XVI. App. 13=Smallwood, N 330). Примечательно, что, какими бы ни были мотивы этого перевода, он рассматривался как особая императорская милость (indulgentia) (стрк. 5-6). Гражданство этим солдатам было, вероятно, даровано в момент самого перевода. Интересно, однако, что, когда в 150 г. (или в конце 149) эти солдаты вышли в почетную отставку и решили вернуться на родину, они обратились с петицией (libellus) к наместнику Сирии Палестины Велию Фиду, прося, чтобы тот дал им официальное подтверждение (instrumentum) для префекта Египта, что они уволены в отставку не из флота, но из легиона. В своей резолюции Велий, хотя и соглашается дать соответствующее свидетельство, так как они действительно были уволены им по приказу императора, но при этом отмечает, что легионным ветеранам такое подтверждение обычно не дается (стрк. 22-23). Дж. Манн, обративший внимание на эту формулировку и проанализировавший ряд других документов, констатирует, что, в отличие от солдат вспомогательных войск (которым до времени Каракаллы при отставке в обязательном порядке выдавался военный диплом), легионеры, если они нуждались в подтверждении своей службы и соответствующих прав, должны были сами позаботиться о получении свидетельства. По заключению Манна, такой порядок свидетельствует, что, несмотря на все изменения в практике комплектования легионов, римляне продолжали рассматривать легионеров, в отличие от всех прочих военнослужащих, как граждан, которые, подобно тому, как это было во времена Республики, выполнив свой воинский долг, возвращаются после очередного похода по домам и не нуждаются в подтверждении своего статуса⁵⁵.

По мнению Ж. Армана, набор в легионы неграждан из провинциалов с последующим предоставлением им римского гражданства — практика, получившая широкое распространение начиная с Флавиев⁵⁶, — как в зародыше обнаруживается уже в создании легиона Алауда Цезарем, который при этом ориентировался даже не столько на прецеденты недавнего прошлого, сколько на представления Ранней и Средней республики⁵⁷. Такого рода взгляды, возможно, нашли отражение в рассуждениях Цицерона в его речи, произнесенной в 56 г. до н. э. в защиту гадитанца Корнелия Бальба. В ряде ее пассажей развивается мысль о том, что те, кто защищает римское государство ценой лишений и опасностей, проявляя доблесть, вполне достойны, наряду с прочими наградами, и «дарования им того гражданства, за которое они грудью встретили опасности и копья» (Pro Balbo. 22.51. Пер. В.О. Горенштейна. Ср. 17.40). В качестве одного из показательных примеров Цицерон приводит дарование Г. Марием гражданства сразу двум когортам камеринцев, отличившихся храбростью в сражении с кимврами (20.46)⁵⁸, и упоминает об аналогичных мероприятиях Помпея, Суллы, Кв. Метелла, П. и М. Крассов, а также Помпея Страбона, который, по словам оратора, даровал права гражданства и мамертинцам овиям, и некоторым жителям Утики, и сагутинцам Фабиям (22.51). Причем об этих действиях он говорит как о вполне правомерных (21.49. Cp. Pro Arch. 10.24-25; Phil. I.24, а также Val. Max. V.2.8; Sisenna. Frg. 120 P.). О такого рода практике в позднереспубликанский период имеются и прямые документальные свидетельства. Это надпись на бронзовой таблице из Аскула, в которой сообщается, что император Помпей (Страбон) наградил в лагере Саллуитанскую турму за проявленную доблесть различными знаками отличия, а также даровал этим испанским всадникам римское гражданство в соответствии с Юлиевым законом (имеется в виду lex Iulia de civitate 90 г. до н. э. о предоставлении римского гражданства тем союзникам Рима, которые сохранили ему верность в начавшейся Союзнической войне)⁵⁹.

Подобная практика коллективного награждения римским гражданством за проявленное на поле боя мужество получает продолжение в императорскую эпоху⁶⁰. В качестве примера можно сослаться на одну вспомогательную когорту, получившую римское гражданство за доблесть и верность (AE. 1904, 31: coh(ors) I Baetasiorom c(ivium) R(omanorum) ob virtutem et fidem). Даже солдаты «национальных» numeri, которые вошли в состав римской армии во II в. н. э. и не получали при отставке дипломов о предоставлении гражданских прав, могли награждаться гражданством за проявленную храбрость⁶¹. Однако случаев получения гражданских прав солдатами-ауксилариями в индивидуальном порядке известно очень немного⁶². Тем не менее можно констатировать, что в период Ранней империи сохранялся сам стимулирующий принцип взаимосвязи между военной службой на благо Рима, воинскими отличиями и возможностью стать полноправным римским гражданином — принцип, который сложился, по крайней мере, в конце II — начале I в. до н. э., хотя отдельные прецеденты его применения, по-видимому, имели место и в более ранние времена. Одной из институциализированных форм реализации этого принципа стала практика наделения гражданством солдат-перегринов (а также тех отпущенников, которые служили на флоте или в отрядах vigiles) после выхода в почетную отставку. Они, таким образом, вступая в ряды армии, оказывались потенциальными гражданами. И в этом случае, и в случае получения гражданства при вступлении в легион военная служба являлась механизмом по распространению гражданства. Но такой порядок, имевший большое значение для привлечения в армию добровольцев, неизбежно приводил к тому, что классическая полисная концепция «гражданина-солдата» приобретала теперь прямо противоположную формулировку: «солдат-гражданин»⁶³.

Вместе с тем в период раннего принципата привилегированный гражданский характер легионов — в противоположность перегринскому статусу солдат auxilia и флота — достаточно последовательно акцентировался и в организационно-практическом, и в идеологическом плане. Первое касается прежде всего сроков службы, размеров жалованья и получаемых при отставке наградных. Надо иметь также в виду, что в обычных условиях при поступлении на службу в легион требовалось принесение особой клятвы: как показывает папирус, датируемый 92 г., новобранец должен был поклясться, что является свободнорожденным римским гражданином и имеет право служить в легионе⁶⁴. Можно обратить внимание на одно любопытное замечание в трактате «Об устройстве лагеря» Псевдо-Гигина (вероятнее всего, вторая половина II в. н. э.). Говоря о том, что легионы надлежит размещать непосредственно у лагерного вала, автор аргументирует это тем, что они, являясь самыми верными из провинциальных войск, должны словно стеной из собственных тел удерживать от возможного бегства разноплеменные вспомогательные войска⁶⁵. Как свидетельствуют многие факты, упоминаемые в литературных источниках, такие опасения были не лишены оснований. Можно вспомнить рассказ Тацита (Agr. 28) о солдатах из когорты узипов, набранной в Германии и направленной в Британию, которые, убив центурионов, распределенных по манипулам в качестве командиров, захватили несколько судов и бежали, проплыв вдоль всего побережья Британии. Легионеры, очевидно, нередко с подозрением относились к солдатам вспомогательных войск, которых военные власти могли использовать против них в случае мятежа (Tac. Hist. I.54.4; Ann. I.36.3). Отмечаются в источниках также факты вражды между легионами и вспомогательными частями, как латентной, так и выливающейся в открытое противостояние (Tac. Hist. I.64; II.27; 66; 88; Dio Cass. LXXVIII.6.4). В то же время для Тацита, например, представляется совершенно очевидным, что одним из факторов всевозможных эксцессов в ходе гражданских войн является разнородность римской армии, «в которой перемешались граждане, союзники и чужеземцы, имеющие различные языки, обычаи, стремления и веру», и в которой единодушие достигается лишь в целях грабежей и насилий (Hist. III.33.2; II.37.4; I.54.4). В речи, которую римский историк вкладывает в уста вождя бриттов Калагака, о римском войске говорится, что, набранное из разных народов и сплачиваемое удачами, оно распадается при первых же неудачах и в нем всегда найдутся те, кто обратит свое оружие против римлян (Tac. Agr. 32).

Об умалении статуса солдат-ауксилариев свидетельствует тот факт, что они первоначально не получали императорские донативы (Dio Cass. LIX.2.3)⁶⁶ и только, по-видимому, с середины II в. н. э. стали включаться в круг тех, кому полагались денежные дары императора⁶⁷. Вплоть до III в. солдаты auxilia и флота часто исключались из числа тех, кто получал при отставке praemia militiae⁶⁸. Кроме того, не являясь римскими гражданами, ауксилиарии в эпоху Империи не имели права быть награжденными dona militaria в индивидуальном порядке⁶⁹.

Стоит, далее, обратить внимание на тот факт, что новые легионы, формировавшиеся в период Империи в тех или иных кризисных ситуациях, набирались преимущественно в Италии⁷⁰, несмотря на то, что со времен Веспасиана все меньше и меньше италийцев обруживается среди рядовых легионеров в провинциальных войсках. Каковы бы ни были причины сокращения числа италийцев в легионах⁷¹, сам факт формирования новых легионов именно на территории Италии обусловливался, наверное, не только тем, что император, находясь в Риме, мог в чрезвычайной ситуации быстрее всего набрать новые войска за счет призыва италийцев⁷², но и сохранением определенных стереотипов мышления, сводящихся к той максиме, что легионы суть род войск, предназначенный для римских граждан, которые в силу своего статуса подлежат всеобщей воинской повинности и в первую очередь обязаны защищать Imperium Romanum.

Действительно, воинская повинность и конскрипция для римских граждан (и в первую очередь италийцев) в эпоху Империи никогда не отменялись. Более того, вопреки распространенной начиная с Т. Моммзена⁷³ точке зрения, что после реформ Мария, исключая период гражданских войн, легионы формировались преимущественно из добровольцев, П. Брант убедительно показал, что по крайней мере до II в. н. э. конскрипция была гораздо более распространенной, чем принято считать⁷⁴. Окончательное торжество принципа добровольности стало, по его мнению, результатом распространения во второй половине II в. локального набора в легионы и общего улучшения условий службы благодаря политике Северов⁷⁵.

Соглашаясь с этим заключением, отметим, что у юриста времен Септимия Севера Аррия Менандра вполне однозначно подчеркивается сохранение древней нормы: «более тяжким преступлением является уклонение от воинской повинности, чем домогательство ее»⁷⁶. Ибо, подчеркивает он, «уклонявшихся от призыва в древности отдавали в рабство как предателей свободы» и лишь с распространением добровольного набора в армию отказались от смертной казни. Однако известно, что эти суровые меры применялись не только в ранние времена (Varro ap. Non. 28 L; Val. Max. VI.3.4; cp. Liv. Per. 14; Cic. Caec. 99)⁷⁷, но к ним прибегал также Август после катастрофы легионов Вара (Dio Cass. LVI.23.2-3; Suet. Aug. 24.1). Соответствующим образом карались и попытки избежать военной службы с помощью членовредительства, а также попытка отца скрыть своего сына от военной службы⁷⁸. Законное освобождение от военной службы (vacatio militiae), кроме vacatio causaria (т. е. по телесной неспособности), могло быть предоставлено в эпоху Республики только в случае достижения 50-летнего возраста или совершения положенного числа кампаний (iusta, emerita stipendia), а также тем лицам, которые занимали жреческие должности (App. B. C. II.150; Dion. Hal. Ant. Rom. II.41.3; Plut. Camill. 41.6) или отправляли муниципальные магистратуры (lex coloniae Genetivae Iuliae sive Ursonensis — FIRA I2 N 21, lin. 62; 66), либо имели какие-то исключительные заслуги перед государством (Cic. Phil. V.19; Liv. XXXIX.19.4). По решению Адриана и его преемников эта привилегия предоставлялась также риторам, философам, грамматикам и врачам (Dig. 27.1.68)⁷⁹.

Наличие норм, относящихся к наказанию за отказ от исполнения воинского долга, конечно, свидетельствует в первую очередь о распространении среди римских граждан нежелания исполнять эту почетную, но рискованную обязанность⁸⁰. Однако эти нормы по своей сути соответствуют базовым принципам гражданско-общинной военной организации, а само их наличие и воспроизведение в императорском законодательстве подтверждает определенную преемственность в развитии армий Республики и принципата с точки зрения принципиальной ориентации не на наемное, а на гражданское по составу войско. Еще более интересные корреляции между республиканскими традициями и нормативной практикой императорского времени обнаруживаются и в такой сфере, как социальные и моральные критерии отбора рекрутов.

Античные авторы со всей определенностью указывают на первостепенную значимость отбора новобранцев. Вегеций неслучайно именно с этого вопроса начинает свое «Краткое изложение военного дела», подчеркивая, что по сравнению с другими народами, отличавшимися физической мощью, многочисленностью, хитростью и богатством либо теоретическими познаниями, римляне «всегда выигрывали тем, что умели искусно выбирать новобранцев, учить их… законам оружия…» (Epit. Пер. С.П. Кондратьева). Подробно рассуждая о том, из каких провинций и народов, из каких социальных и профессиональных групп предпочтительно набирать солдат, Вегеций высказывает убеждение, что в качестве солдат сельские жители однозначно предпочтительнее горожан, подверженных соблазнам городской жизни, что в древности «один и тот же человек был и воин и земледелец, меняя таким образом лишь вид оружия» (I.3).

Здесь эпитоматор явно повторяет очень распространенный в античной литературе топос, который в данном контексте заслуживает более подробного анализа.

О том, что земледельческий труд в наибольшей степени способствует воинскому мужеству и закалке, писали многие греческие и римские авторы (например, Xen. Oecon. IV.2-3; Aristot. Pol. III.3.2, 1278 a; Pseudo-Aristot. Oecon. I.2.3, 1343b). Общеизвестно мнение Катона Старшего, что именно из земледельцев выходят лучшие граждане и наиболее храбрые воины⁸¹. По словам Колумеллы (De re rust. Praef. 17), «истинные потомки Ромула, проводившие время на охоте и в полевых трудах, выделялись физической крепостью; закаленные мирным трудом, они легко переносили, когда требовалось, воинскую службу. Деревенский народ всегда предпочитали городскому». Дионисий Галикарнасский (Ant. Rom. II.28.1-2), явно следуя распространенному мнению, утверждает, что еще Ромул запретил свободным гражданам заниматься доходными профессиями и отдал предпочтение только земледелию и военному делу, указав, что каждое из этих занятий нуждается в другом. Соответствующий образ Ромула как воина-крестьянина, легко меняющего плуг на меч и копье, рисует Проперций (IV.10.17-20). Плутарх (Numa. 16) замечает, что земледельческий труд, как никакое другое занятие, сохраняет воинскую доблесть, необходимую для защиты своего добра, но совершенно искореняет воинственность, служащую несправедливости и корысти. Ритор II в. н. э. Максим Тирский в двух декламациях, посвященных, соответственно, вопросам о том, кто полезнее — солдаты или земледельцы, используя традиционный набор топосов и многочисленные реминесценции, в платоновской манере приходит к смешанному, среднему решению, что полезнее всего сочетание крестьянина с воином, а лучший тип солдата — это солдат-крестьянин, который всегда предпочтительнее наемника (XXIV.6 e-f).

Вполне очевидна морализаторская тенденциозность подобного рода суждений. Но следует, наверное, согласиться с теми исследователями, которые в подобных высказываниях усматривают не одну только голую риторику, но находят, как минимум, отклик на идеи официальной пропаганды или актуальные проблемы современного момента⁸²: у Проперция это мог быть отклик на реставраторские установки политики Августа, а у Максима во второй половине II столетия — на проблемы, связанные с развитием локального рекрутирования. Представляется, что идеологема «крестьянин-собственник — хороший солдат» лежала в основе продолжавшейся и в период Империи практики наделения ветеранов землей в качестве praemia agraria. Как отмечает П. Брант, несмотря на решение Августа в 13 г. до н. э. заменить при отставке земельные наделы денежными выплатами, чего солдаты всегда требовали (Dio Cass. LIV.25.5), практика наделения землей ветеранов в силу социального консерватизма продолжалась и в период принципата военные колонии в провинциях в целом вполне себя оправдывали благодаря усилиям тех солдат, которые и после 25-летней службы возвращались на землю и становились хорошими хозяевами⁸³. Эту политику можно рассматривать как продолжение старой республиканской традиции⁸⁴. Предоставление ветеранам земельных участков продолжалось и после того, как при Адриане прекратилось выведение ветеранских колоний⁸⁵.

Важно отметить, что в качестве хорошего воина мыслился не всякий сельский житель, не пролетарий, но достаточно зажиточный крестьянин или вообще собственник. Наверное, поэтому у Цицерона вызывали очень резкое неприятие те rustici и agrestes homines, которые набирались в легионы во время гражданской войны и которых он даже в одном месте именует «скотиной» — pecudes (Phil. VIII.9; X.22)⁸⁶. На мотивы предпочтения в качестве воинов состоятельных граждан указывает Авл Геллий (XVI.10.11), который, говоря о том, что пролетарии и capite censi призывались в войско только в чрезвычайных ситуациях, объясняет это тем, что имущество и деньги, которыми обладали воины, являлись своего рода залогом, опорой их верности и любви к отечеству. По той же причине и Валерий Максим (II.3 pr.; II.31) называет введенный Марием набор в легионы неимущих «негодным» (fastidiosum dilectus genus), противопоставляя этому новшеству то время, когда народ, с готовностью отдаваясь воинским трудам, не допускал, чтобы полководцам приходилось приводить к присяге неимущих, которым из-за их бедности не доверялось дело защиты государства (publica arma). Валерий Максим при этом подчеркивает не столько военные мотивы этого шага Мария, сколько политические. Эту же мысль высказывает и Саллюстий: Марий набрал солдат, вопреки обычаю предков, не по цензовым разрядам, т. к. для человека, стремящегося к господству, наиболее подходящие люди — самые бедные, «которые не дорожат имуществом, поскольку у них ничего нет, и все, что им приносит доход, кажется им честным» (Sall. B. Iug. 86.2-3 Пер. В.О. Горенштейна). Тацит следует тому же стереотипу, когда пишет, что от такие бедняки и бездомные (inopes ac vagi), добровольно поступающие на военную службу, не в состоянии были проявить старинную доблесть и дисциплинированность (eadem virute ac modestia agere — Tac. Ann. IV.4.2; ср. I.31.1)⁸⁷.

Связывая начало пролетаризации легионов с Марием, римские писатели (Aul. Gell. XVI.10.14; Flor. I.36.13; Quint. Decl. III.5) отчасти погрешают против истины. Дело не только в том, что пролетарии и прочие неимущие неоднократно призывались под знамена еще во времена Ранней республики⁸⁸. Многие современные исследователи не склонны преувеличивать радикальность шага, предпринятого Марием, отмечая, что имущественный ценз для службы в легионах к концу II в. до н. э. снижался, по всей видимости, не менее двух раз (с 11 тыс. ассов до 1,5 тыс.), а сам Марий фактически не нарушал каких-либо узаконенных норм. Запись неимущих в легионы в годы Югуртинской войны сама по себе имела лишь изолированное значение. Лишь в ретроспективе стало ясно, что войско из пролетариев могло превратиться в политическое орудие в руках лишенных предрассудков полководцев, и этим объясняется ожесточенность нападок на Мария в литературных источниках. Кроме того, пролетаризация легионов в последние десятилетия Республики отнюдь не была тотальной⁸⁹, и в этот период многие солдаты, в том числе (и даже в большей степени) «новые граждане» из италиков, оставались собственниками (Cic. Att. VIII.12; Dio Cass. XLVIII.9.3; cp. Plut. Crass. 10.2).

Так или иначе, важно констатировать, что для античных авторов характерно незыблемое убеждение в взаимообусловленности социального статуса и моральных качеств потенциальных солдат. Это убеждение распространяется и на те профессии, которыми занимались новобранцы до поступления на службу. Поднимая этот вопрос, Вегеций отдает предпочтение тем, кто занят тяжелым трудом (кузнецам, тележным мастерам, мясникам, охотникам), и категорически заявляет, что нельзя допускать к военной службе рыболовов, кондитеров, ткачей и тех, кто имеет дело с занятиями, связанными с женскими покоями (I.7; cp. II.5). Этот пассаж обычно сопоставляют с эдиктом Грациана, Валентиниана и Феодосия от 380 г. (CTh. VII.13.8), в котором указывается, что в элитные части (inter optimas lectissimorum militum turmas) не должен попадать никто из рабов, кабатчиков, служителей увеселительных заведений (famosarum ministeriis tabernarum), поваров и пекарей, а также тех, кого от военной службы отделяет «позорное угождение» (obsequii deformitas) ^p. Dig. 49.16.8). Императоры грозят лицам, не выполняющим это предписание, суровыми карами и предписывают, после выявления нарушения, поставить тройное количество рекрутов более благородного происхождения (triplicata nobilioris tironis inlatio). В другом эдикте (CTh. VII.13.9, 383 г.) те же императоры приказывают определять на службу «отборных людей, чуждых всякого подозрения в испорченности» (ab omni suspicione pravitatis alienos). Еще более примечательна норма, зафиксированная Менандром: «… если воин занялся сценическим ремеслом (artem ludicram) или решил продать себя в рабство, он подлежит смертной казни…» (Dig. 48.19.14). Вполне возможно, что это положение мотивировано не только и не столько тем, что солдат, сделавшийся рабом или актером, лишал армию принцепса боевой единицы, но тем, что он позорил звание воина.

Такой запрет для представителей определенных профессий, возможно, выглядит несколько странно на современный взгляд. Его можно объяснить, прежде всего, сознательной установкой императорской власти на качественное пополнение армии. Эта установка отражена и в заключительной части процитированной выше главы об отборе новобранцев из трактата Вегеция (I.7): «Благо государства в целом зависит от того, чтобы новобранцы набирались самые лучшие не только телом, но и духом⁹⁰; все силы империи, вся крепость римского народа основываются на тщательности этого испытания при наборе. Ведь молодежь, которой должна быть поручена защита провинций и судьба войн, должна отличаться и по своему происхождению… и по своим нравам. Чувство чести (Honestas) делает воина наиболее подходящим, чувство долга, мешая ему бежать, делает его победителем» (пер. С.П. Кондратьева). Таким образом, у Вегеция социальные и моральные критерии отбора новобранцев оказываются органически взаимосвязанными, причем моральная компонента корреспондирует с категориями чести и долга. Аналогичные установки, переведенные в план практических предписаний, обнаруживаются в эдикте Грациана, Валентиниана и Феодосия от 383 г., в котором говорится, что при отборе новобранцев необходимо проверять их происхождение и образ жизни, полагаясь на свидетельства только почтеннейших людей (CTh. VII. 2.1).

О том, что установка на качество рекрутов и на поддержание высокого престижа, морального авторитета военной службы в эпоху принципата достаточно последовательно проводилась в жизнь, свидетельствует ряд фактов конкретно-практического и нормативно-правового плана. В их ряду необходимо упомянуть утвердившуюся со времени Августа практику предоставления рекомендательных писем теми, кто желал поступить на службу в легион или получить более выгодное место службы. Как показывают папирусные документы⁹¹, такие epistulae (litterae) commendaticiae имели существенное значение даже для рядовых. Не имевшие возможности заручиться надежными рекомендациями не могли рассчитывать на успешную карьеру⁹². Очевидно, еще большее значение рекомендации влиятельных людей имели для представителей высших сословий, всаднических офицеров и центурионов (ср., например, рекомендательные писема, написанные Плинием Младшим (Epist. VI.25) и Фронтоном (Ad amic. I.5. Loeb)⁹³. В целом, безусловно, права Ж. Вандран-Вуайе, подчеркивая, что эта практика находится в русле общей политики Августа, который, выступая, как цензор нравов, стремился сделать службу в армии престижной, привлечь в нее людей из зажиточных слоев общества⁹⁴. В этом же русле находится, очевидно, и организация при Августе (а потом и возрождение при Веспасиане) юношеских коллегий (collegia iuvenum), которые имели целью подготовить молодежь из муниципиев и колоний к военной службе⁹⁵. Надо только оговориться, что данные мероприятия касались почти исключительно представителей социальной верхушки, которые занимали в армии командные должности. Напротив, на плебейские слои италийского населения были рассчитаны созданные Траяном алиментарные фонды, которые, помимо всего прочего, предназначались и для воспитания потенциальных легионеров в городах Италии⁹⁶.

Нельзя не указать и на другие факты, свидетельствующие о реальной значимости морально-правовых критериев пригодности к военной службе. Выше было уже отмечено, что в ряды армии не могли быть зачислены лица определенных профессий, а также обвиняемые или осужденные за какое-либо уголовное преступление⁹⁷ (Dig. 49.16.4.7), включая прелюбодеяние. Это обусловлено тем, что такие лица становились infames (пользующимися дурной славой) и умалялись в своей правоспособности и чести. Примечательно, что, если по Юлиеву закону de adulteriis обвинялся солдат, то он, становясь infamis, автоматически с бесчестием увольнялся со службы (sacramento ignominiae causa solvat — Dig. 3.2.2.3). В подтверждение действенности этой нормы можно сослаться на свидетельство Плиния Младшего (Epist. VI.31.4-6) о том, что Траян разжаловал и выслал центуриона, который стал любовником жены военного трибуна. Тот военнослужащий, который не преследовал любовника своей жены, не только увольнялся со службы, но и подлежал ссылке⁹⁸. Здесь имеется в виду deportatio — наиболее суровый вид изгнания, обычно связанный с конфискацией всего имущества и лишением гражданства, тогда как lex Iulia de adulteriis за данное преступление, которое расценивалось как сводничество, предусматривал более мягкий вид ссылки — relegatio, суть которого в запрещение или приказании пребывать в определенном месте⁹⁹. Иначе говоря, в отношении воинов наказания были более строгими, чем в отношении гражданских лиц. Г. Веш-Кляйн объясняет это тем, что солдат, оказавшийся обманутым мужем, был обязан донести на неподобающее поведение своей жены, ибо солдатский брак рассматривался в рамках не только гражданского права, но и воинской дисциплины. Кроме того, adulterii нередко были сослуживцами мужа¹⁰⁰. Немецкая исследовательница связывает такое ужесточение наказания с теми моральными принципами, которые стремился утвердить в своем законодательстве император Адриан, категорически предписавший, в частности, считать недействительными солдатские завещания в пользу женщин, подозревавшихся в слишком вольном сексуальном поведении¹⁰¹. Таким образом, адюльтер карался даже строже, чем дезертирство при известных обстоятельствах¹⁰².

Стоит также обратить внимание на одну любопытную норму в 47-й книге Дигест (47.17.3), которая гласит, что воин, уличенный в банном воровстве (furtum balnearium), подлежит позорящей отставке, т. е. наказывается строже, нежели за кражу оружия, за которую полагалось только разжалование (Dig. 49.16.3.14). Возможно, в данном случае, как и в других подобных, действовал тот принцип, формулировку которого дает Эмилий Макр в Dig. 48.19.14: quaedam delicta pagano aut nullam aut leviorem poenam irrogant, militi vero graviorem («за некоторые проступки на штатского человека налагается либо более легкое наказание, либо никакого, на воина же — более тяжелое»).

Приведенные юридические тексты явно обнаруживают стремление властей не допускать присутствия в рядах войска людей случайных и запятнанных позором. Этот подход, закрепленный в праве императорского времени, имеет, наверное, более древние корни. Мысль о том, что гражданам, покрывшим себя бесчестием, недопустимо доверять оружие, звучит у Ливия (XXXIX.15.13-14) в речи консула Постумия, обращенной к народу в связи с делом о Вакханалиях в 186 г. до н. э.: «Неужели, квириты, вы полагаете, — говорит он, — что, дав такую клятву, юноши смогут служить в вашем войске? Им ли, прошедшим школу разврата, вы захотите доверить оружие? Неужели, покрытые позором и бесчестием, они будут отстаивать на поле брани честь ваших жен и детей?» (пер. Э.Г. Юнца). По мнению Ж. Вандран-Вуайе, в этих пассажах присутствует идея о том, что привилегия военной службы закрепляется за гражданами лишь при условии, что они ее достойны по своим нравам. Исследовательница полагает, что в русле этой древней традиции лежит и более жесткое применение норм Юлиева закона о прелюбодеяниях к военнослужащим, связанное со стремлением Августа «морализовать» армию¹⁰³. С точки зрения первого принцепса, репутация римского солдата должна была быть если не безукоризненной, то по крайней мере почтенной, поэтому условия приема в легионы становились исключительно строгими¹⁰⁴, а санкции за аморальные поступки — назидательными¹⁰⁵. Оценивая это направление военной политики императоров в целом, можно говорить об их желании видеть римских легионеров совершенными воинами, действительно отборными по своим личным качествам, сознающими ответственность за свою высокую миссию¹⁰⁶. С другой стороны, для самих солдат их безукоризненная репутация (integra fama), заслуженная и сохраненная на протяжении всей службы, была необходимым условием получения missio honesta, наград и привилегий, полагающихся ветеранам (Cod. Iust. V.65.1).

Такие подходы к военной политике, обусловленные, без сомнения, традиционной гражданско-общинной идеологией, имели целью обеспечение не только политической лояльности войск, но и высокого уровня профессионализма. Этот профессионализм, присущий императорской армии, однако, не противоречил гражданско-общинным принципам военного устройства. Современные исследователи считают возможным говорить о начале превращения римского войска в «постоянную армию с профессиональным оттенком» уже в период Ранней республики в связи с такими факторами, как введение круглогодичной военной службы и жалованья солдатам во время войны с Вейями в конце V в. до н. э.¹⁰⁷ Совершенно прав Л. Кеппи, отмечая, что римский профессионализм в военной сфере связан не только с определенными институтами, но и с римской ментальностью. «По существу, — пишет он, — римская армия Ранней и Средней республики представляла собой совокупность вооруженных граждан, которых вели в бой их избранные магистраты. Но описывать эту армию как ополчение значит понимать ее состав (capacity) и недопонимать склад ума ее лидеров и отдельных членов. Дисциплина и тренировка были ее отличительными признаками, тщательность, с какой возводился лагерь, обнаруживает отнюдь не просто объединение воинов-любителей. Римляне усвоили профессиональное отношение к военному делу задолго до того, как армия приобрела профессиональные институты»¹⁰⁸.

Институциализируя профессиональную армию, Август и его преемники опирались на это отношение к военному делу и в то же время вовсе не отказывались от гражданского принципа комплектования легионов. Сочетание принципа «гражданин — солдат» с профессиональным характером армии можно отнести к бесспорным достижениям военной реформы Августа. Основатель принципата, вероятно, вполне отдавал себе отчет, что без этого армия легко превратиться в наемное войско, которое всегда будет источником повышенной угрозы для власти принцепса и общества. Учитывая общие тенденции и конкретные мероприятия Августа в области военных преобразований, не будет, наверное, слишком смелым предположить, что он вполне мог бы подписаться под известными словами императора Гальбы, который в ответ на упреки в скупости сказал: «Я привык набирать солдат, а не покупать» (Suet. Galba. 16.1; Tac. Hist. I.5.5; Plut. Galba. 18.2; Dio Cass. LXIV.3.3).

Конечно, и в годы правления Августа, и в последующие периоды неоднократно возникали ситуации, когда не приходилось проявлять особую разборчивость при наборе войсковых контингентов, когда среди граждан преобладали sacramenti metus и trepedatio dilectus, когда лояльность войск императоры вынуждены были приобретать откровенным подкупом. Вполне вероятно, что картину проведения вербовки в армию, близкую к реальности, дает то пародийное описание, которое мы находим на страницах романа Апулея в рассуждениях предводителей разбойников¹⁰⁹. Но лейтмотивом политики рекрутирования в эпоху Ранней империи оставалась ориентация на гражданский статус легионов, составлявших основу вооруженных сил, и на высокий уровень моральных требований, предъявляемых к воинам. Другое дело, что в условиях мировой державы римские легионеры были уже гражданами не города Рима, но географически обширной Res publica, служба которой была и службой императору¹¹⁰. Представляется, что к рассмотренной дихотомии «гражданин-солдат» полностью приложим вывод Клода Николе: при Империи «и в праве, и в действительности как фикция и как реальность продолжали существовать слова и институты общины»¹¹¹. Не менее верным, в свете проведенного анализа, представляется и заключения К. Крафта, который подчеркивал в свое время, что Римская империя стала разваливаться тогда, когда солдаты на своей службе перестали чувствовать себя римскими гражданами¹¹². Императорская армия сохраняла важные полисно-республиканские традиции не только в качестве идеальной нормы, но и в качестве практических установок, закрепляемых правом. Несмотря на неизбежную трансформацию в новых исторических условиях, именно эти традиции обеспечивали достаточно эффективное функционирование военной организации принципата.

Примечания:

[1] Dahlheim W. Die Armee eihes Weltreiches: Der romischen Soldat und sein Verhaltnis zu Staat und Gesellschaft // Klio. 1992. Bd. 74. S. 199.
[2] Nicolet C. Le metier du citoyen dans la Rome republicaine. P., 1976. P. 127.
[3] Игнатенко А.В. Армия в государственном механизме рабовладельческого Рима эпохи республики. Свердловск, 1976. С. 6 и сл.; Токмаков В.Н. Тактическое деление римского войска периода Ранней республики (V — первая половина IV в. до н. э.) // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1992. № 1. С. 51-62; он же. Социальный состав и структура военных сил Рима ранней Республики // Античность Европы: Межвуз. сб. Пермь, 1992. С. 162-168; он же. Структура и боевое построение римского войска Ранней республики // ВДИ. 1995. № 4. С. 138-160; он же. Военная организация Рима Ранней республики (VI-IV вв. до н. э.). М., 1998. С. 176 слл.
[4] Dawson D. The Origins of Western Warfare. Militarism and Morality in the Ancient World. Boulder; Oxf., 1996. P. 4; 113-114.
[5] На это специально указал Полибий в своих рассуждениях о причинах превосходства Рима над Карфагеном, подчеркивая, что, в отличие от пунийцев, римляне полагаются не на иноземные наемные войска, но на доблесть собственных граждан, защищающих свое отечество, и на помощь союзников (VI.52.1 sqq.).
[6] Nicolet C. Op. cit. P. 123 suiv.; 197; Patterson J. Military organization and social change in the later Roman Republic // War and Society in the Roman world / Ed. by J. Rich, G. Shipley. L.; N. Y., 1993. P. 95.
[7] Greg W. Roman peace // War and Society… P. 175-176, со ссылкой на: Harris W.V. War and imperialism in Republican Rome 327-70 B.C. Oxf., 1979. P. 9-10; North J.A. The developement of Roman imperialism // JRS. 1981. Vol. 71. P. 6.
[8] Mommsen Th. Militum provincialium patriae // Ephemeris epigraphicae. 1884. Vol. V. P. 159-249.
[9] Ле Боэк Я. Римская армия эпохи Ранней Империи / Пер. с франц. М., 2001. С. 100.
[10] Из специальных работ о dilectus см.: Mommsen Th. Die Conscriptionsord-nung der romischen Kaiserzeit // Hermes. 1884. Bd. 19. S. 1-79; 210-234 (= idem Ge-sammelte Schriften. Bd. 6. B., 1910. S. 20-117); idem. Romische Staatsrecht. Bd. II.2. Leipzig, 1887. S. 849 f.; Liebenam W. Dilectus // RE. Bd. V. 1905. Sp. 615-629; Watson G.R. Conscription and voluntary enlistment in the Roman army // Proceedings of the African Classical Association. 1982. Vol. XVI. P. 46-50; Brunt P.A. Conscription and volunteering in the Roman imperial army // Acta classica Israelica. 1974. Vol. I. P. 90-115 (=idem. Roman imperial Themes. Oxf., 1990. P. 188-214); idem. Italian Manpower, 225 B.C. — A.D. 14. Oxf., 1987. P. 625-634; DaviesR.W. Joining the Roman Army // BJ. 1969. Bd. 169. P. 208-232; Gilliam J.F. Enrollment in the Roman Imperial Army // Symbolae R. Taubenschlag dedicatae. Fasc. 2. Vratislaviae; Varsaviae, 1956 (Eos. Vol. XLVIII.). P. 207-216; Gaspar D. The concept in numeros referri in the Roman army // AAASH. 1974. Bd. 26. P. 113-116. Об этническом и социальном составе императорской армии и его эволюции см.: Forni G. Il reclutamento delle legioni da Augusto a Diocleziano. Milano; Roma, 1953; idem. Estrazione etnica e sociale dei soldati delle legioni nei primi tre secoli dell’impero // ANRW. Bd. 1974. P. 339-391; Kraft K. Zur Rekrutierung der Alen und Kohorten an Rhein und Donau. Bern, 1951; Webster G. The Roman imperial army. L., 1969. P. 104 ff.; Watson G.R. The Roman Soldier. N. Y.; Ithaka, 1969. P. 30 ff.; Штаерман Е.М. Этнический и социальный состав римского войска на Дунае // ВДИ. 1946. № 3. С. 256-268; Колобов А.В. Римские легионы вне полей сражений (Эпоха ранней Империи): Учеб. пособие по спецкурсу. Пермь, 1999. С. 12-21. В целом по проблеме: Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 97-147.
[11] Dahlheim W. Op. cit. S. 197 ff.; Утченко С.Л. Римская армия I в. до н. э. // ВДИ. 1962. № 4. С. 42 сл.; Игнатенко А.В. Указ. соч. С. 147; 170.
[12] Ср. особенно красноречивые выводы Т. Моммзена по этому поводу: «…эта военная реформа была настоящей политической революцией… Конституция республики строилась главным образом на принципе, что каждый гражданин — в то же время солдат и каждый солдат — прежде всего гражданин. Поэтому с возникновением особого солдатского сословия этой конституции должен был наступить конец… Военная службы постепенно стала военной профессией… В армии, как и в гражданских учреждениях, были уже заложены все основы будущей монархии… Как двенадцать орлов, паривших некогда над Палатинским холмом, призывали царей, новый орел, врученный легионам Марием, предвещал власть императоров» (Моммзен Т. История Рима. Т. II. СПб., 1994. С. 145-146).
[13] Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.; Л., 1949. С. 512.
[14] Евсеенко Т.П. Военный фактор в государственном строительстве Римской империи эпохи раннего принципата. Ижевск, 2001. С. 112.
[15] Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи / Пер. с нем. И.П. Стребловой. В 2 т. Т. 1. СПб., 2000. С. 56; 110; Forni G. Il reclutamento… P. 119; Vendrand-Voyer J. Normes civiques et metier militaire a Rome sous le Principal
Clermont, 1983. P. 76.
[16] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 69-93; Le Bohec Y. L’armee romaine sous le Haute-Empire. P., 1989. P. 74 et passim; Carrie J.-M. Il soldato // L’uomo romano / A cura di A. Giardina. Bari, 1989. P. 109 sgg.
[17] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 74-75.
[18] Carrie J.-M. Op. cit. P. 113-114. Cp. Flaig E. Den Kaiser herausforden: die Usurpation im Romischen Reich. Frankfurt; N. Y., 1992. S. 165.
[19] Flaig E. Op. cit. S. 165 ff.
[20] Глушанин Е.П. Ранневизантийский военный мятеж и узурпация в IV в. // Актуальные вопросы истории, историографии и международных отношений. Барнаул, 1996. С. 28 сл.; он же. Позднеримский военный мятеж и узурпация в эпоху первой тетрархии // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С. 11. Автор употребляет даже такие понятия, как «гражданственность армии» (Ранневизантийский военный мятеж… С. 29-30), «военное гражданство» (Там же. С. 32), «особая отрасль римского гражданства — военная» (он же. Позднеримский военный мятеж и узурпация в первой половине IV в. // Вопросы политологии. Вып. 2. Барнаул, 2001. С. 124; Глушанин Е.П., Корнева И.В. Представления о легитимности императорской власти в эпоху тетрархий // Исследования по всеобщей истории и международным отношениям. Барнаул, 1997. С. 59).
[21] Brisson J.-P. Introduction // Problemes de la guerre a Rome. P., 1969. P. 12. Ср. Токмаков В.Н. Воинская присяга и «священные законы» в военной организации раннеримской Республики // Религия и община в древнем Риме. М., 1994.
С. 137.
[22] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 55.
[23] Ibid. P. 29 suiv.; Токмаков В.Н. Сакральные аспекты воинской дисциплины в Риме Ранней республики // ВДИ. 1997. № 2. С. 49-50.
[24] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 55-56 et suiv.
[25] Кнабе Г.С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Риме // Культура Древнего Рима: В 2 т. Том II. М., 1985. С. 110-112; Токмаков В.Н. Сакральные аспекты… С. 49.
[26] Le Bonniec H. Aspects religieux de la guerre a Rome // Problemes de la guerre… P. 106, 110; Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 28-36. См. также: Махлаюк А.В. Римские войны. Под знаком Марса. М., 2003. С. 52-56.
[27] Грешных А.Н. Янус и «право войны»: один из аспектов культа // Ius antiquum. Древнее право. 2000. № 1 (6). С. 98-104.
[28] Токмаков В.Н. Сакрально-правовые аспекты ритуалов жреческой коллегии салиев в архаическом Риме // Ius antiquum. Древнее право. 1997. № 1 (2). С. 917; он же. Жреческая коллегия салиев и ритуалы подготовки к войне в архаическом Риме в российской историографии // Ius antiquum. Древнее право. 1999. № 2 (5). С. 124-138; Жреческие коллегии в Раннем Риме. К вопросу о становлении римского сакрального и публичного права. М., 2001. С. 180-212.
[29] Van Gennep A. The Rites of Passаges. L., 1909. P. 120 ff.; Dumezil G. La religion romaine archaique. P., 1974. P. 216 suiv.
[30] Brisson J.-P. Op. cit. P. 13.
[31] Latte K. Romische Religiongeschichte. Munchen, 1960. S. 119.
[32] Tac. Ann. VI.37.2; App. B. C. I.96. Колонна Траяна № 37, 77-78 (ср. № 7, 63-64); колонна Марка Аврелия, № 6.
[33] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 36 et suiv., особенно Р. 41. См. также: Токмаков В.Н. Воинская присяга… С. 128 сл.; 134.
[34] Токмаков В.Н. Сакральные аспекты… С. 52, 57.
[35] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 72.
[36] sacra faciunt (Fest. P. 352. L. 60).
[37] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 70-72.
[38] См., например: Vell. Dio Cass. LV.31.1; SHA. M. Aur. 21.6. В целом по вопросу использования рабов в вооруженных силах см.: Rouland N. Les esclaves romaines en temps de guerre. Bruxelles, 1977; Welwei K.-W. Unfreie im anti-ken Kriegsdienst. T. 3. Rom. Stuttgart, 1988.
[39] Jung J.H. Die Rechtsstellung der romischen Soldaten: Ihre Entwicklung von den Anfangen Roms bis auf Diokletian // ANRW. 1982. Bd. II.14. S. 885-886.
[40] Исключение, однако, делалось для тех, кто был обращен в рабство по ложному навету: per calumniam petitus in servitutem est (Dig. 40.12.29 pr.).
[41] Вероятнее всего, это были беглые рабы (Dig. 40.12.29 pr.; Isid. Etym. IX.3.39; CTh. VII.13.8; VII.18.9.3). Cм.: RoulandN. Op. cit. P. 58 suiv.; Welwei K.-W. Op. cit. S. 5 ff.
[42] Как известно, в обычных условиях присяга приносилась через четыре месяца после проведения probatio (специальной комисси по отбору новобранцев). См.: ЛеБоэкЯ. Указ. соч. С. 106.
[43] См.: Sherwin-White A.N. The Letters of Pliny: A Historical and Social Commentary. Oxf., 1966. P. 601-602.
[44] Dig. 47.11.6.2: ne quis ob militem legendum mittendumque aes accipiat. Источники свидетельствую о распространенности подобного рода злоупотреблений и в эпоху Империи. См.: Tac. Ann. XIV.18.1; Hist. IV.14.1.
[45] Jung J.H. Op. cit. S. 898.
[46] Suet. Aug. 25.2; Plin. NH. VII.149; Dio Cass. LVI.23.3; SHA. M. Aur. 21.6. Императоры в этом отношении следовали более ранним прецедентам: по сообщению Ливия и Макробия, впервые отдельные когорты из отпущенников были сформированы во время Союзнической войны Гаем Марием (Liv. Per. 74; Macr. Sat. I.11.32). См.: Mommsen Th. Romische Staatsrecht. Bd. Leipzig, 1888. S. 450; Libenam W. Op. cit. Sp. 621 f.
[47] Wesch-Klein G. Soziale Aspekte des romischen Heerwesen in der Kaiserzeit. Stuttgart, 1998. S. 157-158; Forni G. Il reclutamento… P. 116 sg.; 125; idem. Estrazio-ne etnica e sociale… P. 353; DaviesR.W. Op. cit. P. 213.
[48] AE. 1912. 187: Iulius Saturnio Iuli l(ibertus) dom(o) Haed(uus) missic(ius) ala Capit(oliana). Об этой надписи см.: Welwei K.-W. Op. cit. S. 20 f. Anm. 52.
[49] Wesch-Klein G. Op. cit. S. 158. Anm. 64, с литературой.
[50] Jung J.H. Op. cit. S. 903.
[51] Mommsen Th. Die Conscriptionsordnung… S. 78.
[52] Ritterling E. Legio (Prinzipatszeit) // RE. Bd. XII. 2. 1925. Sp. 1564.
[53] Ibid. Sp. 1380 ff.; 1437 ff.; Kienast D. Untersuchungen zu den Kriegsflotten der romischen Kaiserzeit. Bonn, 1966. S. 61 ff.; 69 ff.
[54] I Adiutrix: CIL XVI.7 = ILS 1988; CIL XVI.8; 9; RMD, 136. II Adiutrix: CIL XVI.10; 11 = ILS 1989.
[55] Mann J.C. Honesta missio from the Legions // Kaiser, Heer und Gesellschaft in der romischen Kaiserzeit / Hg. G. Alfoldy, B. Dobson, W. Eck. Stuttgart, 2000. P. 156 f.; 161.
[56] Однако еще Октавиан Август, хотя после завершения гражданских войн всех неримлян из армии Антония отправил по домам и в целом следовал принципу набора в легионы только римских граждан, все же принял в состав армии legio XXII Deiotariana и позже обращался к неримским источникам пополнения личного состава легионов, особенно на Востоке. См.: Keppie L. The Army and the Navy // CAH2. Vol. X. P. 389.
[57] Harmand J. Les origines de l’armee imperiale. Un temoignage sur la realite du pseudo-Principate et sur revolution militaire de l’Occident // ANRW. Bd. 1974. P. 290.
[58] Камерин — городок в юго-восточной Умбрии, давний союзник Рима. По Плутарху, за этот шаг Марий был обвинен в противозаконных действиях и фактически признал это, ответив обвинителям знаменитой фразой: «Грохот оружия заглушил голос закона» (Plut. C. Mar. 28.2). Однако в конце Республики практика дарования гражданства полководцами стала неписанным правилом, в отличие от прежних времен, когда это право принадлежало народу (Mommsen Th. Romisches Staatsrecht… Bd. II. S. 890 ff.).
[59] Процитируем вторую часть этого текста: [C]n. Pompeius Se[x. f. imperator] virtutis causa | equites Hispanos ceives [Romanos fecit in castr]eis apud Asculum a(nte) d(iem) XIV K(alendas) Dec(embres) | ex lege Iulia (ILLRP, 515=CIL VI. 37045=CIL I2. 709=ILS 8888).
[60] Подробно см.: Maxfield V.A. The Military Decorations of the Roman Army. L., 1981. P. 126-127; 218 f.; 227.
[61] Mann J.C. A Note on the Numeri // Hermes. 1954. Bd. 82. P. 501-506; Speidel M.P. The Rise of Ethnic Units in the Roman Imperial Army // ANRW. Bd. II. 3. 1975. P. 203.
[62] Holder P.A. Studies in the Auxilia of the Roman army from Augustus to Trajan. Oxf., 1980. P. 29-30.
[63] Cp. Carrie J.-M. Op. cit. P. 104.
[64] P. Fay. Barns 2=CPL 102=Daris, 2: [—iuratusque dixit per — se inge]nuum natum et c(ivem) R(omanum) esse iusque militandi in leg(ione) habere. См.: Davies R.W. Op. cit. P. 208 ff.; Gilliam J.F. Op. cit. P. 207 ff.
[65] Ps.-Hyg. De munit. cast. 2: Legiones, quoniam sunt militiae provinciales fidelissimae, ad vallum tendere debent, ut opus valli tueantur et exercitum gentibus suo numero corporali in muro tene[ant].
[66] Дион Кассий, сообщая о подарках Калигулы по случаю его облачения в toga virilis, пишет, что наряду с гражданами их получили преторианцы, vigiles и «войска из граждан» — ????????? ?????????, т. е. легионы и cohortes civium Romanorum.
[67] Wesch-Klein G. Op. cit. S. 57, со ссылкой на: Bagnall R.S. The Florida Os-traka. Documents from the Roman Army in Upper Egypt. Durham, 1976.
[68] Wesch-Klein G. Op. cit. S. 186.
[69] Domaszewski A., von. Die Rangordnung des romischen Heeres / Einfuhrung, Berichtigungen und Nachtrage von B. Dobson. 3., univeranderte Auflage. Koln; Wien, 1981. S. 68; Maxfield V.A. Op. cit. P. 121 ff.
[70] Brunt P.A. Conscription and volunteering… P. 98-99, с указанием источников. Это, в частности, были I-й Италийский легион, созданный Нероном для похода к Каспийским воротам, II-й и III-й Италийские, набранные Марком Аврелием около 165 г., а также Парфянские легионы, сформированные Септимием Севером.
[71] У античных авторов причины этого процесса связываются с установлением единовластия, которое, обеспечив мир и защиту границ, оградило италийцев от трудов, что лишило их воинственности (Herod. II.11.3 sqq.; Tac. Hist. I.11.3; Dio Cass. LVI.40.2; LII.27; Aur. Vict. Caes. 3.14). Современными исследователями предлагаются различные объяснения. Одни фактически разделяют мнение древних о том, что после гражданских войн италийцы утратили воинских дух, или же принимают старую версию о том, что италийцы были сознательно отстранены от военной службы Веспасианом и его преемниками по политическим мотивам. Другие считают, что власти руководствовались стремлением сохранить население Италии и избежать непопулярности в связи с проведением наборов, вызывавших ненависть населения, которое не желало покидать комфортную привычную жизнь на родине ради службы в отдаленных провинциях. П. Брант полагает, что отказ от привлечения италийцев связан с заинтересованностью властей в локальном наборе, который гораздо успешнее обеспечивал приток солдат-добровольцев и позволял экономить средства на транспортных расходах (Brunt P.A. Italian Manpower… P. 414; idem. Conscription and volunteering… P. 103-107, c обзором существующих точек зрения). К этому можно добавить и то соображение, что при Флавиях происходит переориентация клиентских связей новой династии с общин Италии на города римского права в Галлии и Испании (Колобов А. В. Указ. соч. С. 14-15).
[72] BruntP.A. Conscription and volunteering… P. 98-99.
[73] Mommsen Th. Romische Staatsrecht… Bd. III. S. 298; cp. Bd. II. S. 849 f.
[74] Brunt P.A. Italian Manpower… P. 391 ff.; 408-415; idem. Conscription and volunteering…
[75] Brunt P.A. Conscription and volunteering… P. 112-113.
[76] Dig. 49.16.4.10: Gravius autem delictum est detractare munus militiae quam adpetere. См. об этой норме: Kissel Th.K. Kriegsdienstverweigerung im romischen Heer // Antike Welt. 1996. Bd. 27. Hft. 4. S. 290; Wesch-Klein G. Op. cit. S. 160 f.
[77] Брант отмечает (Italian Manpower… P. 391, с источниками), что эти суровые наказания часто могли заменяться более мягкими: штрафами, содержанием в оковах, поркой, лишением имущества.
[78] Так, известно, что Август приказал продать в рабство вместе со всем имуществом одного римского всадника, который двум своим сыновьям отрубил большие пальцы рук, чтобы избавить их от военной службы (Suet. Aug. 24.1). К аналогичному способу избежать призыва на военною службу прибег во время Союзнической войны римский всадник Гай Веттиен, который отрубил себе все пальцы на левой руке, но мы не знаем, понес ли он какое-либо наказание (Val. Max. VI.3.3). Согласно эдикту Траяна (Dig. 49.16.4.12), отец, изувечивший своего сына при наборе во время войны с целью сделать его негодным к военной службе, подлежал ссылке. Известен декрет Константина, воспроизводимый императорами Валентинианом и Валентом, по которому тех, кто избегает военной службы, отрубая себе пальцы, все равно надлежало использовать на государственной службе, но в другой сфере (CTh. VII.13.4), а согласно конституции Валентиниана и Валента (368 или 370 г.), колоны, пытавшиеся избежать военной службы таким путем, подлежали сожжению, их же владельцы, не помешавшие им в этом, наказывались штрафом (CTh. VII.18.2). Аммиана Марцеллин как о распространенном явлении пишет о таких членовредителях, которых в Италии называли murci (Amm. Marc. XV.12.3). Отец, укрывавший во время войны своего сына от набора, карался изгнанием и конфискацией имущества; а если это происходило в мирное время, то он наказывался палками, сын же зачислялся в более низкий род войск (in deteriorem militiam) (Dig. 49.16.4.11). См. подробнее: Kissel Th. K. Op. cit. S. 289; 293; Jung J.H. Op. cit. S. 886; 888.
[79] Jung J.H. Op. cit. S. 907 ff.
[80] В годы гражданской войны конца Республики некоторые граждане из страха перед военной службой (sacramenti metus) даже скрывались в эргастулах (Suet. Tib.8). О страхе перед набором (trepedatio dilectus) в правление Августа упоминает Веллей Патеркул (II.130.2).
[81] Cato. De agricult. Praef. 4: At ex agricolis et viri fortissimi et milites strenuissimi gignuntur… Cp. Cic. De off. I. 42.151.
[82] Baker R.J. Miles Annosus: The Military Motif in Propertius // Latomus. 1968. T. 27. P. 347; Michel A. De Socrate a Maxime de Tyr: les problemes sociaux de l’armee dans l’ideologie romaine // REL. 1970. T. 47 bis. Melanges M. Durry. P. 237 suiv.
[83] Brunt P.A. The Army and the Land in the Roman Revolution // JRS. 1962. Vol. 52. P. 83.
[84] Idem. Italian Manpower… P. 393.
[85] Mann J.C. Legionary Recruitment and Veteran Settlement during the Princi-pate. L., 1983. P. 29; 67; Wolf H. Die Entwicklung der Veteranenprivilegien // Heer und Integrationspolitik. Die romischen Militardiplome als historische Quelle. Bohlau; Koln; Wien, 1986. S. 55. Anm. 46.
[86] Впрочем, в другом контексте в письме к Д. Юнию Бруту он пишет о деревенских солдатах как о храбрейших мужах и честнейших гражданах (Ad Fam. XI.7.2).
[87] Этому стереотипу вряд ли протоворечит точка зрения, излагаемая в речи Мецената в «Истории» Диона Кассия, согласно которой военную службу должны нести самые крепкие и самые бедные (?? ?? ?ỉ????????? ??ỉ ?ỉ ??????????), они же и самые беспокойные элементы. Конечно, к началу III в. ситуация изменилась, но все же Дион акцентирует не столько бедность, сколько врожденную воинственность: именно военная служба лучше всего может отвратить этих людей от занятий грабежами, направив их энергию в общественно полезное русло (Dio Cass. LII.14.3; 27.1-5).

[88] По свидетельству Ливия (VIII.20.4), в 329 г. до н.э. во время войны с галлами консул Л. Эмилий Мамерк призвал в войско «чернь из ремесленников и работников — народ, к военной службе никак не годный» (opificum quoque vulgus et selluarii, minime militiae idoneum genus). Были призваны в войско пролетарии и во время войны с Пирром (Cass. Gemina. Frg. 21 P.; Oros. VI.1.3; Aug. Civ. Dei. III.17; cp. Aul. Gell. XVI.10.1).
[89] Brunt P. A. Italian Manpower.. P. 406 ff.; Rich J. Introduction // War and Society… P. 5; idem. The supposed Roman manpower shortage of the later second century BC // Historia. 1983. Bd. 32. Hf. 3. P. 287-331.
[90] Ср. Isid. Etym. IX.3.36; Ael. Arist. Pan. Rom. 74 sqq., а также замечание самого Вегеция в II.12 о том, что в первую когорту легиона по обычаю набирали мужей, отборнейших по своему богатству, происхождению, образованию, красоте и доблести (censu genere litteris forma virtute pollentes milites mittabantur)
[91] Среди них наиболее важными являются: P. Oxy. I 32 + II p. 318 f.= CPL 249 (письмо бенефициария Аврелия Архелая легионному трибуну Юлию Доми-цию с рекомендацией молодого человека по имени Теон, II в.); P. Berl. 11649=CPL 257 (письмо III в., в котором Приск рекомендует своему отцу дупликария Кара); P. Mich. VIII 467-468=CPL 251=Daris, 7 (письмо начала II в., в котором солдат флота Клавдий Теренциан пишет отцу домой о своем желании перейти в когорту, но замечает, видимо, получив неудачную рекомендацию, что без денег даже рекомендательные письма не будут иметь необходимого значения без непосредственной протекции); P. Mich. 466 (письмо солдата Юлия Аполлинария, который получил столь хорошие рекомендации, что сразу стал иммуном).
[92] Об этих письмах и их практической роли подробнее см.: DaviesR. W. Op. cit. P. 216-217; Watson G.R. The Roman Soldier… P. 37-38; Strobel K. Rangordnung und Papyrologie // La Hierarchie (Rangordnung) de l’armee romaine sous le Haut-Empire. Actes du Congres de Lyon (15-18 septembre 1994). P., 1995. S. 257 ff.
[93] Saller R.P. Personal patronage under the early Empire. Cambr.; L.; N. Y., etc. 1982. P. 157 f.; 182 f.
[94] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 83-84; 86-87.
[95] Ibid. P. 88-89 et suiv. Об их военной направленности см.: Ростовцев М.И. Указ. соч. Т. 1. С. 110; 129-130; Devijver H. Les milices equestres et la hierarchie militaire // L’Hierarchie (Rangordnung) de l’Armee romaine… P. 117, со ссылкой на: Ginestet P. Les organisations de la jeunesse dans l’Occident romain. Bruxelles, 1991. Анализ различных точек зрения на функции юношеских коллегий с указанием литературы см.: Jaczynowska M. Les associations de la jeunesse romaine sous le haut-empire. Wroclaw, etc., 1978. P. 11-12; 60-1.
[96] Plin. Pan. 26.3: «…чтобы, получая от тебя пособие, они подготовлялись к твоей военной службе (alimentis tuis ad stipendia tua pervenirent)…». Ibid. 28.5: «Немногим меньше пяти тысяч свободнорожденных… было привлечено щедростью нашего принцепса. Они содержатся на общественный счет в качестве запасного войска на случай войны… Из их числа будут пополняться лагеря и трибы…» (пер. В.С. Соколова). См.: Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 92-93. Not. 212, с указанием литературы, посвященной этим фондам.
[97] В дополнение к сказанному надо отметить, что, согласно рескрипту Траяна, воин, добровольно поступивший на службу, в случае, если он был виновным в уголовном преступлении, подлежал смертной казни; если же его дело рассматривалось гражданским судом или он был объявлен в розыск по подозрению в преступлении, то он подлежал позорящей отставке и возвращался к гражданскому судье. При этом даже в случае оправдательного приговора он не мог впоследствии вновь быть принят в армию в качестве добровольца (Dig. 49.16.4.5-6).
[98] Dig. 48.5.12.11 pr.: Miles, qui cum adulterio uxoris suae pactus est, solvi sacramento deportarique debet.
[99] Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, определения / Пер. с чешск. М., 1989. С. 106; 272.
[100] Wesch-Klein G. Op. cit. S. 106-107.
[101] Dig. 29.1.41.1: mulier, in qua turpis suspicio cadere potest. В связи с этим можно отметить и конституцию Гордиана III, согласно которой солдат, который женился на вдове, зная, что у нее еще не закончился срок траура, подлежал инфамии и позорящей отставке (Cod. Iust. II.11.15).
[102] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 84. Так, бывший дезертир мог потом вновь поступить или быть призванным на службу в иной род войск, подвергнувшись только воинскому дисциплинарному взысканию (hos militariter puniendos) (Dig. 49.16.4.4). О наказаниях за дезертирство см.: Dig. 49.16.3.9 и 4.5 pr. 1-8.
[103] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 83-84.
[104] Ужесточение критериев отбора новобранцев, как и усложнение самой процедуры dilectus’a, несомненно, объясняется также сложной организацией и иерархической структурой римских вооруженных сил, необходимостью длительной подготовки профессиональных солдат. Ле Боэк Я. Указ. соч. С. 93-94; 106107. Ср. Ростовцев М.И. Указ. соч. Т. 1. С. 55-56.
[105] Vendrand-Voyer J. Op. cit. P. 87.
[106] Ibid. P. 83; 87; 91. Характерно, что в юридических текстах к военной службе применяются такие понятия, как officium publicum и missio (Dig. 4.6.29; 4.6.33.2; 49.16.9).
[107] Токмаков В.Н. Военная организация Рима… С. 176.
[108] Keppie L. The Making of the Roman Army: From Republic to Empire. L., 1984. P. 55.
[109] Apul. Met. VII.4: «…призвать молодых новобранцев и довести ряды воинственного ополчения до положенной численности: сопротивляющихся — страхом можно принудить, а добровольцев привлечь наградами. К тому же немало найдется людей, которые предпочтут унижениям и рабской жизни вступление в шайку, где каждый облечен властью чуть ли тиранической» (пер. М.А. Кузмина). См.: Brunt P.A. Conscription and volunteering… P. 189.
[110] Flaig E. Op. cit. S. 165.
[111] Николе К. Римская республика и современные модели государства // ВДИ. 1989. № 3. С. 99.
[112] Kraft K. Op. cit. S. 69.

Источник:

Махлаюк А. В. Дихотомия civis — miles в Риме позднереспубликанского и императорского времени // Вестник Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского. Сер.: История. «Издательство ННГУ». Нижний Новгород, 2003.
Оригинал публикации: www.unn.ru