Римское морское могущество в ходе Второй Пунической войны: Часть первая (Хлевов А. А.)

Rebus in arduis (В трудных обстоятельствах)

Роль превентивной морской мощи в истории войны на море — Состояние римского флота и контроль над морями в промежутке между Первой и Второй Пунической войнами — Планы сторон — Переход сил римского флота в Испанию и неудачная операция на Родане — Десант под Эмпорием и действия в устье Ибера — Карфагенская экспедиция к Лилибею и ее провал — Распределение сил на морях в начальный период войны — Неудачи на суше, связанные с вторжением Ганнибала в Италию, и их воздействие на ход морской войны — Победа Сципиона над Гасдрубалом в устье Ибера — Рейд в Новый Карфаген и на Балеарские острова — Попытка прорыва карфагенян в Италию через сардинские воды и ее крах — Ответный рейд в Африку — Вступление в войну Македонии и провал попыток Филиппа Македонского противостоять Риму на море — Сношения с Сиракузами и инициативы Гиерона Сиракузского по поводу вторжения в Африку — Поход Тита Отацилия — Период после битвы при Каннах — Эвакуация гарнизона Локр Эпизефирских.

Не будет преувеличением сказать, что ключевыми вопросами для понимания и оценки всего хода Второй Пунической войны были и остаются те вопросы, которые связаны с решением фундаментальной проблемы этого исторического периода: выходом римлян на арену морского противостояния средиземноморских этносов. Важнейшие аспекты этой проблемы сводятся к нескольким узловым пунктам, а именно — каковы были функции и значение морской мощи в ходе этой войны; насколько в действительности римлянам в этот период удалось овладеть мореходным искусством и морскими просторами в целом; как, в конечном счете, на исход войны повлияло смещение акцентов в противоборстве на морях. Стоит отметить, что, несмотря на очевидность некоторых выводов и поистине гигантский объем (что вполне объяснимо «за давностию лет» проблемы) всего, что когда-либо было написано о Пунических войнах вообще и о второй из них в частности, единого мнения по этому вопросу не сложилось. Одни авторы утверждали, что римляне прекрасно подготовились к этой войне с точки зрения материально-технического обеспечения флота и в силу этого и именно благодаря флоту сумели, в конечном счете, одержать победу. Другие, напротив, подчеркивали, что римское командование фактически проигнорировало высокую роль флота в достижении победы, в результате чего морские силы Республики не смогли сыграть роль, которая была предназначена им судьбой, и внесли вклад, явно меньший, чем это могло бы быть, иными словами, результат мог быть и большим.

Причина столь диаметрально противоположных выводов коренится в том, что исследователи Второй Пунической войны практически никогда не рассматривали военно-морские силы Рима и саму войну на море как нечто самоценное, видя в ней лишь некий вспомогательный и, безусловно, второстепенный фронт военной активности, ибо вся война рассматривалась прежде всего как грандиозный сухопутный конфликт между Ганнибалом и Римом. В результате в большинстве случаев все события на море занимают в литературе лишь несколько страниц повествования о Второй Пунической войне и исключительно редко становятся предметом отдельного внимания. Чрезвычайно яркий и драматичный характер этих событий, издревле привлекающий внимание историков, бесспорно, оставляет в тени на заднем плане усилия италийских моряков и создает некоторую аберрацию восприятия, всегда влияющую на угол зрения, под которым рассматриваются эти события; фактически непроизвольно создается своеобразный экран, отгораживающий действия на море от сухопутной войны. Конечно, вторая Пуническая война не была отмечена столь впечатляющими морскими баталиями, как первая, однако римские военно-морские силы сыграли в ней огромную роль. Вставшая перед ними нелегкая задача обеспечения прикрытия собственного побережья, блокирования вражеских сил, выполнения конвойных операций была с честью выполнена, что, в конечном счете, позволило римским легионам уверенно и твердо стоять на земле и отразить нависшую над Римом опасность. Вспомогательная в общестратегическом смысле задача при ближайшем рассмотрении оказывается первостепенной, без решения которой исход войны был бы совершенно иным.

Нет ничего удивительного в том, что сведения об этой активности на морях мы вынуждены буквально по крупицам выуживать из сочинений римских историков, прежде всего Тита Ливия. Фактически то же самое можно сказать и о работах современных авторов исторических сочинений. В результате, если попытаться рассмотреть вторую Пуническую войну как самостоятельный военно-морской конфликт, нам придется начать с тщательного собирания отдельных фрагментов мозаики, преследующего первостепенную цель — возможно более точное определение тех сил и средств, которыми располагали к началу столкновения римляне и карфагеняне на море, их дислокации и динамики развития в каждой из фаз войны. То есть получить объективную картину происходивших событий весьма затруднительно — для этого необходимо исследовать то, что современникам казалось второстепенным и вспомогательным.

Количественный состав сухопутных сил, которые выделялись Римом для продолжения наземной войны, хотя и считался длительное время несколько фальсифицированным, все же трудами многочисленных исследователей был, в общем и целом, избавлен от груза гиперкритицизма. Но, безусловно, коль скоро мы доверяем источникам в этой части, в еще более значительной степени мы должны доверять сведениям, относящимся к количеству морских сил — ведь эти силы не оказывали столь завораживающего воздействия на умы историков — современников событий, как марширующие легионы, в руках которых совершенно зримо были сосредоточены судьба и сама жизнь Вечного города.

И далеко не всегда информация, связанная с флотом, лежит на поверхности. Так, Тит Ливии упоминает о пропреторе Тите Отацилии Крассе, выполнявшем обязанности командующего Сицилийской эскадрой с 217 г. до н.э. вплоть до собственной кончины в 211 г. Подобный факт представляет собой типичный пример совершенно объективной и не подвергшейся фальсификации заметки почти служебного порядка, ибо события, связанные со скромным командующим не слишком заметного и не самого большого соединения морских сил той войны, соединения, предназначавшегося для пограничной службы и контроля территориальных вод, вряд ли затрагивали чьи-либо высокие интересы. Вместе с тем тот же самый факт — кстати говоря, у Полибия имя командующего просто опущено— представляет для нас чрезвычайную ценность, ибо является косвенным свидетельством того, что римляне вполне осознали к этому моменту как ценность постоянных патрульно-оборонительных соединений флота, так и важность поддержания постоянства в командовании ими. Здравый смысл, определенно, все чаще отмечал в эту войну действия римского правительства. Накапливаемый опыт в морском деле был еще более важен, нежели в реализации сухопутных операций, и в этом контексте исполняющий до конца дней пусть не самую престижную, но жизненно важную воинскую функцию командир являет собой пример наиболее адекватного решения этой вечной проблемы.

Численность римского флота к 218 г., т. е. к началу Второй Пунической войны, составляла 220 квинкверем и 20 целосов — небольших судов, которые фактически не представляли серьезного боевого значения и в силу этого ими можно практически пренебречь.

Много это или мало? Несомненно, единственным показателем в этом смысле может выступать лишь соотнесение с численностью флота единственного противника Рима — Карфагена. Точное количество судов, которыми располагал последний в 218 г., не определено, однако не вызывает сомнения, что оно было ощутимо меньшим, нежели численность римских кораблей. Косвенные данные, по крайней мере, дают некоторое представление о численности карфагенского флота. Так, Тит Ливии и Полибий утверждают, что в Испании Карфаген располагал пятьюдесятью квинкверемами, двумя квадриремами и пятью триремами, т. е. совокупная численность флота, базировавшегося у европейских берегов, составляла 57 единиц. При этом надо учитывать и такой немаловажный фактор, как реальная боеспособность флота и отдельных составляющих его судов, которая в действительности всегда и в любую эпоху оказывается существенно ниже его «штатной» численности. Те же авторы сообщают, что в готовности к боевым действиям, т. е. в состоянии полной укомплектованности и снаряженности, находились тридцать две квинкверемы и пять трирем, что снижает численность испанской эскадры до 37 единиц крупных боеспособных кораблей. Разумеется, это был не весь карфагенский флот, и даже не большая его часть. Составить себе некоторое представление о масштабах всех морских сил карфагенян позволяют данные о том, что в том же 218 г. Карфаген отправил дополнительно 55 кораблей в италийские воды; в следующем, 217 г., карфагеняне отправили туда еще 70 судов. Несомненно, это также не исчерпывающие цифры, однако они позволяют составить представление о том, что общая численность тяжелых боевых кораблей Карфагена, которые в 218 г., в момент начала Второй Пунической войны, могли быть введены в действие против римского флота, во всяком случае, не превышало 150, хотя, возможно, и переваливало за сотню единиц.

Этот римский флот, несомненно, существовал уже к началу войны и не был спешно построен в ее начале — об этом также свидетельствуют данные, которые можно извлечь из сообщений римских историков. Находясь под впечатлением от той роли, которую сыграл флот и сражения на море в предыдущую войну с Карфагеном, римляне сделали соответствующие выводы. Однако выводы эти, вылившиеся в подчеркнутое внимание к совершенствованию кораблестроения, имели все же ограниченные последствия. Во всяком случае, последняя «кораблестроительная программа», принятая и реализованная Римом, была осуществлена за много лет до начала второй войны с Карфагеном. Разумеется, стоит сделать поправку на состояние источников и возможные умолчания с их стороны, однако совершенно ясно, что последнее массовое строительство флота, о котором нам известно, было предпринято в 242 г., когда римляне заложили одновременно 200 новых квинкверем. Именно с этими кораблями они сражались с карфагенским флотом при Эгатских островах, где и одержали победу, захватив 70 кораблей противника. Даже учитывая потери, в результате к концу 242 — началу 241 г. римляне располагали флотом из не менее чем 250 новых боевых кораблей. Это был тот же самый флот, что в 229 и 219 гг. был применен в войнах против иллирийцев, — Полибий упоминает 200 кораблей, задействованных в боевых операциях 229 г., Тит Ливии не упоминает каких-либо цифр корабельного состава вообще. Это был тот же самый флот, что начал боевые действия в 218 г. против Карфагена. Конечно, корабли ветшали. Им требовался ремонт, и он не мог быть бесконечным. Какая-то часть кораблей, если они применялись в боевых действиях, была потеряна (впрочем, скорее всего незначительная). Это указывает на то, что для поддержания боевого состава флота на уровне не менее 200 единиц (что, возможно, являлось одной из задекларированных целей римлян) новые корабли все же строились между 241 и 218 г., однако основная масса кораблей к началу новой войны перешагнула двадцатилетний возрастной рубеж. Иными словами, многочисленный и грозный римский флот был достаточно стар или, во всяком случае, все быстрее приближался к пределу своего физического старения. В любом случае в относительно недалеком времени необходимо было задуматься о новых кораблестроительных программах и предпринять в их рамках соответствующие усилия. Собственно, именно это и было сделано в ходе Второй Пунической войны, когда в строй вводились новые корабли, принимавшие участие в действиях против карфагенян.

Складывается впечатление, что обе стороны, — как сам Ганнибал, так и его римские противники, — вполне отдавали себе отчет в явном превосходстве римлян в военно-морских силах. Именно в этом направлении возможно истолковать те стратегические планы, которые строили римляне в самом начальном периоде войны. На этот раз они отчетливо осознавали свою мощь на море и понимали, что это обстоятельство дает им возможность захватить стратегическую инициативу с первых же шагов в войне. Во всяком случае, именно этим объясняется тот замысел, который римляне намеревались реализовать с началом войны. У нас нет уверенности в том, что этот «план Шлиффена» эпохи античности был давней задумкой, как нет данных и о том, что он был всего лишь экспромтом, родившимся виду непосредственной угрозы войны, однако весь ход событий заставляет все же предпочесть скорее первую версию. Как бы то ни было, в основе этого наступления лежала возможность римлян свободно оперировать своими силами на морских пространствах Средиземноморья.

План предусматривал синхронный и мощный двойной удар, основанный, в частности, на массированных десантных операциях. В соответствии с ним Сенат послал против Ганнибала две группировки войск: консул Публий Сципион с армией и приданными ему 60 квинкверемами был отправлен через Массилию в западном направлении, в Испанию; другая часть армии под командованием Тиберия Семпрония Лонга на 160 квинкверемах была выслана в направлении Сицилии — ее задачей было осуществление фронтального удара в самое сердце державы пунов — Карфаген. Небольшое число кораблей, отряженных на испанский фронт, показывает, что римские полководцы и государственные мужи не предполагали и не слишком опасались атаки Ганнибала на море: западный фронт мыслился прежде всего как сухопутный со всеми вытекающими последствиями.

Кроме того, обращает на себя внимание факт отличной постановки разведывательной службы у римлян. Мы помним, что в ходе Первой Пунической войны римляне всегда имели достаточно адекватное представление о характере и размерах карфагенской военно-морской угрозы. Нет сомнения, что, установив определенный паритет, а затем и захватив лидерство в гонке морских вооружений, римляне всегда тщательно отслеживали состояние флота своего основного противника. Оперативный и трезвый учет обстановки, собственно, и был продемонстрирован в ходе перераспределения сил флотов: римляне отрядили на испанский фланг количество кораблей, практически равное общей численности карфагенской группировки и в полтора раза превосходящее количество реально боеспособных судов. Принцип разумной достаточности действовал в данном случае безотказно: флот был способен адекватно противостоять любым попыткам карфагенян «проявить инициативу», однако ни одного лишнего корабля не было снято при этом с направления главного удара — практически втрое большая группировка нависала над Карфагеном, став отчетливо выраженной «головной болью» тамошнего руководства.

Что же предпринял сам Ганнибал? Нет сомнения, что все его мероприятия по защите ливийского побережья и укреплению собственно африканской группировки войск отчетливо свидетельствуют о том, что полководец ожидал мощного удара римлян в самое сердце своей державы. В самом деле, Ганнибал предпринимал — помимо мер военно-технического характера — определенные шаги в плане морального воздействия на воинов — в частности, поменял местами иберийский и ливийский контингенты: ливийцы оказались вынужденными защищать Испанию, а иберы — Карфаген. По замыслу советников и самого полководца это должно было придать войскам большее рвение и сплотить их узами взаимной поддержки.

И все же эти мероприятия продолжали оставаться сугубо сухопутными. Карфагенское направление мыслилось Ганнибалу фронтом пассивной обороны — препятствия римлянам предполагалось чинить уже после десантирования на африканском побережье, а каких-либо контрмер против самой высадки, судя по всему, не замышлялось. Карфагенский полководец был настолько увлечен идеей войны в Европе и столь упорно преследовал цель перенести всю мощь своих войск на этот континент, в непосредственное соседство с римскими территориями, что отказался от масштабных действий в центральной части Средиземного моря. Вместе с тем причиной этого было осознание превосходства римлян на море. В самом деле, если мы зададим себе вопрос: что такое морская мощь в действии, а также обратимся к истолкованию понятия стратегического сдерживания, то пример похода Ганнибала будет чрезвычайно показателен — достаточно бросить лишь беглый взгляд на его маршрут в ходе начального периода этой войны.

Даже сам факт существования сильного римского флота —хотя бы он и не покидал своих гаваней — был столь весомым аргументом, что карфагенский полководец безоговорочно предпочел путь в Италию по суше. Путь, во всех отношениях более сложный, опасный и уж, во всяком случае, ни в какой степени не гарантировавший лучшей сохранности армии во время ее движения до места назначения.

Нередко в литературе приводятся аргументы в пользу того, что Ганнибал выбрал бы путь по суше даже в том случае, если бы карфагеняне господствовали на море. В качестве важнейших доказательств указывают, во-первых, на то, что свободное владение морскими просторами не входило в число достоинств семейства Барка (!), а во-вторых — что транспортировка немалого числа боевых слонов, а также многочисленной великолепной карфагенской конницы по морю представляла весьма сложную, если не неразрешимую для Ганнибала задачу.

Последний аргумент не выдерживает никакой критики, ибо флот Карфагена как раз и был рассчитан, в том числе, на перевозку именно таких контингентов, без чего всякая война в Европе теряла бы смысл и была просто невозможна. Что касается предпочтений и традиций дома Барка, то вряд ли они, даже если предположить такую специфичность, простирались на то, чтобы заслонить от взора самого Ганнибала важность театра морских действий. Конечно, Ганнибал был прежде всего блестящим полководцем, а не адмиралом, однако не до такой степени, чтобы игнорировать традиционную стихию карфагенян. Не вызывает сомнения, что кардинальная переориентация карфагенской стратегии в рассматриваемой войне была вызвана именно заведомым и существенным превосходством римлян на море. В дальнейшем, в ходе войны на Апеннинском полуострове, когда армия Карфагена увязла в затяжной войне и оказалась под угрозой полного блокирования и изоляции от метрополии, Ганнибал продемонстрировал отличное понимание важности военно-морских проблем.

Вместе с тем нельзя игнорировать и того, что вся испанская политика семьи Барка, конечно, ставила во главу угла сухопутную мощь армии. Вольно или невольно, но концентрация усилий на этом направлении приводила к некоторому снижению внимания к флоту — сил на все сразу просто не хватало. Остается фактом, что в эту эпоху Карфаген не смог выдвинуть личности, способной уследить за развитием обоих направлений деятельности.

Избрав путь в Италию по суше, Ганнибал сделал свой выбор отнюдь не из «спортивного интереса». Несомненно, этот способ доставки войск, при котором на все перемещение армии с одного европейского полуострова на другой потребовалось пять месяцев, был не самым лучшим. Так, по сообщению Ливия, Лелию на пересечение моря от Таррагоны до Рима потребовалось 34 дня. Даже увеличив этот срок вдвое, учитывая многочисленность войска, неизбежные в такой обстановке неразбериху и проволочки, мы получаем экономию времени по меньшей мере в три месяца.

Что касается потерь, т. е. разницы в численности войск, ушедших в поход с Ганнибалом, и тех, кто добрался до Италии, то надежных данных у нас нет, однако тот факт, что потери эти были весьма высоки (и большая их часть пришлась, разумеется, на момент пересечения Альп), не ставится под сомнение никем из историков.

Иными словами, Ганнибал вполне мог найти достаточное число транспортов даже для единовременной переброски своей армии в Италию, однако постоянная угроза того, что римский флот перехватит этот грандиозный конвой и расправится с ним, заставила карфагенского полководца предпочесть наименьшее из двух очевидных зол — было логичнее пойти на риск заведомой потери части армии в труднейшем и беспрецедентном горном переходе, нежели смириться с угрозой потерять все и сразу.

Определенная аналогия усматривается в деятельности другого великого полководца античности — Александра Великого. Тот был вынужден захватить практически все побережье Восточного Средиземноморья для того, чтобы развернуть наступление в направлении Внутренней Азии — и все из-за того, что его противники обладали безусловным господством на море, а Александр не располагал флотом. Однако Ганнибал вынужден был поступать иначе: в отличие от своего коллеги, захватывавшего одну морскую базу за другой и тем самым лишившего своих врагов господства на море, карфагенский стратег мог дать крупное наземное сражение, но не был в состоянии методично и шаг за шагом побеждать морские торговые города. Именно поэтому, возможно, вся его кампания, в конечном счете, завершилась поражением.

Зададимся вопросом: что бы произошло, если бы Карфаген, а не Рим, в 218 г. господствовал на море, как это было в Первую Пуническую войну? Сослагательное наклонение, так часто порицаемое профессионалами от истории, в действительности служит лишь для более отчетливой прорисовки исторических событий, имевших место в реальности. Мы не подменяем реальный исторический сценарий вымышленным, но всего лишь фиксируем свое внимание на том, чего на самом деле не хватило для победы той или иной стороне, в силу каких условий история пошла именно по тому пути, который стал нам известен. Без сомнения, в описанных условиях Ганнибал обрушился бы на Италию с гораздо большей армией и раньше, по крайней мере, на три месяца. К тому же высадка эта произошла бы в том месте, которое избрали бы сами карфагеняне — с необходимой поправкой на сухопутное маневрирование римлян, разумеется. В свою очередь, такая высадка сделала бы попросту невозможным осуществление римских планов начала и в особенности поддержки собственной наземной операции в Испании, а следовательно, все ведение войны на испанском фронте, имевшем в течение десяти лет такое колоссальное значение для судеб этой войны. Коль скоро бы эта операция римлянами и была осуществлена, экспедиционный корпус мгновенно попал бы в зависимость от перерезанных морских коммуникаций снабжения продовольствием—как это случилось с самим Ганнибалом, быстро столкнувшимся с угрозой голода, — и, вероятно, его ждала бы крайне незавидная участь. Более того, быстро и без особых сложностей Гасдрубал и Филипп V Македонский смогли бы высадить свои войска в Италии и присоединить их к силам Ганнибала.

Иными словами, становится ясно, что в случае отсутствия сильного, боеспособного и агрессивного флота дело римлян было бы проиграно в самом начале. Учитывая таланты Ганнибала как полководца, общую расстановку сил, мы вряд ли погрешим против истины, отметив, что именно наличие флота у римлян и его качество предотвратили проигрыш ими Второй Пунической войны, причем уже в самом ее начале.

Однако необходимо вернуться к реальности. Мы видим, что поддержание устойчивого военно-морского превосходства, наличествовавшего в 218 г., было для римлян предметом постоянной заботы и вопросом особой важности. Попробуем понять теперь, насколько им удалось справиться со стоящей перед ними задачей.

Из двух наступлений, нацеленных римлянами против своего врага, в первую очередь стоит рассмотреть действия испанского флота. Публий Сципион с его 60 квинкверемами, без сомнения, располагал и немалым количеством транспортных судов. Они не упомянуты в источниках, однако в их наличии сомнений быть не может: переброска двух легионов Сципиона не могла быть осуществлена на 60 боевых кораблях. Вообще в римской морской истории вопросы транспортировки и транспортных кораблей традиционно играют своего рода «латентную» роль, что неоднократно отмечалось исследователями. Упоминание «небоевых» морских средств, видимо, не входило в число обязательных с точки зрения авторов исторических сочинений.

Как бы то ни было, флот Сципиона в течение пяти дней благополучно достиг Массилии. Бросив якорь в одном из устьев Родана (Роны), командующий узнал ошеломляющую новость: оказывается, Ганнибал уже переходит через Пиренейские горы. Не вполне доверяя этой информации, Публий был все же уверен, что карфагеняне еще достаточно далеко от него — местность была весьма труднопроходимой, к тому же на пути армии Ганнибала лежали территории, густо заселенные кельтскими племенами, которые не испытывали особого энтузиазма по поводу встречи с подобными пришельцами и вполне могли серьезно осложнить Ганнибалу путь на восток. Однако карфагенский полководец, частью склоняя на свою сторону местное кельтское население, частью принуждая его к смирению силой оружия, практически не снизил темпов своего продвижения. Поэтому вскоре новые данные, ставшие известными командующему римлян, заставили его серьезно скорректировать планы войны против карфагенян. Вероятно, в процессе выяснения обстановки войска вновь были погружены на корабли, так как Публий не сомневался, что требуется новый переход морем и старался уточнить место необходимого десантирования римских легионеров. Именно в этом контексте можно понять упоминающуюся Полибием вторичную высадку войска с кораблей и последовавший за ней военный совет, на котором Публий Сципион вместе со своими трибунами совещался относительно того, где именно лучше всего дать сражение войскам Ганнибала. Это произошло, когда стало ясно, что сведения о быстром приближении последних вполне соответствуют истине. Для окончательной разведки обстановки Сципион отправил навстречу движущемуся войску карфагенян три сотни отобранных им всадников в сопровождении кельтских наемников из Массилии.

Тем временем Ганнибал и в самом деле достиг берегов Родана. Таким образом, Сципион не успевал организовать «достойную встречу» при переправе через крупнейшую водную преграду в Галлии и, следовательно, не мог с имеющимися у него силами реально задержать продвижение огромной армии противника на приморских равнинах. Форсирование Родана карфагенянами представляет собой вполне самостоятельную и любопытную войсковую операцию, связанную с массированным использованием небольших судов; значение этой операции, а также стиль ее осуществления заставляют остановиться на ее ходе более или менее подробно.

Определенным и весьма серьезным препятствием при форсировании реки стали местные кельты, вставшие со своими силами на другом берегу реки, в результате чего карфагенский полководец вынужден был проявить свое тактическое дарование, в частности отрядить часть войска для обходного маневра в двух сотнях стадий вверх по течению. Достигнув той точки, где совершенно отсутствовали вражеские войска, а течение самой реки раздваивалось, омывая остров, отряд карфагенян быстро и беспрепятственно переправился на тут же сколоченных плотах на левый берег реки и, после однодневного отдыха, двинулся вдоль берега на юг, заходя во фланг ожидавшим переправы Ганнибала кельтским войскам.

Тем временем основная часть войска Ганнибала готовилась к форсированию реки. Карфагенянам пришлось не только закупать все имеющиеся в наличии у местных жителей плавсредства, но и развернуть масштабное строительство небольших лодок-однодревок. Последний факт выглядит достаточно алогичным выходом из создавшейся ситуации. Это мероприятие само по себе весьма примечательно, ибо из закупленных Ганнибалом отборных лесоматериалов за два дня было построено «бесчисленное множество» своего рода «москитных сил вторжения»; при этом каждый воин, чтобы не нуждаться в своих товарищах (?) старался сам обеспечить себе переправу. Очевидно, что централизованное строительство более крупных коллективных средств для переправы войск было по какой-то причине отвергнуто карфагенским командованием. Возможно, помимо надежды на то, что частная инициатива в данной ситуации будет эффективнее организаторских усилий командиров, имело место и следующее обстоятельство: такой «москитный» флот, скорее всего, мог обеспечить более массированную единовременную переправу войск на другой берег.

Вслед за этим началась сама переправа, блестяще спланированная и организованная карфагенским полководцем. На рассвете пятых суток пребывания у реки, одновременно с подходом уже переправившегося отряда, который дал о себе знать условным дымовым сигналом, Ганнибал начал форсирование реки. Наибольшие сложности, конечно, представляла переправа слонов, которых в армии насчитывалось 37. Остальное войско было распределено таким образом, чтобы на более крупных судах находилась кавалерия, а на лодках-однодревках — наиболее ловкие и искусные в бою пехотинцы. Лошади переправлялись вплавь, привязанные к корме судов с кавалеристами: с каждой стороны один человек тянул за поводья трех-четырех коней. Более крупные суда форсировали реку выше по течению, в результате чего небольшие лодки оказывались до некоторой степени прикрытыми их корпусами и боковое течение влияло на них заметно меньше. Заметив, что карфагеняне начали переправу, кельты врассыпную бросились к берегу — и в этот момент были атакованы с тыла и фланга отрядом, находившимся на их стороне реки. Одновременный поджог лагеря и атака не ожидавших такого поворота дела кельтов, немедленно поддержанная высадившимися с лодок воинами, возымели свое действие — кельты бежали в полном беспорядке. Таким образом, грамотно организованная и блестяще осуществленная операция по форсированию Родана оказалась одним из первых шагов Ганнибала в его войне с Римом — шагов, сразу позволивших карфагенянам в определенной степени захватить в свои руки стратегическую инициативу. Последовавшая за этим переправа слонов с использованием ложной поверхности земли, устроенной на больших плотах, столь подробно описана в античной литературе и стала одним из излюбленных мотивов в сочинениях современных историков. Она, в сущности, уже не относится к форсированию реки, так как осуществлялась в условиях отсутствия сопротивления неприятеля, и проходит по разряду транспортных операций.

Встречный бой двух отрядов конницы, посланных на разведку главнокомандующими, позволил войскам впервые вступить в непосредственный контакт и обнаружил истинное расположение сил сторон. Римляне немедленно начали погрузку припасов на суда, в то время как войска двинулись к лагерю карфагенян. Те же, в свою очередь, столь же поспешно двинулись в направлении Альп, имея намерение как можно скорее добраться до Италии. Римляне опоздали на целых три дня, а Ганнибал ушел с войском не вдоль побережья, а направился вглубь материка. В силу этого Сципион упустил своего противника окончательно: догнать его по суше было невозможно, преследование вдоль побережья становилось просто бессмысленным. Римляне просто не могли предположить, что карфагеняне отважатся на столь дерзкую операцию, как поход через Альпы.

В ближайшее время следовало ожидать появления войск Ганнибала в Северной Италии. Поэтому Сципион принял решение о немедленном и возможно более быстром возвращении на Апеннины, имея в виду исполнение своего непосредственного консульского долга — принятия командования вооруженными силами Римской республики в Италии.

Одновременно с этим он решил столь же оперативно отправить имевшиеся в наличии войска под командованием своего брата Корнелия Сципиона в Испанию. Их задачей было развязывание боевых действий против оставшихся за Пиренеями контингентов под командованием Гасдрубала и Ганнона. При всей кажущейся неоднозначности подобного решения, со стратегической точки зрения оно было, безусловно, верным. В результате Испания, располагавшая большими воинскими формированиями, несколько раз была лишена возможности отправить эти войска в Италию — именно тогда, когда в них там ощущалась особенная нужда. Небольшие подразделения римлян в течение более чем десяти лет сковывали в испанской метрополии войска, которые лишь в 207 г. смогли уйти на помощь основному контингенту карфагенян, однако к тому моменту римляне уже в достаточной степени восстановили свои силы, и произошедшее усиление итальянской группировки не оказало решающего воздействия на исход войны.

Что же произошло с упоминавшимися шестьюдесятью боевыми кораблями, имевшимися в наличии в начале испанского похода? Достаточно общим убеждением историков всегда было то, что они почти в полном составе были отправлены в Испанию с Корнелием Сципионом, а Публий Сципион возвращался в Италию чуть ли не в одиночестве. Однако существуют аргументы, весьма убедительно опровергающие это самоочевидное, казалось бы, утверждение. Так, например, весной 217 г. Корнелий Сципион в сражении близ устья реки Эбро располагал 35 кораблями против 40 судов карфагенян. Вот тот численный состав эффективно действующих и боеспособных военно-морских сил, которыми он реально располагал в этот момент. Совершенно невероятным кажется, чтобы командующий мог оставить в резерве другие 25 судов перед лицом численного превосходства карфагенян, сохранявших репутацию отличных моряков; столь же невероятна потеря этих судов в бою либо вследствие каких-то иных причин — мы не располагаем данными о каких бы то ни было морских инцидентах в сезон 218-217 гг. Таким образом, Публий Сципион разделил свой флот на две численно сопоставимые части, меньшая из которых сразу же после выяснения обстановки в Южной Галлии вместе с ним вернулась в Италию.

В то же время основная часть войск была отправлена в Испанию — на кораблях, вернувшихся в Италию, находилось лишь небольшое число воинов. Эта флотилия пристала к италийскому берегу в Пизах, откуда сам Сципион и отправился через Этрурию к основным своим преторским войскам, с которыми позднее выступил на север, в долину Падуса (По) для встречи с войском Ганнибала.

Кстати, весь этот эпизод явственно демонстрирует, насколько все же «сухопутным» было мышление римлян — по крайней мере, лучших из их историков, которые, вероятно, все же отражают характерные особенности менталитета руководства республики, да и всего общества.

Таким образом, первый эпизод войны на западном морском театре может быть охарактеризован нами как своеобразная разведка боем. Первоначально флот предполагалось использовать почти исключительно как средство быстрой доставки войск для перехвата карфагенской армии в процессе форсирования ею Родана. Однако незначительное опоздание привело к тому, что Публию Сципиону пришлось на ходу принимать достаточно сложное решение о перегруппировке своих сил и распределении их по направлениям дальнейших действий. Никаких боевых действий на море в этой фазе не велось, да они и не были возможны в условиях отсутствия флота противника и в силу того, что собственно контакт основных сил сторон пока еще не состоялся. Флот использовался исключительно как средство для быстрой переброски войск.

Следует признать, что со своими задачами римляне на море справились на этом этапе достаточно хорошо. Опоздание к переправе Ганнибала следует рассматривать скорее как досадную случайность, нежели как следствие нерасторопности— не располагая точной информацией о маршруте движения карфагенян из Испании и ориентируясь лишь в соответствии с приблизительными расчетами, Сципион упустил возможность воспрепятствовать форсированию водной преграды противником. Воспрепятствовать, но не предотвратить таковую — сомнительно, чтобы два легиона римлян смогли в этот момент полностью сорвать итальянский поход Ганнибала, однако потеря Римом всей этой группировки кажется практически неизбежной. В то же время маневр, совершенный впоследствии римским командующим, был осуществлен столь быстро, что Ганнибал был немало удивлен, встретив после спуска с Альп римское войско, возглавляемое полководцем, которого он оставил в окрестностях Массилии всего лишь за несколько дней до этого. Полибий, например, особо оговаривает, что морской путь из Массилии в Этрурию был достаточно сложен и продолжителен. В результате оба полководца остановились друг перед другом в одинаковом изумлении по поводу тактических способностей своего визави: насколько Сципион был озадачен беспримерным переходом армии Ганнибала через Альпы, настолько и этот последний недоумевал по поводу мгновенной реакции римлян.

Одновременно с неудачами римлян в Северной Италии достаточно успешно шли их дела в Испании. Тот экспедиционный корпус, который под командованием Гнея Корнелия Сципиона был отослан к испанским берегам, совершил морской переход и пристал к берегу в месте, которому в дальнейшем суждено было стать излюбленной точкой высадки римских войн на Пиренейском полуострове — в окрестностях Эмпория. Эта точка была, с одной стороны, удалена от центральных районов карфагенского владычества в Иберии, а с другой — была ближайшим местом к Италии, откуда открывались удобные наземные пути вглубь территории противника.

Дальнейшие действия отчетливо делятся на два периода. В рамках первого Гней Корнелий совершил рейд вдоль восточного побережья Пиренейского полуострова вплоть до устья реки Ибер (Эбро). Города, изъявлявшие покорность римлянам, милостиво принимались под их опеку, те же, которые пробовали оказывать сопротивление, приводились к покорности силой. Для этого осуществлялись высадки войск на берег — совместная угроза сухопутных сил и флота для небольших городов побережья, находившихся на периферии карфагенского контроля, оказывала вполне ощутимое воздействие на настроения местного населения. В результате этого рейда под контролем Гнея Корнелия Сципиона оказался большой участок побережья в непосредственной близости от территории противника. Второй этап операции включал в себя рейд сухопутных сил Гнея Корнелия и набранных в новых союзных городах войск из местных жителей вглубь полуострова. Небольшие города, расположенные здесь, постигла та же участь, что и прибрежные поселения: частью силой, частью демонстрацией таковой они были приведены к покорности и стали союзниками римлян.

Однако ответом на это вторжение стал контрудар оставленного Ганнибалом карфагенского войска. И если под городом Кисса римляне разбили войска Ганнона и Гандобала (взяв их обоих в плен) и захватили весь обоз ушедшей в Италию армии самого Ганнибала, то на побережье дела у них шли менее удачно. Потерявшее бдительность войско, оставленное Гнеем Корнелием охранять флот, находилось в приподнятом настроении по поводу череды легких побед и оказалось совершенно неспособно противостоять внезапному нападению отряда Гасдрубала (8 000 пехотинцев и 1 000 всадников), которому удалось истребить значительную часть римских сил, в то время как уцелевшие бежали на корабли, чем и спаслись. Естественно, что вернувшийся к флоту Гней устроил потерявшим осторожность командирам разнос с соответствующими «оргвыводами», наказав виновных.

Завершением действий в глубине сухопутной территории окончился этот рейд римлян — карфагеняне занялись укреплением внутренних областей страны, римляне же, воссоединив свои силы, зазимовали в Тарраконе. В целом операция Гнея Корнелия Сципиона в 218 г. должна быть признана тактически вполне грамотной и имевшей ощутимые и важные результаты. В силу взаимодействия сухопутных сил и флота (исключительно как средства доставки войск) в тылу карфагенской армии вторжения сложилась обстановка, хотя бы отдаленно напоминающая ту, что складывалась в самой Италии. Экспедиционный корпус Сципиона, пусть и не полностью, но все же компенсировал те трагические неудачи первого года войны, которые преследовали римлян у себя дома.

Следует отметить и тот факт, что, по мнению некоторых исследователей, из 35 кораблей, задействованных в кампании 218 г. в Испании, лишь 15 судов были собственно римскими: остальные, вполне вероятно, были поставлены, снаряжены и укомплектованы экипажами массалиотами — союзниками римлян на галльском побережье (таким образом в Италию в самом начале войны, после неудачной «охоты» на Ганнибала, было отправлено не 25, а 45 кораблей). Следует заметить, что решающее значение для всей испанской кампании в ходе Второй Пунической войны имело то обстоятельство, что римляне располагали надежной военно-морской базой в Южной Галлии — Массилией. Не говоря уже о том, что римляне в течение всей войны использовали ее как «порт подскока», расположенный почти на полпути из Италии на Пиренейский полуостров; не говоря о том, что Массилия всегда была городом, поставлявшим римлянам союзные контингенты вспомогательных войск и, что особенно важно, моряков; весь ход войны демонстрирует, что испанский фронт без наличия этой базы не только не мог бы приобрести такое значение, но и само его существование было бы поставлено под угрозу. Предвоенная и военная политика Рима, основанная на отчетливо осознаваемой потребности иметь хотя бы пунктирно обозначенный, но устойчивый маршрут, обеспечивающий каботажное сообщение вдоль северо-западного берега Средиземного моря, принесла свои плоды. В ходе всей войны, несмотря на порой весьма тяжелую обстановку на суше, коммуникации этого региона оставались под устойчивым контролем римлян, что в конце концов и обусловило ликвидацию угрозы, исходившей от Ганнибала с его экспедиционным корпусом.

Что же происходило в это время на юге — там, где был возможен непосредственный удар в самое сердце карфагенской державы? Это направление контролировалось Тиберием Семпронием Лонгом с его 160 кораблями. Однако еще до его прибытия со своим флотом к берегам Сицилии здесь произошли первые морские сражения — хотя и носившие локальный характер, однако свидетельствовавшие о чрезвычайной важности контроля над морем. Так, незадолго до прибытия римской эскадры, карфагеняне выслали к сицилийским берегам небольшое соединение из двух десятков квинкверем, которые, конечно, были в состоянии произвести разведку, и даже вступить в бой с небольшим отрядом кораблей, а также перехватывать одиночные корабли римлян и их союзников. Однако, судя по всему, разведка Карфагена была не на высоте, и карфагенские стратеги не представляли, сколь обширны были планы римлян в отношении южного направления этой войны. Во всяком случае, в преддверии прибытия большого римского флота посылка в территориальные воды Сицилии всего лишь 20 судов выглядит скорее как не слишком изящно принесенная римским богам жертва, нежели как разумная операция.

Впрочем, жертва эта была принесена несколько иным образом, чем можно было бы ожидать. Обойдя Сицилию с запада, карфагенские корабли вблизи Липарских островов попали в сильный шторм, который разметал небольшой флот. Три корабля, дрейфуя, оказались в Мессинском проливе. Здесь они были захвачены Гиероном Сиракузским, который со своими 12 кораблями крейсировал, ожидая подхода римского флота Тиберия. Однако большая часть кораблей из этой эскадры все же уцелела. От пленных, захваченных на взятых кораблях, Гиерон узнал, что другой карфагенский флот, на этот раз более мощный, в составе которого насчитывалось 35 кораблей, двигался следом за первой эскадрой.

Карфагеняне, как оказалось, были настроены весьма решительно — целью этого подразделения был захват Лилибея. В этом случае Карфаген обзаводился чрезвычайно удобной и ближайшей к метрополии базой на сицилийском берегу. Однако тот же самый шторм отбросил вторую эскадру к Эгатским островам, сорвав первоначальный план. Тем временем Гиерон срочно известил отвечавшего за оборону Лилибея претора Марка Эмилия, и тот встретил противника во всеоружии. Битва близ Лилибея закончилась полной победой римлян. Не уступая карфагенянам по числу судов (возможно, что у римлян даже было несколько больше кораблей), они отлично выдержали первое испытание на прочность: искусно маневрируя, римские корабли разгромили карфагенский флот, захватив в качестве трофеев семь кораблей противника, остальные суда в беспорядке ретировались.

Вскоре после этого консул Тиберий Семпроний Лонг достиг с флотом Мессаны. Гиерон проинформировал его об опасности, грозившей Лилибею, и оба командующих со всеми своими силами устремились на запад острова. Однако в пути они были встречены известием о разгроме карфагенян. Стало ясно, что непосредственная угроза временно миновала, поэтому Гиерон со своим флотом отправился домой. Претор Марк Эмилий, столь хорошо справившийся со своей задачей, был оставлен в Лилибее для защиты западного побережья Сицилии. В то же время сам Тиберий Семпроний вместе со всей приведенной эскадрой отбыл в направлении Мальты, которую и отбил у карфагенян. После этого, вернувшись в Лилибей, Тиберий рассудил, что стоит совершить рейд к Липарским островам. Целью его был перехват кораблей той самой первой эскадры, которая вблизи от этого архипелага была рассеяна штормом. Строго говоря, эта операция выглядит весьма сомнительной и авантюрной с точки зрения ситуации, сложившейся в водах Сицилии. В самом деле, с момента достопамятного шторма прошло немало дней. Совершенно ясно было, что ловить несколько кораблей, занимавшихся пиратством и грабившим побережье близ Вибо, было не слишком-то разумно.

Однако задуманный рейд так и не состоялся. Находясь в Лилибее, Тиберий получил, наконец, долгожданное распоряжение сената, доставленное со всей возможной поспешностью; однако распоряжение предписывало совершенно не те действия, которых ожидали и к которым готовились командиры, войска и команды кораблей. Разумеется, исходя из сложившейся обстановки, сенат требовал немедленного перехода флота в Северную Италию, к месту наиболее драматических и важных для Рима событий — флот вторжения и размещенные на нем войска должны были усилить легионы, уже сражавшиеся с Ганнибалом.

Поскольку конечной точкой переброски контингента мыслилась Умбрия, т. е. побережье в северной части Адриатического моря, переход обещал быть нелегким. В самом деле, от Лилибея, расположенного на крайнем западе сицилийского побережья, кораблям предстояло совершить длительное плавание вдоль всего южного, юго-восточного и северо-восточного берегов Апеннинского полуострова. Учитывая насущную необходимость ежесуточных или, во всяком случае, очень частых ночевок войска на берегу, быстро осуществить эту акцию не представлялось возможным. А именно быстрота в данной ситуации была наиболее необходима. В результате решено было отправить войска в Аримин — конечный пункт назначения — по суше. Пехотинцы, покинув корабли, могли совершить пеший переход относительно быстро — путь через Италию к Аримину был существенно короче, нежели трасса морского путешествия, повторяющая изгибы италийского побережья. Более того, для ускорения марша не предусматривалось передвижение войск одной монолитной массой — каждому легионеру было предписано добираться до места сбора самостоятельно, наиболее коротким и удобным для него путем. Все расстояние было покрыто армией за 40 дней, что исключает марш всего войска одной походной колонной — только небольшие подразделения или одиночные воины могли проделать этот путь с такой скоростью (общее пройденное расстояние превышало 900 км). День сбора был оговорен, и солдаты должны были прибыть в Аримин одновременно. Несомненно, именно высокий уровень дисциплины, традиционно свойственный римским войскам, а также четкая и согласованная деятельность командиров всех уровней и наличие навыков самостоятельных действий у каждого солдата позволяли надеяться на успех в подобном мероприятии.

Следует, впрочем, сказать, что данная версия событий, изложенная Полибием, находится в противоречии с сообщениями Тита Ливия, который утверждает, что Семпроний отправил свои войска морским путем на север, использовав для этого 150 кораблей, в то время как сам он, уладив вначале все дела на Сицилии, отправился следом с 10 оставшимися судами. При всем доверии к Титу Ливию, версия Полибия выглядит более взвешенной, ибо сомнительно, чтобы командующий в той ситуации мог подвергнуть опасностям штормов осенней Адриатики все свое войско и весь флот, к тому же доверив его своим подчиненным и не имея возможности вмешаться в ход событий. Полибий прямо указывает, что сам Тиберий Семпроний во главе более или менее значительной части своих войск проследовал через Рим. Вероятнее всего, в Лилибее было оставлено 50 судов, в то время как остальные из приведенных Тиберием ушли в Рим.

Южная Италия в этот момент еще никоим образом не проявляла своих симпатий к Ганнибалу, однако события последующих лет, когда почти все ее города сделали выбор в пользу карфагенян и их успехов, показали, что прочного тыла римляне не имели и здесь. Конечно, определенный риск в раздельном переходе армии и флота был. К тому же в результате практически оголялся южный фланг Италии. Главное предвоенное направление оставалось открытым для возможных действий карфагенян. Однако ситуация на севере Италии была столь сложной и угрожающей, что на подобный риск можно было пойти не колеблясь. Морская пехота Тиберия Семпрония была гораздо нужнее в Аримине. Флот же, в свою очередь, значительной своей частью отправился в Рим и в порты союзников, для того, чтобы находиться в непосредственной близости от весьма трепетно относившегося к его судьбе сената. Коль скоро вторжение в Африку откладывалось, не было никакой нужды держать корабли вдалеке от Рима, к тому же без войск, которые были главной ударной силой этих кораблей и одновременно их единственной защитой. В то же время вовсе оголять южный фланг римляне не могли и не хотели.

Главное, чем запомнился римлянам 218 г. — помимо самого перехода Ганнибала через Альпы, — серия поражений на суше, на реках Тицин и Требия, которые, собственно, с самого начала кампании в Италии и определили чрезвычайно драматичный для римлян ход войны. На этом этапе важнейшими для римлян стали действия на севере Апеннинского полуострова, а также обстановка на юге Италии и на острове Сицилия — в непосредственной фронтальной близости карфагенской метрополии. Собственно, разбитые при Требии в декабре 218 г. войска — это в основном снятые с сицилийского направления подразделения Тиберия Семпрония Лонга, которые прошли за сорок дней всю Италию от Лилибея до альпийских предгорий — только лишь для того, чтобы потерпеть здесь громкое поражение.

Дальнейшие действия римлян на южном направлении свидетельствуют о том, что они явственно опасались вторжения с моря на острова и в континентальную Италию со стороны как самих карфагенян, так и их восточных союзников: новые гарнизоны были отправлены на острова Сардиния и Сицилия, а также в город Тарент (в Калабрии) и в те места побережья, где было удобно осуществить высадку.

Итак, к концу 218 г. — первого года новой войны — военно-морские силы Римской республики подверглись существенной передислокации. К этому времени 15 римских кораблей находились в Испании (вместе с двумя десятками союзных кораблей из Массилии составляя экспедиционную эскадру на западе), 155 дислоцировались в Риме или ближайших к нему портах союзников, а 50 кораблей прикрывали южное направление. Крупных столкновений на море пока еще не было, однако из всех произошедших стычек римляне выходили победителями; в результате за первый год войны ни одного боевого корабля они не потеряли. В то же время было захвачено несколько вражеских судов. Однако, учитывая серьезные потери войск Тиберия Семпрония при Требии, а также убыль в численном составе на испанском фронте, следует признать, что воинский контингент флота, т. е. морская пехота, все же понес урон, и немалый. Достигнуто было относительно немного: намечавшееся вторжение в Африку было пресечено в зародыше натиском Ганнибала с севера, с помощью массалиотов велись активные действия в Испании. Единственным безоговорочным успехом следует признать захват Мальты, всегда имевшей стратегическое значение для Средиземноморья.

Вместе с тем мы должны помнить, что карфагеняне осуществили свое вторжение в Италию посуху и действовали в чрезвычайно сложных условиях; их армия все время опиралась на очень шаткое основание своих непрерывных успехов, в то время как сама она была полностью изолирована от метрополии. Море было на замке. А карфагенский флот за этот первый год войны так и не покинул своих гаваней и не вышел в море. Отсутствие морских сражений в данном случае было равносильно выигранному сражению для римлян, если не превосходило его по результатам. Следует признать, что римский флот блестяще справился с той главной задачей, которая перед ним стояла в этот момент: господство на море было обеспечено, и именно это обстоятельство определяло изменение стратегической ситуации в Средиземноморье. Римляне, заявив о своем рождении в качестве первоклассной морской державы в Первую Пуническую войну, в 218 г. сделали главный практический шаг к реализации этой заявки, подтвердивший ее обоснованность. Mare nostrum становилось таковым. Так завершился первый год войны.

Чрезвычайная ситуация, однако, все более усугублялась на рубеже 218-217 гг. Лавина несчастий, последовавших за началом действий Ганнибала в Италии, продолжала расти. Начало нового 217 г. ознаменовалось рядом поражений римлян в Северной Италии. Ганнибал, действуя смело и решительно — особенно решительно потому, что у него не оставалось другого выбора, — смог в течение нескольких месяцев кардинально ухудшить положение римлян в самой Италии. Новые успехи армии вторжения привлекли на сторону Ганнибала даже те племена, которые занимали неустойчивую позицию и при прочих равных условиях могли бы оставаться союзниками Рима — не говоря уже о тех, кто изначально был настроен антиримски. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что чем глубже увязала в чужой стране армия Карфагена, тем большее количество италийских племен предпочитало власть пришельцев власти горделивых и самонадеянных римлян. Оторванное от своих баз в Испании войско Ганнибала в очередной раз продемонстрировало хрестоматийную истину о том, что, единожды захватив и крепко удерживая в своих руках стратегическую инициативу, можно чрезвычайно успешно действовать по сути в глубоком тылу вражеской территории. Римляне в самом начале войны умудрились попасть в замкнутый круг: чем неудачнее были даваемые ими сражения, тем быстрее сокращался круг реальных либо потенциальных союзников, а следовательно, ресурсная и мобилизационная база для войск и контролируемая территория, что неизбежно должно было обернуться новыми поражениями. Разумеется, подобного исхода еще год назад никто предвидеть не мог. Поэтому для Рима и его обитателей действительно настали нелегкие дни.

Тактика изматывания Ганнибала, осуществляемая диктатором Фабием Максимом, давала лишь относительный результат: карфагенский полководец, предпочитая до поры до времени не приближаться к самому Риму, увел свою армию в Апулию, на побережье Адриатики, где и дал отдых своему войску. Однако при всех своих успехах Ганнибал не смог тем не менее разрушить римско-италийский союз — основу всего сопротивления его вторжению на Апеннины. В этой ситуации значение остальных театров военных действий было особенно ощутимо и события, происходящие там, могли заметно повлиять на ход дел в Италии.

Сразу же после поражения при Требии римляне бросили все свои силы на усиление как сухопутных войск, так и флота. Спешно набирались новые солдаты, чрезвычайно активизировалась работа по подготовке контингентов союзников и стягиванию их в Рим или к местам боевых действий. Что касается флота, то римлянам удалось в течение совсем небольшого времени достроить и оснастить, полностью введя в строй, 60 новых квинкверем. Вероятно, в состав флота в это же время влилось немало небольших кораблей, а также транспортов, однако источники об этом почти традиционно умалчивают, и никакими численными данными мы, конечно, не располагаем. Однако обновление основных ударных сил флота в первые месяцы 217 г. (скорее всего, еще до окончания зимы) более чем на четверть налицо. Обновление, ибо параллельно с вводом в строй новых кораблей выводились из боевого состава флота корабли, изношенные до критического состояния. Ведь, как мы помним, римский флот был перед войной уже достаточно стар, большая часть кораблей служила далеко не первый год, а порой и не первое десятилетие. В силу этого на первых порах ощутимого роста численности кораблей не наблюдалось, однако корабли несколько «молодели».

Сенаторы, принимавшие решение об обновлении и усилении флота, отлично отдавали себе отчет в том, что на первый план в стратегии этой войны окончательно вышла изоляция Ганнибала в Италии. Вторжение в Африку было отложено на неопределенный срок, а вот карфагенская армия в непосредственной близости от Рима — это было вполне серьезно, настолько серьезно, что ставило под угрозу само существование Вечного города. Сенат, да и все, кто задумывался о дальнейшем, понимали, что перед Ганнибалом в следующем, 217 г., встанет насущная задача: установить надежный контакт с метрополией. Это, собственно, он и стремился сделать в дальнейшем. Хорошо еще, что карфагеняне находились в Северной Италии, однако было ясно, что одним из важнейших для Ганнибала может оказаться прорыв в Южную Италию, что было вдвойне опасно — из-за угрозы мгновенной потери многочисленных городов-союзников Юга и в силу того, что оттуда пунийский полководец мог установить непосредственный, устойчивый и легко осуществимый контакт с африканским Карфагеном. В этом случае дело римлян было бы проиграно окончательно и бесповоротно. Поэтому усиление группировки флота в Риме воспринималось как задача не менее важная, чем подготовка и экипировка новых когорт.

На фоне тяжелых сражений в материковой Италии, ведшихся на суше, на фоне новых сложностей, множившихся для римлян как снежный ком, чрезвычайно существенными оставались события на побережье Испании и в омывающих Пиренейский полуостров водах. По сути дела именно здесь началось то, что традиционно именуется «войной на море», ибо античные источники рассматривают предыдущие события исключительно как незначительные стычки между кораблями противоборствующих сторон. Находившийся здесь Гасдрубал, как и римляне, также не сидел без дела. За зимние месяцы он серьезно усилил свой флот — отремонтировал и заново оснастил тридцать два корабля, оставленных братом — Ганнибалом —в Испании, а также, в дополнение к ним, построил 10 новых боевых кораблей. Как бы ни казались эти масштабы не соответствующими морским строительным программам римлян, учтем, что дело происходило в Испании, а здесь римляне держали только лишь полтора десятка судов, которые, к тому же, совершенно однозначно нуждались в ремонте. Поэтому деятельность Гасдрубала дала ему временный и локальный, но чрезвычайно ценный и необходимый численный перевес над флотом римлян и массалиотов.

Итак, имея в своем распоряжении 42 судна и назначив Гамилькара командующим флотом, с наступлением теплой летней погоды Гасдрубал начал действовать. Сам он двинулся вдоль берега из Нового Карфагена, взяв с собой большое количество пехотинцев и конницы. В то же время Гамилькар во главе флота получил приказание двигаться в прибрежной зоне в северо-восточном направлении. По замыслу Гасдрубала, точкой рандеву назначалось устье Ибера.

Гней Корнелий Сципион, получив сообщение о готовности карфагенского войска к походу, вначале предполагал дать противнику два самостоятельных сражения, выступив походным маршем с зимних стоянок и отправив навстречу Гамилькару свой флот. Но, получив известия о том, что сухопутное войско карфагенян весьма велико, Гней переменил план. Теперь он решил отказаться от сухопутного сражения и сосредоточить свои усилия на морском театре военных действий. Этот факт показателен сам по себе: не превосходя противника численно на море, римляне, не колеблясь, навязывали ему инициативу, что свидетельствует о высокой степени уверенности в своих силах в этой относительно новой еще для них стихии.

Подготовка была проведена тщательная и достаточно быстрая. Еще раз проверив техническое состояние тридцати пяти своих кораблей, Гней Корнелий отобрал из своего войска наиболее опытных и способных воинов — поскольку они пока не были нужны на суше — и погрузил их на корабли. В составе флота были, как мы помним, и корабли жителей Массилии. Отличаясь хорошей маневренностью, они были совершенно незаменимы, отлично дополняя высокобортные и мощные боевые римские корабли. Снявшись с якоря в гавани Тарракона, римская флотилия к следующему дню преодолела небольшое (около 40 миль) расстояние до устья Ибера.

Карфагенский флот уже находился здесь и, по-видимому, не ожидал столь активных действий римлян. Не входя в устье реки со всеми силами, Гней приказал кораблям встать на якорь примерно в двух милях от предполагаемого местонахождения неприятеля, укрывшись за берегом, и выслал вперед для разведки ситуации два небольших и быстроходных массалиотских судна. Убедившись в наличии флота пунийцев в устье реки, массалиоты вернулись назад и известили римлян об этом. Однако прибытие римлян не осталось незамеченным: разведка и у Гасдрубала работала неплохо, поэтому выход римского флота из гавани и его приближение не были для него полной неожиданностью. Кроме того, повсюду в Испании на возвышенностях были выстроены башни, с которых можно было наблюдать приближение разбойников и пиратов, а также выдержать оборону против них. Разумеется, не могло обойтись без подобной башни и устье стратегически важной реки. С ее-то вершины и обнаружили карфагенские дозорные приближающийся римский флот.

Римляне шли, соблюдая тишину, к тому же были еще прикрыты берегом, поэтому на кораблях карфагенян никто и не догадывался о приближении противника—не было слышно ни плеска весел, ни разговоров и команд. Поэтому срочно переданное многочисленными посыльными, ворвавшимися в лагерь, приказание немедленно грузиться на суда вызвало недоумение и состояние, близкое к панике. Никто вначале просто не понял, почему надо оставить мысли о наземной обороне и готовиться к морскому сражению. В лагере поднялась страшная неразбериха, воины из числа команд кораблей и гребцы бросились по своим местам, что больше напоминало бегство от неприятеля, чем действия по сигналу боевой тревоги. Одни отвязывали швартовы, другие рубили их, спешно выбирали якоря; солдаты мешали гребцам и наоборот — в общем, слаженной подготовки к сражению не получилось. При этом сухопутное войско построилось в большем или меньшем порядке на берегу.

В то же время Сципион, полностью владея инициативой, не только сблизился с противником, но и сделал это в образцовых боевых порядках. Первую линию наступающих образовали римские корабли, вторую — суда массалиотов. Внезапность нападения, хотя она и не была абсолютной, полностью оправдала возлагавшиеся на нее надежды. Карфагеняне были настолько не готовы к сражению, что о стойкости, вполне ожидаемой в иной ситуации, в данном случае не приходилось и говорить.

Разгорелось сражение. Натиск римлян и массалиотов был чрезвычайно мощным— мотивация была, естественно, на высоте, ибо римляне отлично понимали, что единственный ключ к их общей победе качается на морских волнах в устье Ибера, поскольку на суше в данной ситуации шансов на успех у них было не в пример меньше. Поэтому их действия отличались решительностью и агрессивностью.

Карфагеняне сразу же оказались в положении обороняющихся, что при прочих равных обстоятельствах имеет один явный недостаток, ибо однозначно отдает инициативу нападающим. К тому же наличие на берегу, близ лагеря, собственного большого и хорошо вооруженного войска сыграло с карфагенскими моряками и воинами экипажей злую шутку. Оно само по себе, самим фактом существования и присутствия, вредило духу тех, кто сражался на море. Эти шеренги воинов не столько ободряли и внушали уверенность — поскольку реально ничем помочь морякам не могли, — сколько внушали мысль о возможном отступлении под надежную защиту лагеря. Поэтому боевой дух карфагенского флота испытал серьезный натиск. Соблазн отступить перед натиском римлян оказался слишком велик, и карфагеняне не стали упорствовать. В бою они потеряли два корабля вместе с их экипажами, а еще на четырех судах были сломаны практически все весла и погибла или была выведена из строя большая часть воинов на борту. Поэтому, видя не очень удачное для себя начало схватки, карфагеняне вскоре почли за лучшее отступить, бежав на сушу под прикрытие своих войск. Поддавшись панике, они направляли свои суда к берегу и в большинстве своем выбрасывались на отмель, покидая корабли и опрометью бросаясь к боевым порядкам своей пехоты. К тому же изначально боевой дух экипажей был не слишком высок — ведь это были в основном набранные в Испании местные моряки и капитаны, а не карфагеняне.

Победа была полной и безоговорочной. В довершение ее римлянам достались богатейшие трофеи. Римские и массалиотские корабли смело подходили к берегу, пользуясь своей недосягаемостью для воинов, выстроившихся на суше. После этого команды и воины проворно заводили буксирные концы на корму оставшихся бесхозными кораблей карфагенян. Хорошая погода и спокойная вода в устье крупной реки облегчали задачу; никакого реапьного сопротивления противник уже не оказывал, к тому же в битве наступил тот самый переломный момент, когда паника, растерянность и недоумение достигают наивысшего предела. Волна карфагенян отхлынула от берега — возможно, они еще могли бы что-то предпринять, если бы у них было побольше времени. Однако римляне блестяще воспользовались моментом и не стали мешкать. Взяв на буксир все те корабли, которые не были безнадежно повреждены или не сидели на мели слишком прочно, чтобы поддаться усилиям римских гребцов, римляне двинулись прочь от берега.

Радость победителей была безгранична. Следует признать, что и в самом деле столь блестящая операция заслуживала того, чтобы ею гордились и чтобы эту победу праздновали. Совершив молниеносный набег, не обладая численным превосходством и даже уступая в этом отношении врагу, римляне одержали верх. Пунийцы разом лишились практически всего своего флота, который был построен и оснащен с немалыми усилиями. В результате операции было захвачено двадцать пять кораблей и еще несколько судов полностью выведены из строя — так что их использование было уже невозможно. Учитывая, что захваченные корабли автоматически входили в состав римско-массалиотского флота (основная их часть была передана римлянами своим верным союзникам), эта победа была вдвойне болезненной для Карфагена и кардинально изменяла общее соотношение сил на испанском направлении — по крайней мере, на море. В течение часа с небольшим ситуация в войне на этом театре подверглась столь резкой перемене, о которой сами римляне могли только мечтать, хотя, естественно, стремились именно к чему-то подобному.

Сразу после битвы римляне, не останавливаясь на достигнутом, решили закрепить успех. Их флот немедленно отправился вдоль побережья к городу Онуса (современная Валенсия), который и был с ходу взят штурмом и разграблен. Вслед за тем они совершили рейд в самое сердце иберийских владений противника—к Новому Карфагену. Флот карфагенян был уничтожен, поэтому на море опасаться Сципиону было уже нечего. Однако на суше у него, напротив, не было никаких шансов: о серьезном ущербе, тем более о штурме самого Карфагена, разумеется, не приходилось и думать. Тем не менее римляне, высадившись неподалеку от города, от души предались разорению окрестностей и даже подожгли деревянные посады, примыкавшие к городским стенам и предвратные укрепления. После этого флот, нагруженный немалой добычей, отбыл в область Лонгунтика, где на берегу римлян поджидал еще один, и весьма ценный, трофей. Дело в том, что Гасдрубал складировал здесь сырье, привезенное для нужд своего флота, — спарт (эспарто), волокнистое растение, из которого изготавливали не только прочные канаты и веревки, но и грубую ткань, годившуюся для парусов. Сципион погрузил на корабли столько спарта, сколько было необходимо для римлян, а остальное моряки сожгли здесь же на берегу.

Однако и на этом поход не был закончен. Пройдя вдоль берега, римляне направили свои корабли к Балеарским островам. Достигнув ближайшего из них — Эбуса (современная Ибица), они два дня осаждали расположенный на нем город; однако поняв, что взять его не удастся, занялись грабежом окрестных деревень. Римский флот обогатился здесь гораздо большей добычей, нежели на материке; римляне уже собирались отплывать, когда к Сципиону явилось посольство, представлявшее интересы жителей Балеарских островов, с целью заключить перемирие. Отплыв на континент, Сципион встретил там еще одно посольство, отправленное представителями всех племен, проживавших в бассейне Ибера, а также и от племен, живших во внутренних областях Испании. Всего около ста двадцати племенных объединений признали в тот момент власть Рима и дали заложников. Успех был беспрецедентным — римляне, которым, казалось, трудно было рассчитывать вообще на какую-нибудь удачу в Испании, приобрели огромное влияние в этих землях. Настроения местного населения, как чуткий прибор, отреагировали на изменение стратегической обстановки — в ту эпоху это было одним из самых надежных индикаторов положения вещей. После этого Сципион совершил рейд к Кастулонским горам, на чем кампания, собственно, и завершилась. Гасдрубал же, не имея возможности помешать римлянам на море, ушел со своим войском далеко на запад — в Лузитанию, где и приступил к переформированию своих сил.

Этот рейд не только существенно повысил шансы римлян на успех, но и вдохнул в них новую уверенность в своих силах. Однако расслабляться было рано. Карфаген был силен и настойчив — даже столь бесславное поражение его флота нимало не повлияло на решимость пунийских командиров взять немедленный реванш. Сразу после получения известий о разгроме в устье Ибера карфагеняне приступили к осуществлению масштабной кораблестроительной программы. Поскольку материальная база, навыки строителей и средства позволяли решить эту проблему довольно быстро, острота этого поражения вскоре сошла на нет. Карфагеняне немедленно заложили семьдесят боевых кораблей — они прекрасно понимали, сколь важен контроль над морем, и стремились его вернуть всеми .силами.

Причем, отметим, флот этот не предназначался для простого противодействия эскадре Гнея Корнелия Сципиона и действий в прибрежных водах Иберии. Карфагеняне задумали, как мы бы сказали теперь, «асимметричный ответ», преследующий одновременно и далеко идущие цели. В сущности, это был очередной стратегический ход, который неизбежно должен был воспоследовать в силу того, что Ганнибал все-таки глубоко увяз в Италии и нуждался в помощи. Испанские войска рано или поздно должны были попытаться прийти ему на помощь, и битва в устье Ибера была лишь прологом к осуществлению этой попытки.

Собственно, дело обстояло следующим образом. Весенне-летний поход Гамилькара и Гасдрубала был призван, в первую очередь, ликвидировать досадную помеху на сухопутном и прибрежном направлениях сообщений с Италией. Это была попытка прорыва той (впрочем, не вполне надежной) преграды, которую представляли собой экспедиционные войска римлян в Южной Галлии и Восточной Иберии. Если бы она удалась, то не вызывает сомнения, что через Галлию карфагеняне бросили бы на помощь Ганнибалу не только этот корпус, но и дополнительные войска из Испании. Как была бы осуществлена эта переброска? Скорее всего, не через Альпы. Разгромив форпосты римлян и их союзников-массалиотов, карфагеняне расправились бы с частью угрозы на море и имели возможность, достроив несколько десятков кораблей, попытаться вернуть контроль над морем для безболезненной переправы в Италию всего войска посредством каботажных рейсов. Смелый рейд Гнея сорвал эти планы.

Тем не менее сама идея прорыва в Италию не исчезла; более того, возник еще более грандиозный замысел. Вновь построенные 70 кораблей предназначались для транспортировки войск непосредственно в Италию, однако совершенно другим способом. Стремясь избежать встречи с усилившимся флотом Гнея, Гасдрубал и Гамилькар, пользуясь благоприятной и еще вполне летней погодой, отважились на перевозку войск через открытое море. По замыслу карфагенских командующих, выйдя из Нового Карфагена, флот должен был отправиться вдоль побережья на северо-восток. Пройдя около 80 миль, в том месте, где испанское побережье резко выступает в море, образуя мыс Нао, корабли должны были повернуть на восток и двигаться в направлении Балеарских островов. Помимо краткого отдыха и пополнения запасов пресной воды и пищи, предполагалось взять здесь на борт дополнительные войска — местных балеарских пращников, славившихся по всему Средиземноморью, а также копейщиков. Эти союзники карфагенян играли немалую роль в войска и, в частности, существенно помогли Ганнибалу в его войнах на Апеннинах.

После этого, продолжая идти курсом на ост, флот должен был достичь Сардинии, хотя этот переход и был более сложен ввиду необходимости достаточно длительного движения вдали от берегов — расстояние от Балеарских островов до Сардинии составляет немногим менее 250 морских миль и на преодоление этого расстояния кораблям могло потребоваться никак не менее двух суток, а скорее всего, даже больше. Достигнув Сардинии, флот поворачивал на север и, следуя вдоль корсиканских берегов, должен был приблизиться к североиталийскому побережью в районе наиболее удобного порта этой местности, который чрезвычайно активно использовался римлянами — порта Пизы. Этот рейд, пусть и не слишком стремительный, все же мог застать римлян врасплох, а самое главное — позволял доставить Ганнибалу столь необходимое ему в это время подкрепление. Ведь римляне продолжали терпеть поражения, и хотя карфагеняне в Италии находились не в самом блестящем положении, инициатива на суше полностью принадлежала им.

Однако столь тщательно проработанный и начавший вполне сносно реализовываться план оказался сорванным. Римляне, от которых не укрылась подготовка флота и его движение в Италию, предприняли классический перехват. Из Рима (Остии) наперерез карфагенянам вышел большой римский флот под командованием Гнея Сервилия, состоящий из 120 квинкверем. Мало того, что эти корабли превосходили карфагенские своей численностью — на них не грузили дополнительных войск и припасов, поскольку целью операции был не десант, а лишь морское сражение. Поэтому римский флот имел преимущество и в скорости, и в маневренности. Собственно, о регулярном сражении нечего было и думать: карфагенские флотоводцы к тому времени уже слишком хорошо знали, на что способны римские корабли в морском бою.

Уже двигаясь вдоль корсиканского побережья, карфагеняне узнали от высланных на разведку легких судов о приближении этих сил. Немедленно, не пытаясь даже вступить в схватку с противником, они повернули обратно к берегам Сардинии, а оттуда отплыли в Карфаген — уже не Новый, в Иберии, а в Африканский. Причем ретирада эта совершилась настолько быстро, что римляне даже не успели толком среагировать — вероятнее всего, они просто не предполагали возможности отступления иберийского флота в Африку и убедились в этом, лишь достигнув берегов Сардинии. Карфагеняне оторвались от преследования, причем рвение их в достижении спасительных собственных побережий было, во всяком случае, большим, нежели в достижении италийского берега. Как бы то ни было, погоня за карфагенянами не достигла цели: даже более быстроходные корабли римлян, не имевших точного представления о том, каким именно курсом ушли враги, не смогли установить с ними контакт. Поняв, что догнать противника не удастся, Гней Сервилий прекратил преследование и отдал приказ идти на восток, к Сицилии. Войдя в гавань Лилибея, он дал флоту небольшой отдых, пополнил запасы и все же продолжил плавание к Африке. Здесь, близ берегов Ливии, он, вероятно, чтобы не чувствовать обиды от «безрезультатной» экспедиции, путем демонстрации силы получил немалую дань с жителей одного из островов — Керкины. Те согласны были откупится десятью талантами серебра, лишь бы римляне, громадный флот которых производил должное впечатление, не пристал к берегу и не вздумал хотя бы безвозмездно обеспечить себя всем необходимым, не говоря уже о прямом грабеже «излишков».

Кроме того, было осуществлено десантирование на побережье Африки — впрочем, вдали от крупных населенных пунктов. Римляне так увлеклись грабежом, что внезапное нападение карфагенян заставило их спешно отступить на корабли, потеряв не менее тысячи человек, после чего флот отплыл в Италию.

На обратном пути Гней захватил небольшой, но очень важный остров Коссира, находящийся на полпути от Сицилии до мыса Меркурий — ближайшей точки, подвластной Карфагену. В городке на острове был помещен достаточно мощный гарнизон, благодаря чему римляне получили возможность сделать первый и очень существенный «шаг через море» в сторону карфагенской метрополии и завладели прекрасным наблюдательным пунктом в центре южного театра боевых действий.

После этого рейда флот Гнея Сервилия вернулся в Лилибей и встал на якоре на рейде этого города. Пехотинцы были сведены на берег и размещены в городе, а сам Гней некоторое время еще оставался на кораблях, отдавая приказания и оценивая обстановку, после чего также присоединился к своим сухопутным войскам. Извещение о победе — бескровной и существенной — было незамедлительно отправлено в Рим, поскольку в сложившейся ситуации для римлян вести об успехах были, пожалуй, даже важнее, чем подкрепления и новые корабли. Зимой 217-216 гг. флот Гнея Сервилия вернулся в Рим.

Таким образом, попытка непосредственной поддержки войск Ганнибала провалилась — и провалилась в первую очередь благодаря совершенному господству римлян на морских коммуникациях вблизи Италии. Воспрепятствовать этому можно было, только блокировав и захватив порты Италии и лишив римлян их морских баз. Единственным, кто был в состоянии это осуществить, был Ганнибал, однако его армия была совершенно не в состоянии штурмовать города либо подвергать их длительной осаде. Поэтому реальных рычагов для воздействия на ситуацию карфагеняне не имели.

Получив сообщение от Гнея Сервилия, римский сенат лишний раз убедился в том, что иберийское направление продолжает оставаться чрезвычайно важным для всей римской политики в условиях ведущейся войны. Именно поэтому во главу угла иберийской политики сенаторы однозначно поставили усиление римского влияния. Отданные в этом контексте распоряжения были направлены на укрепление группировки войск в Испании. Опасаясь захвата карфагенянами новых территорий в восточной части Пиренейского полуострова, что резко увеличило бы количество доступных ресурсов и позволило бы отправлять подкрепления в Италию, римляне прилагали все силы к тому, чтобы сделать испанский фронт неприступным барьером для новых проникновений карфагенских войск на восток. Однако, учитывая то обстоятельство, что римляне были стеснены в смысле набора новых воинских контингентов даже для задействования их на итальянском фронте, нетрудно понять — основной упор должен был быть сделан на интенсификации боевых действий, а не на количественном росте формирований.

В то же время войскам в Испании помогли и традиционным способом — посылкой подкреплений. Вскоре в направлении Испанских берегов отправился конвой из 20 судов под командованием Публия Сципиона, брата Гнея. Такое количество кораблей не является случайным: соединение должно было заменить те 20 кораблей массалиотов, которые до этого составляли более половины иберийского флота. В результате численность уже собственно римской группировки в Испании доводилась до прежней — 35 кораблей, не считая союзных сил. На шедших из Рима кораблях находилось около восьми тысяч солдат, которые должны были усилить иберийскую группировку как на суше, так и на море, а также большое количество продовольствия и припасов.

Прибыв в Иберию, Публий соединил свои войска с войсками брата, и они совместными усилиями сразу же приступили к новым действиям. Усиление западной группировки позволило римлянам совершить шаг стратегического значения — впервые их войска перешли реку Ибер и углубились в земли, подконтрольные Карфагену. До сего времени они не отваживались на такие рейды. Флот постоянно обеспечивал морской фланг наступления, снабжая войска и прикрывая их от возможных нападений с моря. Зимой был отправлен еще один конвой в Иберию, на этот раз не с подкреплением, а лишь с продовольствием и амуницией.

Так закончился 217 г. — второй год войны. Наступила зима, снизившая накал боевых действий на море. В результате кампании 217 г. римляне вновь продемонстрировали, что именно они владеют морским пространством. Можно по-разному оценивать их действия, но непреложным остается факт: во всех случаях морских столкновений карфагеняне терпели урон — от необходимости отступить без выполнения поставленной задачи (Сардиния) до потери практически всего флота (Ибер). Сама демонстрация военно-морской мощи и ее наличие в ходе этого сезона боевых действий предотвратили серьезную угрозу для римлян в Италии. Несмотря на сохранявшуюся способность карфагенян к быстрой и качественной постройке новых кораблей в массовых масштабах, в результате инициатива на морях принадлежала всецело их противникам. Тирренское море полностью контролировалось римлянами, а на африканском и иберийском направлениях их превосходство было отчетливо заявлено.

В разгар активности флота в самой Италии для непосредственной охраны Рима и побережья Тирренского моря оставалось всего лишь 15 кораблей. Отправив в погоню за карфагенянами 120 квинкверем, римляне временно оголили собственные внутренние воды, однако к концу года статус-кво был восстановлен: 135 кораблей вновь базировалось на Рим (Остию), 35 находилось в Испании и 50 — в Лилибее, т.е. диспозиция, сложившаяся в первый год войны, продолжала соблюдаться.

В то же время 217 г. был отмечен и еще одним немаловажным событием. Ведь началом массового отпадения союзников в Центральной и Южной Италии дело не ограничилось. Именно с этого года стал намечаться новый фронт войны, возникновение которого было крайне невыгодно для римлян со всех точек зрения, к тому же это могло стать той самой последней каплей в чаше, или последней соломинкой на спине верблюда. Дело в том, что именно с этого года возникает угроза вступления в войну против Рима Македонии. Царь Филипп Македонский усиливает свое присутствие в Адриатическом море и совершает первые нападения на римские владения.

Предыстория этих событий была такова. Юный и энергичный, храбрый и удачливый Филипп, несомненно, вдохновлявшийся примером своих знаменитых предшественников-земляков, и в первую очередь Александра Великого, лелеял далеко идущие планы. Сейчас уже трудно сказать, какая именно степень «мирового» господства могла бы удовлетворить этого честолюбивого властителя и толкового полководца, однако остается фактом, что доминирующим направлением в его притязаниях до 217 г. оставалась Греция и Балканский полуостров в целом. Филипп, талантливый геополитик, отлично понимал значение и привлекательность также и Иллирии, бывшей одной из жемчужин античного Средиземноморья. Поэтому, если говорить о стратегических направлениях его агрессии, среди них выделяются южное и западное — греческое и иллирийское. В затяжной греческой кампании регулярно и весьма активно, хотя и не в очень больших масштабах, применялся флот. Так что нельзя сказать, что римлянам противостоял противник, неискушенный в морском деле. К тому же за Филиппом стояла многовековая история эллинской морской цивилизации, по отношению к которой традиционно сухопутные македоняне были хотя и приемными, но все же детьми.

Учитывая характер взаиморасположения Македонии и зависимых от нее стран, с одной стороны, и Рима — с другой, становится понятно, что морские коммуникации и владение морем были важны для этого столкновения не менее, чем для войны с Карфагеном, а возможно, даже в большей степени. Так, если карфагеняне находились в непосредственной близости от Италии и располагали, если можно так выразиться, общей морской границей с Римом, то македонцы вынуждены были действовать с баз, расположенных в завоевываемых землях по побережью Адриатики: базы Южной и Западной Греции были слишком удалены от Италии. Иными словами, в 217 г. Филипп находился в несколько менее выгодных условиях для развязывания морской войны.

Тем не менее македоняне, постоянно отслеживая обстановку, были в курсе всех основных событий в Центральном и Западном Средиземноморье. От них не укрылся факт постепенного ухудшения положения римлян в 218-217 гг. В разгар боевых действий в Этолии в 217 г. Филипп прибыл со своими друзьями и сподвижниками в Аргос на немейское празднование. Царь как раз наслаждался зрелищем гимнастических состязаний, когда к нему привели гонца из Македонии, спешно мчавшегося со срочным письмом. Известие, содержавшееся в нем, состояло в том, что римляне разбиты в большой битве в Северной Италии и поле сражения осталось в руках Ганнибала. Филипп, отлично понимая значимость события, не стал, между тем, делиться полученными сведениями даже со своим окружением, сообщив об этом только одному из своих союзников и советников, Деметрию из Фара. Тот, по здравом рассуждении, рекомендовал царю как можно скорее воспользоваться удачно складывавшимися обстоятельствами. Он советовал возможно быстрее завершить войну с этолянами, учитывая, что большая часть Греции была к этому времени уже замирена и в общем македоняне вполне прочно удерживали над ней господство. Филиппа ожидали, по словам Деметрия, гораздо более важные дела на западе. Деметрий рекомендовал немедленно организовать покорение Иллирии и, утвердившись там и получив относительно устойчивый контроль над портами адриатического побережья, начать завоевание Италии. Трудно представить, чтобы подобные предложения не нашли отклика в сердце честолюбивого македонского властителя.

Деметрий сказал Филиппу, что завоевание Италии, в сущности, не самоцель: это всего лишь первый шаг к завоеванию всего Средиземноморья (что в традициях той эпохи было почти что равноценно мировому господству). Это, добавил Деметрий, приличествует ему более, чем кому-либо иному. И именно теперь, когда римляне сокрушены и разбиты, для этого настал вполне подходящий и благоприятный момент.

Разумеется, слова друга упали на благоприятную и вполне подготовленную почву. Филипп был и сам склонен полагать, что следует действовать, в том числе и в западном направлении, а теперь, располагая, что называется, независимым мнением советника, укрепился в своих мыслях. Не раскрывая перед остальными соратниками всех своих замыслов, царь созвал их и предложил обсудить перспективы мира с этолянами, к каковым перспективам приближенные отнеслись с должным энтузиазмом. И тогда Филипп начал действовать.

То, что царь предпринял в Греции, свидетельствовало о грамотном и психологически выверенном отношении к противнику. Желая заключить мир на наиболее выгодных для Македонии условиях, Филипп не только не снизил активности боевых действий, но, напротив, всемерно их интенсифицировал. Параллельно с этим к этолянам было отправлено посольство во главе с уроженцем города Навпакта Клеоником. В то время, как посольство разворачивало свою деятельность, Филипп предпринял стремительные морские рейды. Отправившись в Коринф, он взял стоявшие там корабли и сухопутное войско и отправился в Эгий, а оттуда двинулся к Ласиону, захватил укрепления в Периппиях и всячески делал вид, как будто хочет вторгнуться в Элею. Действуя напористо и энергично, царь демонстрировал желание совершить как можно больше территориальных захватов и, как могло показаться, рассматривал заключение мира как не слишком желательное для себя решение вопроса. В конце концов, когда Клеоник не менее трех раз съездил на переговоры, царь с отлично разыгранным сожалением уступил просьбам этолийцев начать переговоры о мире.

Приостановив военные действия, он отправил к союзным греческим городам гонцов с письмами об условиях проведения переговоров, а сам со своими войсками и флотом переправился на противоположный берег залива и расположился лагерем около Панорма, гавани Пелопоннеса. И вообще, в ожидании прибытия посольства, Филипп то и дела перебирался с войском и флотом на новое место, разбивая там лагерь и «играя мускулами». В конечном счете на вполне приемлемых для обеих сторон условиях мир был заключен. Руки у Филиппа были развязаны, и ничто теперь не мешало ему заняться западной политикой.

Македоняне справедливо полагали, что, вне всякой зависимости от того, как пойдут дела в Италии, ничем хорошим для окружающего мира это не кончится — если, конечно, не вмешается кто-то агрессивный и сильный. Победят ли италийцы или одержат верх карфагеняне — и в том, и в другом случае победившая сторона всемерно усилится и, получив новые земли, подданных и ресурсы, приступит к дальнейшим завоеваниям. Победитель в этой войне станет господином Западного Средиземноморья, а это уже крайне серьезная заявка на мировое господство. Любопытно, что и македонские стратеги, и писавший об этом Полибий, и многочисленные современники вряд ли даже догадывались, насколько близки они были к истине. В лучшем случае для большинства современников эта война была войной за выживание между Римом и Карфагеном. В этом как раз прекрасно отдавали себе отчет многие. Но вот последующие события — события, отстоящие от описываемых на века — показали, что именно в этом году решались судьбы не только Италии и Карфагена, но и, по сути, всего человечества. Победа при Каннах имела все шансы разом отменить ту Историю, которую мы знаем из учебников и исторических сочинений, и сделать достоянием человеческой памяти совсем иную череду событий и действующих лиц. Неудивительно, что Филипп вмешался в ход боевых действий. Это был его шанс, и шанс, надо признать, вполне весомый и отнюдь не призрачный. Советники указывали ему, что продолжать разорять Элладу и настраивать против себя эллинов в данной ситуации было бы уже безумием —напротив, в их лице следовало искать союзников против гораздо более серьезных врагов на Западе. «Если царь допустит только, чтобы поднимающиеся теперь с запада тучи надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у всех нас не была отнята свобода мириться и воевать и вообще устраивать для себя взаимные развлечения — отнята до такой степени, что мы будем вымаливать у богов как милости, чтобы нам вольно было воевать и мириться друг с другом, когда хотим, и вообще решать по-своему наши домашние распри», —этими словами Агелай, один из ближайших сподвижников царя, поставил точку в любых возможных колебаниях.

Таким образом, на третьем году войны с Карфагеном, в наиболее критический момент, как бы для того, чтобы продемонстрировать бренность всех земных устремлений и истинность латинской поговорки о мирской славе, судьба «подарила» Риму нового врага. Однако реальный результат подобного приобретения был гораздо более значимым. Фактически после 217 г. конфликт Италии и Карфагена перерос в своего рода небольшую мировую войну — вполне в масштабах того времени. Дело в том, что с этого момента, благодаря замешанности Филиппа в восточных делах и войнах эллинистического мира, практически все значимые участники политических подмостков Азии и Восточного Средиземноморья вникали в ход Пунической войны и обменивались посольствами то с карфагенянами, то с римлянами. События в Италии встали в ряд главных политических новостей, циркулировавших на пространствах тогдашней ойкумены. Со своей стороны и римляне стали чрезвычайно бдительно следить за тем, что творится на Востоке, и в первую очередь в Греции. Таким образом, вступление в войну Македонии привело к перерастанию локального, безусловно, конфликта, в войну глобального масштаба, каждый акт которой отзывался эхом по всему античному миру. Одновременно римляне — как бы мало они в тот момент ни задумывались об этом — получили намек на то, в каком направлении может развиваться их экспансия: и в самом деле, Греция вскоре стала очередной добычей победившего и усиливающегося Рима. Впрочем, все это было далеко впереди, а пока на повестке дня стоял вопрос выживания.

Филипп предпринял ряд действий в отношении Иллирии и восточных островов Эллады с целью обеспечения тылов и баз, после чего приступил к организации собственной экспедиции в Италию. В ходе зимовки 217-216 гг. царь прикидывал свои силы и сообразовывал их с тем, что мог выставить противник. Римляне до этого момента не имели постоянной эскадры в Адриатике. Базировавшийся на Лилибей флот, который постепенно увеличивался, был ориентирован на проведение операций прежде всего к западу и югу от Сицилии и для действий на коммуникациях между Африкой и Европой. Традиционно, в условиях наличия союзных греческих полисов на востоке Сицилии, римляне уделяли явно второстепенное значение этой части побережья, а учитывая отсутствие реальной военно-морской угрозы со стороны Адриатики, не принимали мер по наращиванию своей мощи в этой акватории.

Однако чрезвычайно показателен факт: авторитет римлян на море в этот момент был уже столь высок, что Адриатика была как бы превентивно защищена от посягательств со стороны. По крайней мере Филипп, готовясь к экспедиции в Италию, отлично отдавал себе отчет в том, что на море ему противостоит умелый и многочисленный противник. В Иллирии развернулось строительство новых кораблей и подготовка команд, однако эти приготовления велись исключительно для осуществления вторжения на Апеннинский полуостров. Македонский царь отлично понимал, что для морского сражения с римским флотом его сил, даже при условии их чрезмерного напряжения, явно недостаточно. Потенциал Македонии для этого был слишком мал. Поэтому вся ставка изначально делалась, на внезапную и массовую переброску в Италию значительного контингента сухопутных войск. Эта операция должна была кардинально изменить соотношение сил на полуострове — и римляне, и карфагеняне напрягали все свои силы в схватке, и даже незначительное вмешательство могло разрушить то крайне неустойчивое равновесие, которое складывалось в эти месяцы.

Переправа должна была осуществляться интенсивно, войска высаживались в нескольких пунктах на восточном и юго-восточном побережье Апеннинского полуострова, деморализуя противника и готовя базы для приема новых контингентов македонян. Филипп, оценивая шансы, пришел к выводу, что наиболее удачным в данной ситуации было бы применение судов иллирийского типа, популярных по эту сторону Адриатики. И об этом следует сказать особо.

Не будет преувеличением утверждение, что на адриатических волнах в 216 г. впервые на арену международной политики вышли корабли будущего — знаменитые либурны. «Корабли иллирийского типа», на которые возлагал надежды Филипп Македонский, были, собственно говоря, те самые naves liburnae, корабли одного из наиболее могущественных иллирийских племен —либурнов. Применение этих кораблей, унаследовавших традиции эллинского судостроения и воплотивших самобытный талант своих создателей, кораблей легких, подвижных и одновременно достаточно вместительных, позволяло и в самом деле рассчитывать на успех всей операции. И как бы ни складывалась обстановка на «восточном фронте» римлян и дальнейшая история их военно-морских сил, первый шаг к использованию либурн в римском флоте был сделан именно сейчас.

Филипп предпринял масштабное строительство флота: была заложена сотня либурн, которые были достаточно быстро спущены на воду и оснащены. После этого войско, распущенное на зимние квартиры, было вновь собрано по приказу царя и стало готовиться к походу. Тем временем проводилась подготовка экипажей — на слишком привычные к морскому делу македонские гребцы на новых кораблях спешно овладевали премудростями этой профессии и в короткий срок достигли вполне приличного уровня для того, чтобы на них можно было полагаться, по крайней мере при переправе в Италию. Завершив курс обучения экипажей, Филипп погрузил войска на суда и вышел в море. Двигаясь на восток и достигнув острова Кефалления, он бросил якорь и стал ждать известий. Разведданные вскоре поступили — соглядатаи царя докладывали, что римский флот находится в Лилибее (это была та самая постоянная эскадра в 50 кораблей, наличие которой в этом порту с самого начала войны было для римлян необходимым минимумом). Успокоенный этими известиями, царь смело вышел в море, направляясь в сторону крупнейшего города Иллирии — Аполлонии.

И вот тогда события стали развиваться совершенно неожиданным образом. Флот македонян уже подходил к устью реки, не которой располагалась Аполлония, когда во время очередной вечерней стоянки перед последним переходом корабли Филиппа догнали несколько лодок, находившихся в арьергарде. Их экипажи сообщили, что мимо них только что прошли какие-то лодки, плывущие из Ионийского залива, а люди, сидевшие в этих лодках, уверяли, будто бы они недавно оставили позади себя близ Регия римские квинкверемы, двигавшиеся в сторону Аполлонии. Паника, которая поднялась в македонском флоте при этом известии, трудно поддается описанию. Нечто подобное, пожалуй, творилось в самом начале Первой мировой войны, когда замеченный над водой предмет, хотя бы и отдаленно напоминавший перископ, приводил в замешательство целые флоты, заставляя их изменять курс и отказываться от осуществления предписанных задач. Филипп и его окружение немедленно представили себе, что разведка доставила неверные или устаревшие сведения, и весь римский флот — вернее, сицилийская эскадра — теперь движется по пятам македонского флота. Поэтому, не мешкая ни минуты, царь приказал сниматься с якоря и спешно двигаться обратно к Кефаллении, стараясь держаться не очень близко к берегу. В величайшем беспорядке и смятении это приказание было, наконец, исполнено, и македонский флот в полном составе со всей возможной скорость отправился к гаваням острова. Они шли день и ночь, и лишь пристав к побережью Кефаллении, Филипп почувствовал себя в безопасности. Недоумение местных жителей царю пришлось неуклюже рассеивать, выдумывая историю о том, что лишь необходимость устроить некоторые дела в Пелопоннесе заставила его спешно повернуть назад. Стремление царя сохранить лицо вполне объяснимо, однако вряд ли многие ему поверили.

Между тем македоняне фактически испугались собственной тени. Римляне тоже располагали разведывательной информацией. Не всегда используя собственных шпионов, они получали известия и от своих вольных или невольных союзников. Так получилось и в этот раз. Скердилаид, один из самых последовательных противников Филиппа, узнав о строительстве последним большого числа кораблей, через своих послов незамедлительно уведомил об этом римлян, одновременно попросив у них помощи (что, собственно, было к общей пользе и той, и другой стороны). Римляне пошли на очень серьезный риск, отправив к берегам Балканского полуострова небольшую эскадру из десяти кораблей, выделив их из числа судов лилибейской эскадры. При прочих равных условиях эти суда могли быть попросту захвачены «москитным флотом» Филиппа. Именно их и повстречали македоняне возле Регия. Произошедшее предельно ясно демонстрирует то грандиозное значение, которое имел римский флот в это время. Сама мысль о появлении римских кораблей приводила в трепет противника, который отступал, даже не делая попыток уточнить информацию. Между тем македоняне никогда не были столь близки к своей цели —захвату Иллирии, — как в этот раз. Вообще операция в адриатических водах имела все шансы на успех: ведь римляне в 216 г. были слишком поглощены своими неудачами на суше. Но репутация римского флота летела далеко впереди форштевней римских кораблей, рассеивая их противников еще до вступления в битву. Она защищала Рим уже лучше, чем сам флот.

Таким образом, попытка демонстрации силы и прямой интервенции на Апеннины для македонян завершилась полным крахом. Даже не вступив в сражение с противником, Филипп вынужден был вернуться. Потерь он не понес, однако унижение испытал, и немалое.

В самой Италии, тем временем, наступил 216 г. — год страшного разгрома при Каннах. Несмотря на успехи на морях, римляне продолжали нести потери в сухопутных сражениях — как людские и материальные, так и, что не менее важно, моральные — от талантливого карфагенского полководца, который ввязался, казалось бы, в совершенную авантюру в глубоком тылу противника.

В эту зиму и весной 216 г. для римлян особенно важной оказалась поддержка союзников в Италии. В частности, на передний план вышло сотрудничество с Гиероном, правителем Сиракуз, который оставался наиболее преданным и надежным партнером Рима на юге. В начале 216 г. Гиерон отправил в Рим морским путем 30 000 модиев пшеницы и 200 000 модиев ячменя (модий — мера сыпучих продуктов, около 8,74 л). Кроме того, римлянам были направлены дополнительные воинские отряды — 1 000 пелтастов и 500 воинов с острова Крит, — которые усилили чрезвычайно нуждавшуюся в подготовленных воинах армию Рима. Поскольку тяжелые пехотные войска и конница римлян комплектовались только гражданами Рима и союзниками, Гиерон намеревался усилить легкие вспомогательные отряды своими воинами. Он знал уже, что эти лучники и пращники отлично проявили себя в сражениях с маврами и жителями Балеарских островов, применявшимися в аналогичных целях карфагенянами. Именно поэтому Сиракузы делали Риму этот щедрый подарок.

Этот античный «ленд-лиз», сохранявший громадное значение в течение всей войны, стал особенно важен, когда многочисленные союзные Риму города открыто встали на сторону карфагенян после каннского разгрома. Одновременно он демонстрировал колоссальную важность контроля за морскими коммуникациями: именно по ним в первую очередь осуществлялось снабжение Вечного города продовольствием. В условиях, когда большая часть Италии отказала Риму в поддержке, именно эти внешние источники позволили избежать голода и, в конечном счете, проигрыша всей войны. Римское превосходство на море свело на нет, в конечном счете, все победы Ганнибала в Италии. В течение всей войны римляне регулярно осуществляли ввоз продовольствия, прежде всего зерна, не только с Сицилии, но и с Сардинии, а также из Египта. И это несмотря на то, что карфагеняне не оставляли попыток аннексии плацдармов в западной части Средиземноморья, в особенности на островах (ведь балеарско-сардинская экспедиция 217 г. была не последней попыткой вторжения).

Помимо продовольственной помощи Гиерон оказал римлянам и своеобразную — вполне в духе времени — моральную поддержку, преследовавшую цель поддержания их воинственного и патриотического духа. Он отправил в Рим золотую статую Победы весом в двести двадцать фунтов в качестве дара с тем, чтобы римляне установили ее в своем городе навечно, что и было сделано — статуя заняла свое новое место на Капитолии в храме Юпитера.

Помимо даров послы Гиерона передали совет своего владыки, сводившийся к следующему: не стоит мешкать — напротив, необходимо как можно скорее реализовать тот план, который стоял на повестке дня до войны, и вторгнуться в Африку. По словам Гиерона, в этом случае карфагеняне на своей шкуре почувствовали бы, что такое война со всеми ее тягостями, и, несомненно, их воинственного рвения могло поубавиться. Кроме того, в этом случае они вряд ли смогут посылать помощь Ганнибалу, более всего обеспокоенные защитой родного города.

Конечно же, Гиерон не открывал сенату и всем римлянам глаза на некую новую истину. Ситуация складывалась именно таким образом, что сенат и сам уже обсуждал, и неоднократно, вопрос о действиях на юге. Именно в силу этого, а отнюдь не только для того, чтобы обезопасить Сицилию от вторжения, так долго задерживался в гавани Лилибея победоносный флот Сервилия. Потому-то слова Гиерона упали на благодатную почву; однако вполне естественная в данной ситуации осторожность не позволила римлянам сразу же предпринять высадку в Африке. Флот, находившийся в Сицилии под командованием пропретора Тита Отацилия, был увеличен на 25 кораблей-квинкверем, т. е. в общей сложности, сицилийская группировка насчитывала теперь в полтора раза больше судов — 75. Командующему были предоставлены весьма широкие полномочия: помимо патрулирования территориальных вод ему было разрешено переправиться в Африку и вести боевые действия у ее берегов или высаживать войска на континент —в том случае, если, по его мнению, это будет вести ко благу государства. Обращает на себя внимание количественный состав нового флота. Римляне еще со времен Первой Пунической войны были озабочены поддержанием численного паритета на море, а с началом Второй Пунической войны постоянно заботились о том, чтобы на каждом из направлений противостояния с Карфагеном число их кораблей превосходило число кораблей карфагенян. Судя по всему, этот принцип практически всегда выдерживался достаточно последовательно. В рассматриваемый момент главной точкой отсчета был тот флот, который отправился из Испании и был отбит. Карфагеняне имели 70 кораблей и, следовательно, римляне увеличили свою группировку до 75 единиц — меньше было нельзя, больше не позволяли обстоятельства—иначе пришлось бы оголить внутренние воды. Принцип разумной достаточности, сочетавшийся с принципом неизменного превосходства, — так, пожалуй, можно охарактеризовать морскую стратегию римской державы в этот период.

Вероятно, война на море в последующие месяцы могла идти как-то иначе — совершенно неизвестным нам образом, — если бы на итальянском фронте сохранилось прежнее положение. Но грянули Канны — сражение, вошедшее в анналы полководческого искусства и ставшее важнейшим переломным моментом в первом этапе войны. Год, на который римляне возлагали столько надежд зимой, ознаменовался страшнейшим военным провалом.

А после него события разворачивались для римлян, в общем-то, самым неблагоприятным образом. Один за другим отпадали союзные города Северной Италии. Резко сокращалась площадь, с которой римляне могли получать столь необходимые в данный момент ресурсы любого типа. И вместо того, чтобы вести «свободную охоту» в сицилийско-африканском пространстве и терроризировать карфагенян в их собственном доме, флот Отацилия вдруг оказался вынужден заниматься сугубо оборонительными мероприятиями, да еще в самых невыгодных для себя условиях.

Шок, переживаемый гражданами Рима, в котором отменили ежегодное празднование в честь богини Цереры и оплакивали павших — толком даже не зная, кто уцелел в битве, — был усугублен письмом с Сицилии, внезапно доставленным в сенат. Пропретор Тит Отацилий сообщал, что карфагеняне начали массированную атаку с юга, из Африки. Крупный пунийский флот открыл боевые действия против главного и надежнейшего союзника римлян — царя Гиерона. Не предпринимая пока осады самих Сиракуз, карфагеняне жестоко разоряли окрестные сицилийские владения Гиерона, причиняя ему колоссальный ущерб. Царь, не располагавший силами для обуздания этой агрессии, умолял Отацилия о помощи. Впрочем, Отацилий, естественно, и рад был ее оказать —собственно, для этого он и находился на Сицилии. Однако положение затрудняло то обстоятельство, что его разведка обнаружила другой карфагенский флот, стоявший в полной боевой готовности на якоре у Эгатских островов.

В общем-то, план был задуман блестяще. Не вызывает сомнения, что вся эта акция была каким-то образом согласована с действиями Ганнибала — слишком подозрительно, что сразу же вслед за битвой при Каннах Карфаген организовал вылазку к Сицилии. Успех следовало закрепить, лишив римлян баз в Сицилии и союзников на юге. Находившийся к западу от Лилибея второй флот, дождавшись ухода римского флота на помощь Гиерону, должен был немедленно напасть на город, остававшийся фактически беззащитным. Захватив главную гавань римской части Сицилии и одновременно чрезвычайно удобный для переброски войск из Карфагена пункт, флот должен был приступить к разорению окрестностей Лилибея, захвату прочих населенных пунктов и вообще всей сельскохозяйственной округи на территории сицилийской провинции Рима.

В сложившейся ситуации Тит Отацилий вынужден был отправить гонца в Рим — ведь он не вполне представлял себе точную численность обоих флотов. Да и в любом случае, ему пришлось бы гнаться за двумя зайцами — как противодействовать эгатской группировке, так и помогать Гиерону: и то, и другое было одинаково важно. Однако разделение собственных сил было чревато непредсказуемыми последствиями, а римлянам в эти дни не хватало для окончательной гибели только потери трети своего флота и оголения побережья Южной Италии. Вряд ли карфагенский флот был слишком силен, наверное, он не сильно отличался численно от того, что остался боеготовым с прошлого сезона, т. е. вряд ли превышал 70 кораблей; однако рисковать Тит Отацилий не имел права ни в коем случае. Пропретор указывал, что если Рим рассчитывает и помочь союзнику, и сохранить свои земли, он должен прислать подкрепление — новые корабли.

Получив это известие, сенаторы приняли решение, сводившееся прежде всего к переподчинению основного римского флота, базировавшегося на Остию. Претор Марк Клавдий Марцелл, командовавший этим подразделением, был отправлен в Канузий — город, в котором собралось разбитое при Каннах войско, точнее, его остатки. Рим предпочел после поражения поставить во главе войска этого опытного и грамотного офицера, полагая, что именно такой командир необходим сейчас легионам, противостоящим Ганнибалу. Он должен был заменить на посту командующего консула, которому предписали прибыть в Рим. Марк выполнил предписание — он отправил в столицу для усиления ее обороны часть своей морской пехоты, снятой с кораблей, в количестве полутора тысяч воинов. Еще одно подразделение — третий Морской легион — во главе с военными трибунами он отправил вперед в Теан Сицидинский. Сам же Марк Клавдий, передав командование флотом своему соратнику и сподвижнику Публию Фурию Филу, отбыл в Канузий.

Флот под управлением Публия немедленно отправился к Сицилии. Впрочем, часть кораблей осталась в гавани Остии. Это было сделано даже не столько в силу боязни оставить неприкрытым с моря сам Рим, сколько в силу нехватки людей в корабельных войсках. Ведь, нуждаясь в воинах, сенаторы повелели снять с флота значительную часть пехотинцев. Каждая квинкверема несла в идеальном варианте 120 солдат. Количество отправленных на сухопутный фронт было таково, что некоторые корабли просто потеряли боеспособность как полноценные единицы флота: они стали всего лишь плавучими платформами, неспособными к абордажному бою, ведь невозможно было до бесконечности перераспределять войска на судах, уменьшая их количество на каждом из бортов. Публий оставил в Остии не менее 40 кораблей с минимальными командами, а остальные (более 70 кораблей) повел на юг.

Само по себе появление столь мощной эскадры, которая, вместе с имевшимися у Отацилия кораблями, более чем вдвое превосходила силы карфагенян, произвело требуемое впечатление. Не только флот карфагенян, который, безнадежно упустив инициативу, дожидался ухода «простодушных» римлян на восток из гавани Лилибея, но и разорявший владения Гиерона отряд пустились в бегство — впрочем, по вполне понятным и простительным причинам. Принимать бой в этой ситуации было бы просто безумием — Карфаген мог лишиться разом всех своих военно-морских сил.

Римляне преследовали противника, причем в этом преследовании участвовал только флот Публия Фурия — сицилийская эскадра оставалась в Лилибее. Римская же эскадра, пополнив контингент войск на борту за счет солдат из сицилийских подразделений (у самого Публия имелось, по примерным подсчетам, около 2 900 человек солдат в абордажных командах), бросилась в погоню за карфагенянами.

У берегов Африки стало ясно, что догнать карфагенский флот не получилось — он ушел под защиту стен пунийской столицы. Тем не менее, чтобы не возвращаться с пустыми руками и «поиграть мускулами», что с психологической точки зрения было совершенно необходимым, Публий предпринял адекватный ответ. Римляне высадили десант и постарались отомстить противнику за разорение сицилийских владений своего союзника. К сожалению, данных об этой сухопутной акции у нас совсем мало. Известно лишь, что вначале она была успешна, однако римляне столкнулись с вскоре с ожесточенным сопротивлением. Карфагенское войско попыталось расправиться с орудовавшими на его территории отрядами врага, и в разгоревшемся сражении римляне понесли потери и вынуждены были отступить на корабли и покинуть Африку. Разгромом это, конечно же, не было, и потери были невысоки, однако сам Публий Фурий Фил был очень тяжело ранен и находился фактически на грани жизни и смерти. Корабельный состав, как следует из источников, не уменьшился. В таком состоянии флот отбыл в Сицилию.

Тит Отацилий немедленно известил сенат о результатах рейда. С одной стороны, они были вполне удовлетворительны. С другой же — перед римлянами встала другая проблема, более прозаическая, чем действия на поле боя. Выяснилось, что припасы и финансовые возможности войск на периферии Италии и на островах находятся в критическом состоянии. Солдаты и матросы не получили в срок ни жалованья, ни хлеба, а взять их было совершенно негде. Аналогичная ситуация сложилась и с сардинским гарнизоном — оттуда в Рим прибыли такие же вести. Самое главное, что столица при всем желании ничем не могла помочь своим героическим солдатам, оборонявшим ее на дальних рубежах — в самом Риме ситуация была не менее критичной. Поэтому сенат отдал командующим на Сицилии и Сардинии приказание заботиться о своих войсках самостоятельно.

В результате этой операции положение дел изменилось несущественно. Сухопутные силы на южных рубежах не претерпели изменений в дислокации и численности, а флот Фурия Фила, пробыв некоторое время в Лилибее — такое, которое требовалось для излечения командующего и восстановления боеспособности кораблей, — отбыл в Рим, к месту постоянной дислокации. Это произошло к концу 216 г., а до той поры римские корабли продолжали прикрывать сицилийский фланг обороны.

Важное событие 216 г. — усиление римского присутствия на Сардинии. Вернувшийся оттуда командующий Авл Корнелий Маммула доложил, что на острове постоянное брожение среди местного населения. Сарды находились на грани восстания, недовольные римскими поборами, и для бунта не хватало только подходящего вождя; они даже отправили тайное посольство в Карфаген. Сменивший Авла Корнелия Квинт Муций вскоре тяжело заболел. В этой ситуации сенат отправил на остров легион в составе 5 000 пехотинцев и 400 всадников под командованием консула и цензора Тита Манлия Торквата, который как раз в бытность свою консулом и покорил Сардинию.

Тит Манлий вытащил свои корабли на берег близ Карал, вооружил всех гребцов и моряков оружием для сухопутного боя и принял от претора мощное войско: 22 000 пехотинцев и 1 200 всадников. С этими солдатами он блистательно выиграл битву с сардами. Этим все могло и закончиться на острове, однако так получилось, что карфагеняне практически одновременно выслали для захвата Сардинии несколько десятков кораблей (точное число неизвестно) с войсками под командованием Гасдрубала, но флот этот прибило бурей к Балеарским островам, а корабли находились в столь плачевном состоянии, — был поломан почти весь рангоут, совершенно расшатан набор корпусов, — что в повестку дня ставилось уже не десантирование, а длительный ремонт на берегу. Опасаясь прибытия флота противника, Тит Манлий отвел войска в Каралы. Поэтому Гасдрубал, прибыв на Сардинию, соединился с местными повстанцами и отправил флот обратно в Карфаген. Эта акция, символизировавшая в том числе и непреклонное желание победить, однако, не принесла карфагенянам успеха. Тит Манлий вышел навстречу; несколько эпизодических схваток завершились генеральным четырехчасовым сражением, в котором римляне блестяще использовали тактику окружения противника. Потеряв 12 000 человек убитыми и 3 700 пленными, сарды и пунийцы сдались. В плен попали и сам Гасдрубал, и знатные карфагеняне — Ганнон и Магон из рода Барки, связанный близким родством с Ганнибалом. Манлий победным маршем прошел всю Сардинию, взяв все укрепления, после чего вернулся в Каралы и, спустив на воду флот, отбыл в Рим с войском.

Сардинская кампания чрезвычайно ярко обнаружила характерную тенденцию менталитета римского командования. Все же сухопутная закваска легионных командиров давала себя знать — флот Тита Манлия Торквата вполне мог быть использован против слабого конвоя Гасдрубала и просто ликвидировать его на подходе к острову. Однако… корабли были вытащены на сушу, а моряки пополнили ряды сухопутных войск.

Эта операция имела счастливое продолжение. Тит Отацилий направился со своим флотом к африканскому берегу и разграбил окрестности Карфагена. Затем он двинулся к Сардинии, зная, что Гасдрубал как будто бы должен прибыть туда с Балеар. Однако, едва выйдя в море, римляне наткнулись на африканскую эскадру карфагенян, возвращавшуюся домой. В скоротечном морском сражении римляне имели полный моральный перевес и захватили семь карфагенских кораблей — остальные в панике рассеялись, так что гоняться за ними было бессмысленно.

В целом действия на море в 216 г. во многом напоминают те схемы, которые реализовывало командование с обеих сторон в предыдущем году. Точно так же карфагеняне совершали попытки напасть на владения Рима и его союзников, опираясь на немалые по численности флоты; точно так же римляне вполне успешно воспрепятствовали им в этом. Наконец, опять, и в этом сезоне, отражение попытки вторжения немедленно переросло в преследование врага, на плечах которого римляне прорывались к африканским берегам, завершая кампанию небольшими по масштабу, но чрезвычайно важными для всего хода войны полурегулярными-полупиратскими действиями, сопряженными прежде всего с высадкой десанта на африканских островах и самом африканском побережье. Впрочем, в 216 г. размах этих действий был несколько скромнее, да и численность флотов, в особенности римского, выделенного для подобной операции, была существенно меньше.

Это объяснялось, разумеется, общим упадком военных сил Римской республики в результате крайне неудачного для них хода военных действий в кампанию 216 г. Ведь Канны были значимы для этой войны не только и не столько как пример блестящего тактического поведения полководца карфагенян: главное значение битвы —весьма трагическое, отметим, для римлян — заключалось в том, что она ознаменовала ту черту, далее которой терпеть поражения было уже просто невозможно. Исчерпание не только необходимых сил, но и ощутимое приближение кризиса резервов стали действительно переломным моментом. Неблагоприятные предзнаменования преследовали римлян, общее состояние духа населения явно клонилось к упадку. Прибегали к экстраординарным действиям, в том числе к человеческим жертвоприношениям, чуждым римским обычаям: так, на Бычьем Рынке живьем закопали в землю две пары — мужчину и женщину галльского племени и грека с гречанкой. Все это лишь подчеркивало кризисность момента.

В войне, собственно, настал момент, когда любое незначительное изменение обстановки имело шанс привести к чрезвычайным последствиям. Острая нехватка боеспособных и мало-мальски обученных военных кадров приводила к тому, что значительная часть флота была исключена из ведения боевых действий и прозябала на якоре в Остии, не являясь боевым средством. И все же, даже находясь в столь тяжелом положении, римский флот оставался хозяином положения. Самим фактом своего появления в сицилийских водах он предотвратил очередную попытку вторжения карфагенян в Италию и кризис в Сиракузах. Не вызывает сомнений, что римляне полностью продолжали владеть инициативой на морях и занимать лидирующие позиции в противостоянии с Карфагеном.

Положение Ганнибала после сражения при Каннах было устойчивым, но далеко не блестящим. Он не получал больше пополнений и припасов от галлов с севера и был полностью отрезан от помощи Карфагена с юга. Несмотря на его победы, и даже частично благодаря им, он вынужден был испытывать нехватку если не съестных припасов, то, по крайней мере, денег, военного имущества и прежде всего людей. Без бесперебойного снабжения, даже в условиях вялотекущих боевых действий и отсутствия генеральных сражений, эти обстоятельства должны были привести его армию к медленному, но неизбежному концу. Так что неудивительно, что после Канн Ганнибал обнаружил обостренное стремление обладать хорошими гаванями в Италии, чтобы войти в контакт с Карфагеном и Македонией. Конечно, сам факт его обладания такими гаванями не уничтожил бы римское военно-морское превосходство, но, по крайней мере, он мог бы рассчитывать в этом случае на снабжение посредством более или менее регулярных отправок транспортных караванов — более или менее, поскольку мы должны учитывать ограниченный радиус действия древних кораблей и неизбежные на море случайности. Но без наличия контролируемых Ганнибалом гаваней даже и это не стояло бы в повестке дня. Чрезвычайно показательно, что после Канн Ганнибал начинает действия отнюдь не против самого Рима, как ожидали практически все в Италии. Напротив, его целью становится… Неаполь.

Однако эта попытка не имела, да и не могла иметь, никакого успеха. Ганнибал, не располагавший ни одним кораблем для блокады города с моря, мог полагаться только на сухопутные войска. А его не столь уж и большая армия, главной ударной силой которой была правая рука полководца — многочисленная конница, была приспособлена к чему угодно, но не к регулярной и длительной осаде мощных приморских крепостей. Взять Неаполь можно было в этой ситуации только путем предательства, но этого не произошло. Ганнибал, разделив своих нумидийских всадников, часть оставил в засаде, а меньшему отряду приказал в беспорядке разъезжать перед городскими стенами. Соблазнившись легкой добычей, горожане вывели в долину эскадрон всадников, который был бы весь перебит ждавшими в засаде, если бы части воинов не удалось, пользуясь близостью морского побережья, вернуться на рыбацких лодках под защиту родных стен. Так море в очередной раз повлияло на ход боевых действий.

Не видя перспектив в осаде города, Ганнибал ушел. Следует отметить, что карфагеняне не смогли обзавестись тогда ни одним удобным для приема судов пунктом на западном побережье Италии. Что касается восточного берега, а также южной оконечности Италии, то здесь Ганнибалу сопутствовал определенный успех. Определенный — не более того. Да, разумеется, после его победы многие приморские города Южной Италии отложились от Рима и пополнили ряды сторонников Карфагена. Но, к счастью для римлян, среди этих отпавших городов не было ни одного со сколько-нибудь удобными для приема больших кораблей гаванями. Так на сторону карфагенян встали Салапия (в числе первых), Локры, Кавлония, Кротон (с 215 г.) и, наконец, в 212 г., Тарент, Метапонт, Фурии и Гераклея. При этом ни Брундизий, ни Регий никогда не находились в руках Ганнибала, а ведь именно они были крупными и удобными портами, как нельзя лучше подходившими для сообщения с метрополией, а единственный настоящий морской порт из приобретенных на южном побережье — Тарент — был практически бесполезен для карфагенян. Дело в том, что цитадель, доминирующая над гаванью и контролировавшая вход в нее, оставалась в руках римлян в течение всей войны. Поэтому за все время действий Ганнибала в Италии один-единственный небольшой конвой достиг расположения его войск и доставил помощь в Локры. В остальном карфагенский полководец оставался в надежной изоляции.

Действительно, южное побережье оставалось слабым местом в обороне римлян — если не прорехой, то все же относительно прозрачным пунктом их обороны. В ходе войны контакт между Ганнибалом и его правительством никогда не прерывался полностью. Само собой разумеется, что Рим никогда не господствовал над морем столь строго, чтобы одиночные суда, тем более не транспорты, а легкие посыльные корабли, не могли пробиться сквозь любую блокаду, как это случалось везде и всегда. И в 217 г. известия о победе при Тразименском озере были отправлены в Африку морским путем.

Именно в этом свете мы должны также расценить миссию брата Ганнибала, Магона, после Канн. Он доставил новости о победе в Карфаген, но в то же самое время он ярко обрисовал изолированное положение Ганнибала и просил немедленно оказать помощь в виде подкрепления, денег и съестных припасов. Несмотря на противостояние Ганнона, политического противника семейства Барка, этот запрос возымел действие: было принято решение отправить в Италию в качестве поддержки 4 000 нумидийцев, 40 слонов и деньги для вербовки новых воинов (высаженных, все-таки, позднее в Локрах). Вялость и нерешительность карфагенян составляли отчетливый контраст с энергией самого Ганнибала, однако правительство Карфагена все же честно не оставляло попыток поддержать свои войска в Италии и Испании. Схема, реализуемая метрополией, предусматривала двустороннюю поддержку своей армии на Апеннинах: с одной стороны, предполагалось укрепить армию Гасдрубала настолько, чтобы она была способна к пешему маршу в Италию для соединения с Ганнибалом и окончательному сокрушению остатков римского сопротивления — это было частью программы 216 г. С другой стороны, карфагеняне надеялись, что к 215 г. они смогут осуществлять снабжение Ганнибала непосредственно через италийские порты.

Первый план потерпел неудачу. В Испании Публий и Гней Сципионы, поделив между собой соответственно морское и сухопутное командование, успешно противостояли Гасдрубалу. Он не доверял ни своей армии, ни флоту и, как оказалось, был прав. Карфагенский полководец избегал решительных сражений, стараясь не входить в контакт с римлянами. Получив давно ожидаемые подкрепления (4 000 пехотинцев и от 500 до тысячи всадников), он воспрял духом и решил наступать. Лагерь был перенесен ближе к занятой римлянами территории, а на флот возлагалась задача защиты Балеарских островов и испанского побережья. И в этот момент последовало знаменитое восстание на флоте. Командующие и капитаны кораблей предали Гасдрубала и, бросив флот в устье Ибера, подняли восстание племени тартессиев. В результате из-под власти Карфагена вышли несколько городов и немалая территория, а Гасдрубалу вместо нападения на римлян пришлось полностью переключиться на подавление этого восстания. Наступление в Италию полностью провалилось, к тому же флот потерял множество подготовленных кадров. События на море, хотя и вне прямой связи с действиями римлян, все же привели к провалу очередной масштабной кампании карфагенян.

С самого начала «постканнского периода», и это симптоматично, карфагеняне отдавали предпочтение сухопутному варианту снабжения через Испанию всем морским вариантам — первый планировался на 216 г., вторые — на 215, и то под определенными условиями. Когда первый вариант отпал, Магон, который, в соответствии с первоначальными планами, должен был добираться до Италии морем на 60 кораблях и привезти с собою 12 000 пехотинцев, 1 500 всадников, 20 слонов и 1 000 талантов серебра, теперь должен был пробираться через Испанию.

Лишь после смерти Гиерона в 215 г. у карфагенян появилась реальная и оформившаяся надежда обзавестись базой в Сицилии. Но если это не было сделано, то вина лежит не столько на карфагенянах, сколько на активно воспрепятствовавших им римлянах. В чем карфагенян действительно стоит упрекнуть — так это в совершенно апатичном и вялом решении сардинской проблемы. Ведь этот остров во всех отношениях был легкой добычей — как до Канн, так и в последующие годы. Несмотря на усиление римского контингента на Сардинии, несмотря на сложности, которые создавало присутствие римских кораблей, действовавших в Тирренском море как в бассейне собственной виллы, остров этот был гораздо слабее укреплен, нежели Сицилия, а население его в целом — гораздо менее лояльно по отношению к римлянам. То есть одна или несколько настойчиво повторенных акций против Сардинии вполне могли дать Карфагену блестящий плацдарм напротив устья Тибра. Само по себе это не решало всех проблем, но пробивало громадную брешь в обороне Республики. Скорее всего, политику карфагенян определяло неизбывное желание вернуть власть над старым утраченным доминионом, каким была Сицилия.

Единственным успешным примером снабжения Ганнибала стала высадка в Локрах в 215 г. Бомилькара с солдатами, слонами и провиантом, который счастливо избег столкновения с кораблями римлян. Однако римляне и в этот раз продемонстрировали свои блестящие способности в маневрировании войсками и гибком реагировании на изменение ситуации. Аппий Клавдий с войсками, стремясь захватить город с высадившимся противником врасплох, сделал вид, что объезжает сицилийскую провинцию, стремительно переправил своих солдат на кораблях в Мессану через пролив, пользуясь ветром и попутным течением, а затем столь же стремительно прибыл в Локры. Однако момент все же был упущен — Бомилькар уже ушел к Ганнибалу, а город закрыл ворота и взять его не удалось, поэтому Аппий вернулся в Мессану. Собственно говоря, прорыв Бомилькара был единственным положительным результатом сардинской эпопеи — лилибейская эскадра временно покинула место дислокации и оголила южный рубеж.

В 215 г. римляне уделили особое внимание обороне калабрийского побережья, Брундизия и Саллентинской области на юго-востоке Италии. Общее расположение военно-морских сил вновь обрисовывало приоритеты командования. Следует заметить, что дислокация стала гораздо более дробной и отражала изменившуюся обстановку. С весны этого года военно-морские силы Рима были разделены следующим способом: 75 судов находились в Лилибее, где Отацилий сохранял свои функции пропретора; 35 кораблей дислоцировались в Испании, 25 — в Калабрии, чтобы защитить берега между Брундизием и Тарентом, 25 — в Тирренском море для защиты западных берегов Италии; наконец, 60 судов оставались в Остии для сопровождения конвоев, экстраординарных действий и т. д. Они действуют то под Кумами (именно корабли из подразделения Квинта Фульвия перехватывали суда по приказу Гракха), то на сардинском направлении, то патрулируют пространство у берегов Сицилии, но чаще всего базируются в окрестностях Рима.

Продолжая сохранять наиболее мощное ядро флота на африканском направлении, римляне с этого времени перешли к патрулированию небольшими эскадрами наиболее ответственных участков побережья. Так, 25 кораблей, поставленные под командование претора Валерия Левина, были отряжены для охраны калабрийского берега между Брундизием и Тарентом — в чрезвычайно важном месте обороны полуострова. Эскадра под командованием городского претора Квинта Фульвия патрулировала устье Тибра и окрестности Рима. Оборона берегов становилась все более изощренной и целенаправленной. Эти действия явились прямым ответом на сам намек на вторжение со стороны Филиппа: безусловно, лилибейская эскадра не была приспособлена к быстрому реагированию на угрозу с востока. И одному из этих подразделений вскоре, конечно же, нашлась работа.

Весной 215 г. на юге развернулись события с совершенно детективным сюжетом: Филипп, более трезво оценив обстановку и свои перспективы, решил заключить союз с Карфагеном, причем союз взаимовыгодный, и отправил в Италию посольство. В стране, раздираемой войной, миссия Ксенофана, возглавившего это посольство, была весьма трудновыполнима. Македоняне, пройдя вдоль всего южного побережья Италии и тщательно избегая встречи с дозорными судами римлян, миновали Брундизий и Тарент, представлявшие наибольшую опасность, и причалили к берегу в Южном Бруттии, на самом «носке» Апеннинского «сапога», вблизи храма Юноны Лацинии. Оттуда, уже по суше, они отправились через Апулию в Капую, однако по пути натолкнулись на римский гарнизон, дозорные которого и отвели пойманных подозрительных греков к консулу Валерию Левину в его лагерь возле города Луцерия. Ксенофан, попав в чрезвычайно щекотливое положение, не растерялся. Он заявил, что послан царем Филиппом с целью заключить мирный договор с римским народом и у него имеются соответствующие поручения к консулам, сенату и народу. В условиях, когда старые союзники один за другим предавали римлян, поддержка каждого нового потенциального союзника становилась подарком судьбы — тем более столь сильного, как македонский царь. Неудивительно, что претор с огромной и нескрываемой радостью принял македонян, нимало не подозревая об истинных целях их миссии; более того, он дал им проводников и подробнейшим образом проинформировал о том, какие именно территории на данный момент находятся во власти римлян, а какие — карфагенян. Пользуясь этой информацией, посольство Ксенофана без малейших затруднений миновало все римские гарнизоны и проникло в Кампанию, откуда вскоре добралось до ставки Ганнибала. В результате переговоров новые союзники пришли к полному согласию. Было условлено, что Филипп снарядит максимально большой флот (около 200 кораблей) и с ним переправится в Италию, где будет действовать как на суше, опустошая принадлежащее Риму морское побережье и захватывая порты, так и на море, не позволяя римлянам продолжать удерживать инициативу в своих руках. Вся Италия, по окончании боевых действий, доставалась карфагенянам; однако затем они должны были переправиться с Филиппом в Грецию и помочь ему покорить всех тех, противников, которых царь укажет. Иными словами, был произведен раздел сфер влияния и заключен договор о взаимопомощи.

Обратный путь послов и сопровождавших их карфагенских вельмож был не менее насыщен приключениями, но не столь успешен. Пробравшись к своему замаскированному кораблю, оставленному у храма Юноны, они отчалили от берега, однако почти сразу же были обнаружены римскими патрульными судами, перехватившими подозрительное судно. Ксенофан, рассчитывая, что прием сработает и во второй раз, заявил, что он послан к римлянам Филиппом, но не смог пробраться через Кампанию из-за карфагенских отрядов. Однако одеяния вельмож Ганнибала и их явно семитский облик вызвали подозрение — послов разделили, допросили и обыскали, обнаружив письма к Филиппу, текст договора и прочие бумаги. После этого послов и карфагенян, рассадив по разным кораблям, под конвоем отправили в Рим. Так что приготовления Филиппа и новая угроза с востока от римлян не укрылись. К сожалению, тот самый корабль, на котором прибыли македоняне в Италию, смог ускользнуть и вернуться домой. Поэтому македоняне все же узнали о поимке послов — но не о результатах переговоров.

Корабли с пленными послами прошли вдоль всего южного побережья Италии и вошли в Тирренское море. Когда они миновали Неаполь и шли под парусами на траверзе Кум, консул Гракх, командовавший гарнизоном, проявил сверхбдительность—он только что блестяще отразил натиск Ганнибала, ожесточенно стремившегося взять штурмом Кумы (после неудачи под Неаполем ему был необходим порт!) и решил проверить неизвестные корабли. Перехватив суда, он, прочитав письма, отправил их сушей в Рим, а послов повелел довезти до места назначения морем. Те и другие достигли Города одновременно, и сенаторы не на шутку встревожились: только этого сейчас и не доставало. Послов посадили в тюрьму, их сопровождающих продали в рабство, а сами стали обсуждать планы превентивных действий. Показательно, что сенаторы стремились навязать инициативу — предотвратить саму возможность вторжения в Италию. Срочно была увеличена южная эскадра—пять кораблей, привезших послов, вместе с еще 25 судами отправились в Тарент. Предполагалось, что соединение, которое теперь насчитывало 50 квинкверем, примет на борт в Таренте солдат под командованием легата Луция Апустия. Ему вменялось в обязанность не только патрулировать побережье, но и провести разведку боем. В случае, если бы данные договора подтвердились и было замечено масштабное строительство флота и концентрация македонских сил, должна была произойти своего рода рокировка: Луций Апустий принимал командование сухопутными войсками у претора Марка Валерия, а тот, вступив в командование флотом, должен был переправиться в Македонию и открыть там боевые действия против Филиппа. На содержание флота и войну переадресовывались деньги, которые Гиерон в прошлом году прислал для выплаты жалованья войскам.

Не зная, о чем договорились его посланцы, Филипп отправил второе посольство, которому удалось избегнуть участи первого. Однако время было упущено — лето уже кончилось, и римляне, перехватив один-единственный корабль, избегли нападения в этом году.

Македоняне откровенно боялись римского флота. Та сотня легких судов, которой располагал Филипп, не шла качественно ни в какое сравнение с 50 квинкверемами, сосредоточенными на направлении его предполагаемого удара. Именно поэтому македоняне вскоре начали полагаться в этом вопросе исключительно на своих союзников: возник план, согласно которому транспортировку македонских войск в Италию должны были осуществить корабли карфагенян. Однако вплоть до 212 г. это оставалось попросту невозможным, да и позднее Тарент, как мы помним, отнюдь не был гостеприимным портом для захватчиков. Для самих же карфагенян главным с этого времени стало то, что сменившаяся власть в Сиракузах позволяла рассчитывать на отторжение этой части Сицилии и создание там плацдарма.

Кампания 215 г. в Испании освещена источниками слабо. Известно, что Гней и Публий Сципионы в конце лета отписали в сенат отчет о действиях на западе. Блестящие успехи на этом фронте были омрачены усугублявшимся финансовым и материальным кризисом — впрочем, общим для всей Республики. Войскам и морякам не хватало пропитания и обмундирования, финансы находились под жесточайшим контролем — ведь сократилось количество налогоплательщиков и возросли расходы. Частью нехватку можно было покрыть за счет испанцев, однако значительную часть снабжения необходимо было все же прислать из Рима. Однако в целом надо отметить, что флот реального участия в боевых действиях в этот период в Испании не принимал — все основные события происходили на суше.

Событием морской войны стала и эвакуация гарнизона города Локры. Карфагеняне, отрезавшие город от связи с Римом и захватившие в качестве заложников немало граждан, в конечном счете, принудили власти Локр к сдаче, хотя это решение и не было всеобщим. Однако римские войска под командованием Луция Атилия были тайно выведены в гавань и погружены на корабли южной эскадры, которые без потерь доставили контингент в Регий. Спонтанная, но блестяще проведенная операция сохранила для Рима кадровые войска, а жители города «сохранили лицо», что было немаловажно.

Небольшое количество карфагенских кораблей в этот момент находилось неподалеку от Локр — однако римляне, занятые эвакуацией, не были склонны вступать в сражение. Пустившиеся в погоню карфагенские корабли, достигнув пролива между Италией и Сицилией, заметили еще одну римскую эскадру, направлявшуюся из Мессаны в Регий. На них, кстати, находились войска, посланные претором Клавдием для усиления гарнизона города. Теперь уже для пунийцев столкновение не предвещало ничего хорошего, поэтому они немедленно ретировались. Эта эскадра отбыла обратно в Африку и так и не приняла участия в тех действиях, которые предпринимали повстанцы в Южной Италии, когда целые территории отпадали от Рима.

Источник:

Хлевов А. А. Морские войны Рима. «Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета». Санкт-Петербург, 2005.