Сражения на море в ходе Первой Пунической войны (Хлевов А. А.)

Unguibus et rostro (Когтями и клювом)

Общие замечания касательно военно-политических стереотипов римлян — Неизбежность столкновения с Карфагеном — Необходимость применения морских сил — Строительство кораблей для вторжения на Сицилию и первые столкновения на море — Создание флота, методы строительства и подготовки экипажей — Липарская операция — Столкновение в Мессанском проливе — Сражение при мысе Милы и его анализ — Тактика применения «воронов» — Латентная стадия войны — Операции на Сицилии, Сардинии и Корсике — Бой у мыса Тиндарид — Решение о переносе войны в Африку и сражение при мысе Экном — Особенности экномской тактики римлян — Десант под Клупеей и возможность закончить войну — Строительство новых кораблей, эвакуация Клупеи и гибель флота у берегов Сицилии — Взятие римлянами Панорма — Гибель кораблей во время бури у берегов Лукании — Временный конец «политики больших эскадр» — Осада Лилибея — Сражение у Дрепан — Успешные рейды карфагенян под командованием Атарбала и Карталона — Инцидент у мыса Пахин — Карфагенские десанты в Локриде и Бруттии — Бой у Эгимура и новая буря — Блокада Лилибея и Дрепан римлянами — Рейд Ганнона и сражение у Эгатских островов — Итоги Первой Пунической войны — Анализ боевой деятельности флотов противников.

Вся история Древнего Рима — непрерывный ряд более или менее значительных военных конфликтов. Именно в результате этих войн Римская держава и стала тем грандиозным историческим организмом, который известен нашим современникам и который поражает воображение уже множества поколений людей. Конфликты эти были весьма разнообразны по форме, но уже в самом начале во многом совпадали по содержанию. Если первые военные столкновения общины Лация с сопредельными племенами и государствами с некоторой натяжкой и можно было назвать вынужденными и оборонительными (в той степени, в какой вообще являются оборонительными любые конфликты зарождающихся государств), то достаточно быстро отчетливая завоевательная направленность деятельности римлян вышла на первый план.

Несомненно, применительно к этой эпохе понятия «жертва» и «агрессор» не более, чем экстраполяция норм новейшего времени на период, которому они чужды в принципе. Во времена открытой и абсолютно бескомпромиссной конкуренции между возникавшими государственными организмами благодушные рассуждения о справедливости и естественных правах вряд ли вызвали бы даже усмешку — настолько они были нелепы. В этой ситуации вопрос шел лишь об одном — о выживании, которое не могло быть достигнуто иным способом, кроме ликвидации или серьезного ослабления и «уплотнения» конкурирующих государств и племен. Что и выполнялось претендентами на место под солнцем с неослабевающим упорством, ограниченным исключительно собственными ресурсами, силами и способностями.

В подобной ситуации всегда на повестку дня вставал один исключительно важный вопрос — об обучаемости потенциальных претендентов на региональное или мировое господство. Племя, государство или империя, желавшие оставаться конкурентоспособными и продолжать свое существование, были просто обязаны следовать в ногу со временем в плане не только количественном, но и качественном, т. е. в сфере использования новых достижений в технике и технологии, а также, в первую очередь, в военном деле. Применение новых способов ведения войны, новых типов воинских формирований, нового оружия — всего того, чего не было или было мало у противника — позволяло рассчитывать на успех в долгосрочной перспективе и, в конечном счете, на победу. В результате однозначно больше шансов занять достойное место во всемирной истории получали те племена и народы, кому удавалось более живо реагировать на требования времени и отвечать на них соответствующими решениями: в противном случае оставалось лишь уповать на неразворотливость врагов, которая не могла длиться вечно.

Мы должны признать, что в этом смысле римляне оказались в целом на почти недосягаемой высоте. Сколь бы ни велики были их успехи как администраторов, юристов и инженеров, прежде всего с понятием «римлянин» всегда и везде в памяти потомков ассоциировалось понятие «солдат». Созданная гражданами Рима образцовая военная машина фактически без существенных сбоев и пробуксовок исправно функционировала в течение более чем половины тысячелетия, опираясь, прежде всего, на свое базовое ядро — структуру римского легиона. Ее крах воспоследовал в основном все же в результате внутреннего кризиса этой базовой структуры, а не усилий многочисленных врагов: никому из них так и не удалось создать воинские формирования, равноценные легиону (отметим существенный момент — равноценные качественно, при равном количественном составе). Военная мощь Рима была подорвана им самим, и окружающим народам оставалось лишь довести дело до закономерного и логического конца. Тот факт, что ничего эквивалентного на развалинах Империи не появилось, очень легко подтвердить: достаточно сопоставить масштабы и мощь государств, существовавших на этих развалинах в последующие десять-пятнадцать столетий с мощью самого Рима. Симптоматично, что Европа доросла до качественно сопоставимых вооруженных сил лишь к расцвету нового времени, что сразу отразилось на размерах и силе Новых империй.

Упорство и самомнение римлян дополнялись важнейшим и исключительно значимым качеством — способностью учиться. В нем и только в нем содержится ответ на главный вопрос: почему именно Рим стал владыкой Средиземноморья, а мы теперь не изучаем историю греко-германского синтеза или семито-кельтских языковых связей за неимением как первого, так и вторых.

Способность подхватить на лету то, что открыто кем-то другим, и воплотить его в жизнь, доведя до совершенства — по сути дела, качество не менее важное, чем сама способность к первооткрывательству. Примеров тому много. Вся русская культура построена, как известно, на бессчетном количестве заимствований из сопредельных культур — заимствований, которые, аккультурировавшись, стали ее визитной карточкой, потеряв всякую связь с первоисточником. Все послевоенное «японское экономическое чудо» было основано на упорном, творческом и быстром внедрении чужих (прежде всего американских) технических разработок. А европейцы, познакомившись с порохом, который китайцы добрую тысячу лет употребляли на фейерверки, через каких-нибудь три столетия вернули это изобретение тем же китайцам, подмяв постепенно под себя их цивилизацию.

Поэтому Рим не стал бы Римом, не сумей он вобрать в себя опыт союзников и врагов, дальних и близких соседей, но в первую очередь тех, кто был его естественными врагами. И Рим сделал это.

Но, конечно, говоря о легионах, нельзя забывать и о морской составляющей мощи государства. В начале своей истории Рим таковой не обладал — ни практически, ни теоретически. И до поры до времени вполне благополучно без оной обходился. Обходился, ибо решал сухопутные задачи, которые в принципе не требовали привлечения морских сил. Пока римская экспансия ограничивалась пределами Италии, в ходу были в основном речные военные суда (caudices), лишь ненадолго выходившие в каботажное плавание. О том, как они выглядели, можно лишь более или менее обоснованно догадываться.

Да, многие из покоренных римлянами территорий лежали на морском побережье, обладали гаванями и флотами — преимущественно, разумеется, торговыми и рыболовецкими: похвастать боевыми кораблями могли, пожалуй, лишь жители греческих колоний — однако получалось так, что сухопутной мощи Рима оказывалось вполне достаточно для нейтрализации всякого сопротивления этих противников, а в перспективе союзников. Их хозяйство ни в малейшей степени не достигало такого состояния, чтобы зависеть, например, от морских поставок продовольствия и товаров, которые требовалось бы пресекать классической морской блокадой. В силу этого обстоятельства римляне в период завоевания Италии на практике ни разу не были поставлены перед необходимостью расширить свои воинские таланты за счет масштабных боевых действий на море.

Нет никакого сомнения в том, что без грандиозной драмы, разыгравшейся в Западном и Центральном Средиземноморье в эпоху Пунических войн, Рим не стал бы тем великим государством, о котором так много говорят и пишут, своего рода эталонным государством не только античного мира, но и всемирной истории вообще. Но также справедливо и то, что именно эти драматические события привели к рождению и окончательному утверждению на мировой арене феномена римского флота.

Карфагеняне, вступив в борьбу со своим, как тогда казалось, не вполне состоятельным в военном плане противником, вряд ли подозревали, что именно этот шаг приведет в конце концов к утверждению римлян в качестве главной силы Средиземноморья. Более того, в тот момент этого не подозревали и сами римляне. Трудно сказать, что именно — при объективном взгляде из сегодняшних времен — доминировало в мотивации римлян к 264 г. до н. э.: стремление к расширению своих владений или стремление оказать отпор своему самому страшному на тот момент противнику.

Война эта была неизбежна — столь же неизбежна, как и две последующих, вызванные уже неудовлетворенностью сторон результатами предшествующего конфликта или стремлением добить поверженного врага. Следовательно, исходя из формальной логики, неизбежным было и возникновение римского военного флота, который, в конце концов, утвердился в качестве сначала главной, а затем и единственной морской силы в Средиземноморье. В соответствии с вечной иронией истории карфагеняне оказались учителями римлян в этом становлении флота, и не без основания римляне могли выпить заздравную чашу в их честь, подобно тому, как это после сухопутных баталий проделывал Петр Великий в отношении шведских генералов.

Без становления мощного, структурированного, управляемого и мобильного флота римляне не имели ни малейших шансов на победу. Но, что еще более важно, эта победа была бы столь же недостижима без самого главного условия — создания традиции военного кораблестроения. Единожды построенный или «одолженный» у союзников флот мог быть побежден и потоплен, и тогда все вернулось бы к прежнему состоянию. Но римляне создали ту питательную почву, которая позволила им самим стать народом моря со всеми вытекающими последствиями: сочетание римских сухопутных дарований с умением мастеров-корабельщиков породило ту среду, которая позволяла восстанавливать флот даже после самых тяжелых испытаний и самим завоевывать морские пространства. После Пунических войн, а если быть предельно корректным, то уже к концу второй из них, римляне с полным правом могли считать себя властителями Средиземноморья. Их таланты создателей мощного государства наложились на устойчивую традицию судостроения.

Свидетельств того, что римляне уже перед началом Пунических войн располагали не только некоторым количеством боеспособных военных судов, но и определенным опытом их применения, действительно вполне достаточно. Незадолго до вторжения царя Пирра в Италию рядом источников перекрестно фиксируется факт применения римлянами небольшого подразделения собственного флота на юге Италии, в Таренте. Этот эпизод, как и многие другие в античной истории, при всей своей бесспорности оставляет простор для истолкования отдельных нюансов, что и привлекает к нему внимание исследователей.

Тарент на рубеже IV и III столетий до н. э. представлял собой едва ли не самую серьезную угрозу распространению власти римлян в Италии. Его относительная удаленность от Рима (Тарент располагался как раз «под каблуком» Апеннинского «сапога») создавала ту дистанцию, которая была насущно необходима для устойчивого ощущения собственной защищенности от поползновений весьма активного хищника из Лация. В то же время изрядный и традиционный авторитет Тарента в мире греческих колоний Запада подкреплялся его хотя и несколько ослабевшим, но все еще более чем достаточным экономическим и военным потенциалом. Именно поэтому вмешательство тарентинцев в италийские войны римлян было — в тех или иных формах — вполне стандартным явлением. Неизбежным в исторической перспективе стало и прямое столкновение римлян с Тарентом: стратегические военные и торговые интересы этих государств рано или поздно неминуемо должны были вступить в открытое противоречие.

Однако положение Тарента существенно ослаблялось фактом наличия серьезного противовеса в лице Сиракуз. Это сицилийский город, будучи равновеликим полюсом силы в регионе, в конечном счете и определял то динамическое равновесие, в котором находилась общая политическая и военная ситуация на юге Италии в эти десятилетия. Его противодействие Таренту приводило к тому, что последний уже не мог адекватно и единолично контролировать восточное побережье Бруттия и быть главной региональной силой. Все это объективно создавало условия своего рода «форы» для старта римлян в процессе окончательного утверждения на юге Апеннинского полуострова. Процесс этот был длительным, сложным, а порой и исключительно болезненным для них, однако его неизбежность не подлежит сомнению: Рим, как акула, оставался живым и боеспособным до тех пор, пока двигался вперед. Он сделал свой выбор, и вопрос был только в тактике и сроках исполнения намеченного.

Симптоматично, что именно с Тарентом Рим достаточно давно обзавелся соответствующим договором о разграничении сфер влияния. Этот договор, насколько можно судить, был существенной вехой в истории римской дипломатии и, самое главное, отчетливо свидетельствовал о растущих притязаниях римлян на расширение сфер своего влияния на море. Точная дата его заключения неизвестна, но совершенно ясно, что договор был заключен вскоре после 300 г. до н. э., во всяком случае, не позднее середины 290-х годов до н.э. Одним из важнейших пунктов этого соглашения был тот, согласно которому римским кораблям воспрещалось заходить к востоку от Лацинского мыса, располагавшегося неподалеку от известного греческого города Кротона на юге Италии. Исходя из этого, можно с определенностью утверждать, что крайняя оконечность Апеннинского полуострова уже вполне отчетливо контролировалась римлянами. Принципиальная важность этого состояла в том, что контролю подвергались и берега Мессанского пролива, что было крайне существенно в контексте последующего «броска на Сицилию». Однако силы Тарента были еще вполне достаточны для того, чтобы сопротивляться римской экспансии, и уж тем более на море. Именно поэтому договор носил отчетливо ограничительный характер для римлян, стесняя их продвижение не только на Адриатическое побережье Италии, но и (учитывая преимущественно каботажный характер плавания того времени) в Восточное Средиземноморье в целом. Тарент в течение нескольких лет выполнял роль своего рода «затычки», не выпускавшей римлян на просторы исподволь предуготовлявшей себя к увяданию эллинской цивилизации. И, хотя экспансионистские притязания римлян тогда еще так далеко не простирались, надо признать, что Тарент сам по себе на эту роль уже не годился. Время могучих полисов и их союзов медленно, но безвозвратно уходило в прошлое.

Кстати, прорыв на Адриатику вскоре состоялся, и помешать ему ни Тарент, ни другие греческие города уже никак не смогли. В 283 г. до н. э. римляне, разбив галлов на севере Италии, основали на побережье Адриатики новую колонию — Сену Галльскую. Преувеличивать значение этого обстоятельства для становления морских сил римлян не стоит — в последующие века, насколько можно судить, она будет скорее вспомогательным портом для римлян. Однако в ситуации начала III столетия до н.э. это было исключительно важно — римляне обзаводились базой, позволявшей в прямом и переносном смысле обойти и Тарент, и его сподвижников из других греческих колоний.

Симптоматично, что все эти дипломатические и военные мероприятия разворачиваются на фоне плотного тумана, окутывающего действительные или мнимые силы римлян на море. То, что они наличествовали, сомнений не вызывает в части транспортных и торговых судов — иначе становятся бессмысленными границы любых зон ответственности в определяемых договорами условиях. Купеческие корабли римлян были главными пожинателями результатов подобных соглашений, именно ради свободы их мореплавания эти соглашения и заключались. Вместе с тем силой, обеспечивающей действие этих договоров, был отнюдь не римский флот, а римская сухопутная армия. Римские легионы на суше создавали условия, которые позволяли оказывать давление на противника и принуждать его смириться с торговой экспансией на море. Несомненно, сбалансированным такой подход не назовешь. Он не мог, во всяком случае, защитить от внезапного нападения отдельные корабли и купеческие конвои римлян, не имевшие прикрытия. Да и любое нарушение договоренностей могло быть нейтрализовано и компенсировано опять-таки исключительно сухопутными средствами. Впрочем, поступали римляне таким образом явно не от хорошей жизни, а в силу неумолимых обстоятельств, не оставлявших возможности маневрировать ресурсами и успевать на всех фронтах. Эти обстоятельства еще не поставили римлян перед необходимостью сбалансировать свои силы.

Однако наличие некоторого количества боевых кораблей у римлян несомненно. Об их численности и качественных характеристиках говорить не приходится — они находились в русле традиций эллинского колониального и этрусского кораблестроения, однако это единственное, что можно предположить с изрядной долей достоверности. Скорее всего, к тому же, эти корабли, сколько бы их ни было, строились как раз на греческих верфях по заказу римского правительства, либо закупались или арендовались у греческих полисов. Во всяком случае, в самом начале войн с Карфагеном римляне столкнутся именно с той проблемой, которая согласуется с подобным решением вопроса: для них будет новшеством не строительство боевых кораблей как таковых, но лишь строительство крупных военных судов определенных типов и классов, да еще налаженное на собственных верфях.

Исходя из этого, можно утверждать, что в начале III в. до н. э. Рим использовал до нескольких десятков боевых кораблей среднего водоизмещения (до класса трирем включительно), пригодных для действий на морских театрах, которые были построены в основном на союзных верфях и укомплектованы — по крайней мере, в основном — экипажами из союзников. Назначением этих сил была преимущественно патрульная служба и демонстрация наличия флота как такового. Так «банановая республика» нашего времени гордится двумя ракетными катерами советской постройки и имеет собственного главкома ВМС, которые, в принципе, не способны ни защитить от масштабной агрессии, ни устроить локальный апокалипсис соседней (и не менее великой, разумеется) «державе», однако являются символом того, что «и на море мы что-то значим». Естественно, Рим тогда не был «банановой республикой» во всем, что не касалось военно-морского флота. И только поистине младенческое состояние его морских сил оправдывает это сравнение.

Кроме того, Рим оттого и стал мировой державой, что никогда не пренебрегал возможностью «загребать жар чужими руками». Очевидно, этот фактор зачастую остается недооцененным в исследованиях раннего периода истории римского флота. И в самом деле, для чего нужно было отвлекать собственные ресурсы и внимание на занятие делом, мягко говоря, не исконно римским, если можно было безболезненно и традиционно «напрячь» союзников? По сути дела, это было продолжением принципа разумной достаточности в военной и политической сфере. Позднее, когда Рим завязнет в Восточных войнах, те же симптомы станут индикатором не мнимого «упадка» римского флота, а нежелания тратить силы. В самом деле, когда реальный упадок флотов сыновей Карла Великого или потомков не менее Великого Альфреда Уэссекского оставит незащищенными границы их государств перед нападениями викингов, ситуация будет принципиально иной — ни те, ни другие не будут иметь под рукой и в числе союзников ни Родоса, ни Регия, ни Локр, ни Сиракуз, ни множества других морских центров. Стоит, в самом деле, различать упадок и разумную и экономную внешнюю политику.

Как бы то ни было, в течение без малого двух десятилетий договор о Лацинском мысе свою функцию выполнял, защищая Тарент от торговой (и не только) экспансии римлян, а тем давая возможность, напротив, утверждаться на побережьях Южной Италии и копить силы для нового броска. Ситуация взорвалась на рубеже 282 и 281 гг. до н. э.

Ранней весной 281 г. до н.э., как раз в разгар празднования в городе Великих Дионисий, в гавань Тарента вошла небольшая эскадра римлян во главе со своим командующим, Клавдием Корнелием. В сущности, единственное, что можно сказать со всей определенностью — это то, что отряд этот насчитывал десять кораблей. Все остальные обстоятельства этого инцидента продолжают оставаться более или менее достоверными или правдоподобными. Так, не вполне ясна цель кампании: Тарент был крупным портом, а силы его флота, находившиеся в гавани, были таковы, что не оставляли надежд на какой-то успех и гораздо более сильному соединению. То есть предпринять любые насильственные действия эта небольшая эскадра могла, лишь пойдя таким образом на коллективное самоубийство. Источники указывают как минимум на две причины, по которым корабли римлян оказались в тарентинской гавани: плохую погоду и выполнение дипломатической миссии.

Первое, учитывая время года (рубеж февраля и марта), выглядит вполне вероятным. Примечательно, что еще Т. Моммзеном было высказано соображение, что римляне укрылись от шторма в гавани Тарента во время перехода сил флота в Сену Галльскую, основанную немногим более года назад. Это, кстати, весьма правдоподобная версия, которая демонстрирует ту самую степень зависимости римлян от своих союзников-судостроителей, которая существовала на тот момент. Моделируя ситуацию, можно сказать, что, основав базу, римляне были не в состоянии самостоятельно наладить в ней строительство кораблей, и предприняли перегонку сил флота вдоль берегов к новому месту службы. Эта модель в известном смысле напоминает ситуацию с российскими Тихоокеанскими эскадрами, хотя и в уменьшенном масштабе, и с этой точки зрения, повторим, исключительно правдоподобна. Но, во всяком случае, это было открытое и демонстративное нарушение договора с Тарентом.

Безусловно, стоит обратить внимание и на версию реализации внешнеполитических функций. Реализация эта, впрочем, была равносильна объявлению войны, ибо посольство, прибывая на кораблях, автоматически нарушало договор. Вероятно, мы никогда не узнаем всей правды, но вот то, что произошло в дальнейшем, нам в общих чертах известно. Празднества, как было сказано, были в самом разгаре, а учитывая их характер, можно смело утверждать, что подавляющее большинство мужского населения города уже успело адекватным образом выразить свое уважение Дионису и находилось, мягко говоря, в перевозбужденном состоянии. Когда из театра, находившегося на возвышенности и открывавшего вид на порт, увидели входящие в гавань корабли римлян, реакция была вполне предсказуемой. Громадная толпа под руководством демагога Филохара бросилась в порт, к судам нарушившего договор противника. Клавдий Корнелий, не дожидаясь, пока на борту его кораблей окажутся разъяренные греки, приказал выходить в открытое море.

Но только половина его отряда сумела этот приказ выполнить. Пять из римских кораблей сумели все же выскочить из гавани, в то время как на оставшиеся пять — в том числе и на флагман самого Клавдия — со всех сторон напали горожане в небольших лодках, в изобилии качавшихся на волнах в порту. Быть может, взять эти суда на абордаж с лодок было бы невозможно, однако они выполнили свою миссию и задержали отход римлян. Это имело для последних роковые последствия — за те драгоценные минуты, что были потеряны, тарентинцам, судя по всему, удалось вывести в акваторию гавани несколько боевых судов, стоявших у берега, и организовать миниатюрное, но вполне регулярное морское сражение по существу в черте самого города. Подробности его неизвестны, но результат чрезвычайно красноречив — из гавани не вырвался ни один из кораблей римского арьергарда, причем четыре из них потопили, а одно судно захватили со всей командой. В числе погибших оказался и сам командующий. Впрочем, пленные римляне не намного пережили его, ибо также были вскоре убиты. Напротив, гребцов — в массе своей греков из других колоний и, возможно, италиков — тарентинцы обратили в рабство. Что, кстати, лишний раз свидетельствует о том, что в римском флоте той поры прослойка этнических римлян была, в сущности, чрезвычайно эфемерной.

Сам по себе этот локальный военно-морской инцидент со всеми основаниями претендует на роль первого в истории боевого столкновения римлян с противником на море. Факт именно регулярного морского сражения несомненен, ибо само по себе потопление четырех кораблей было возможно только лишь в результате классических таранных атак со стороны тарентинских кораблей, имевших это приспособление. Разумеется, их не могли потопить расковыривавшие борта или раскачивавшие суда греки из пресловутых лодок, облеплявших римские корабли, а если судно брали на абордаж, то после этого топить приз никто и никогда в те времена не порывался. Так что это был действительно морской бой — вероятно, первый в римской истории.

Возможно, впрочем, что случаи боевого столкновения римских моряков с противником имели место и ранее, однако завеса источниковедческого тумана в данном случае остается непроницаемым препятствием для каких-либо суждений. Источники, как известно, в большинстве случаев говорят совсем не о том, что хотелось бы узнать из них исследователю, что и породило феномен источниковедческой критики и анализа.

Но, конечно, надо отметить и другое. Этот военно-морской инцидент в конечном счете привел к затяжной, почти десятилетней, войне с Тарентом и, что не менее важно, к высадке в Италии войск царя Пирра. Первое имело своим следствием дальнейшее продвижение римлян в Италии и, в конечном итоге, установление ими контроля над всем полуостровом. Второе со всей откровенностью показало перспективы господства на море, как и отсутствия такового. После кельтов и вплоть до вторжений германцев (исключая, конечно, Ганнибала) Италия оставалась в военно-стратегическом плане не полуостровом, а островом, и потенциальный враг мог попасть на ее землю почти исключительно по морю. Именно поэтому в угрожаемые годы ночным кошмаром римских сенаторов, да и народа, станут возможные морские десанты того или иного противника — как во внешних, так и в гражданских войнах. Так что «общественное мнение» было подготовлено к принятию программы господства на море именно вторжением Пирра.

Однако главным побуждающим моментом к созданию собственного сильного флота станет не мечта о морском господстве, а вполне частная и локальная необходимость. До подлинной морской стратегии должны пройти еще многие годы.

Не вызывает никакого сомнения то обстоятельство, что столкновение Рима и Карфагена в противоборстве за владычество в Центральном и Западном Средиземноморье в исторической перспективе было абсолютно неизбежно. Оно было лишь вопросом времени, так что даже форма самого конфликта — смешанная, сухопутно-морская — была, конечно, предрешена геополитической ситуацией в регионе. Карфаген, быть может, и не вознамерился бы в относительно краткосрочной перспективе затевать те или иные аннексионистские мероприятия на территории материковой Италии — ему пока вполне хватало практически безраздельного контроля за морским пространством, который автоматически обеспечивал защиту карфагенских интересов на прилегающих сухопутных территориях.

Однако выход Рима за пределы не только своих стен, но и территории полуострова также был лишь вопросом времени. А любое подобное движение вызывало неизбежную тревогу и ответную реакцию Карфагена. Это, в общем-то, типичное свойство стареющих империй, лишь по внутренней сути отличалось от экспансионистских прыжков молодого хищника — Рима, однако формы реакции, естественно, были устойчивы и однозначны: военные действия и еще раз военные действия. Какова же была международная обстановка в регионе в первой половине III в. до н.э., приведшая к конфликту со столь далеко идущими последствиями?

Рим воевал почти всегда, любил это занятие и на государственном уровне, и на уровне психологии отдельно взятой личности. Римляне любили воевать, делали это весьма часто, и, как следствие, умели это делать. Следствие это отнюдь не универсально — например, потомки римлян, итальянцы конца XIX и первой половины XX столетия, тоже любили воевать и делали это часто, однако воевать так и не научились, многократно продемонстрировав свою полную несостоятельность как на суше, так и на море и в воздухе (разве что под водой они достигли чего-то заслуживающего упоминания). В отличие от своих нерадивых потомков древние латиняне уже в III столетии имели блестящий опыт сухопутных операций — пусть не всегда победных, но неуклонно ведших Рим к грядущему величию.

Именно благодаря этому один из обычных городов-общин Италии, не располагавший ни особыми ресурсами, ни исключительной численностью населения, к рассматриваемому периоду существенно расширил зону своего влияния. Из точки на карте Рим превратился в ведущую силу пока еще не слишком прочного и отнюдь не унитарного в современном понимании государственного образования, занимавшего фактически всю территорию Апеннинского полуострова. Симптоматично, что завершение формирования этого римско-италийского союза пришлось как раз на 265 г. до н. э. Быть может, современники и не могли заглянуть в будущее, но нам с дистанции в два с четвертью тысячелетия совершенно ясно, что аннексия Вольсиний — последнего непокорного субъекта будущего великого государства на территории Италии — непосредственно предваряла дальнейшие события, которые развернулись в следующем, 264 г. до н.э.

У римлян уже, вероятно, не было не только желания, но и возможности умерять свои колонизационные аппетиты. Характеристики экономической системы их государства не позволяли рассчитывать на успех и даже просто на само существование без устойчивого и обильного притока дешевой рабочей силы — рабов, которыми становились военнопленные. Главным и основным источником таковых могли быть только войны — непрерывные и успешные. Кроме того, Рим, становясь региональной державой, нуждался в устойчивом и эффективном контроле за путями коммуникаций в Средиземноморье, и прежде всего за торговыми трассами. В силу этих обстоятельств выход Рима на «большую дорогу» дележа территорий и сфер влияния был делом решенным.

Географическое положение Италии диктовало две основные возможности утоления этих аппетитов. Фланкированная на всем своем протяжении с северо-запада на юго-восток полоска суши оставляла два выхода для любой мыслимой экспансии: на континент и на острова Средиземного моря. Сухопутные операции по покорению северных территорий были не за горами и в какой-то степени уже имели место. Римское влияние понемногу распространялось как в Южной Галлии, так и в Иллирии, хотя речь еще не шла об установлении полного и прямого контроля над этими территориями. Вторым направлением развития римской экспансии была Сицилия. Завоевание этого острова, отделенного от носка Апеннинского «сапога» узким проливом, имеющим минимальную ширину всего в 4 км, было естественным и логичным шагом внешней политики римлян, но именно здесь конфликту с карфагенянами, зревшему давным-давно, суждено было перейти в фазу жестокой и бескомпромиссной войны.

Треугольный остров в центральной части Средиземного моря издавна являлся лакомым куском, на который претендовали многие государства и правители. Безусловно, в рассматриваемый период основной силой здесь были эллины. Древнейший и едва ли не крупнейший регион греческой Великой колонизации характеризовался как важной ролью в экономике региона и его транзитной торговле, так и политической нестабильностью. Греческие полисы, существовавшие здесь — в основном на побережье острова, — как правило, вели достаточно ожесточенную борьбу друг с другом и нередко принимали активное участие в распрях более крупных и отдаленных соседей, стремясь извлечь из этих распрей выгоду для собственного положения. Никакого, хотя бы и отдаленного, подобия единого государственного устройства на острове не существовало. По сути, в политическом смысле это был миниатюрный осколок классической Эллады в ее наиболее харизматичном выражении — с поправкой на вырождающуюся к этому времени сущность прототипа.

Несколько достаточно крупных полисов Сицилии играли ведущую роль в ее экономической и политической жизни. Среди них следует в первую очередь упомянуть Дрепану, Агригент, Панорм и, конечно же, лидеров в этом списке: Мессану и Сиракузы. Последние два города представляли собой крупнейших контрагентов в торговле как с материковой Грецией, так и с Римом и с Карфагеном. Их стремление проводить по меньшей мере самостоятельную внешнюю торговую и военную политику вставало на пути Рима к доминированию на острове. Исключительное значение для войны на море в ходе грядущих боевых действий имел город-крепость и важный морской порт Сицилии — Лилибей.

Однако гораздо большую опасность для римских планов представляли претензии на господство на Сицилии самого Карфагена. Карфагеняне вполне обоснованно рассматривали этот остров как часть сферы своего непосредственного влияния со всеми вытекающими отсюда последствиями. Стратегическое положение Сицилии на перекрестке морских путей с севера на юг и с запада на восток имело для них определяющее значение в мотивации претензий на эту территорию. Потомки финикийцев были в первую очередь купцами, и их интересовали главным образом экономические последствия любого передела земель и контроля за путями прохождения товаров. На втором месте находился интерес к самим цветущим полисам Сицилии, которые, естественно, могли приносить немалый доход в казну.

Отношения римлян и карфагенян интересны для нас тем, что они, уходя корнями в глубокое прошлое, олицетворяют весьма ранний выход римлян на просторы морской дипломатии. Эта дипломатия, безусловно, предшествовала созданию военно-морских сил Рима, но в то же время была продолжением и результатом дальней морской торговли римлян. До нас, благодаря Полибию, дошли в оригинальном (или очень близком к оригинальному) звучании тексты нескольких договоров Рима и Карфагена. Важная составляющая их исторической ценности — отчетливая демонстрация эскалации этого конфликта, растянувшаяся на века, но оттого не менее отчетливая. Эти источники — по своему уникальные — дают блестящее представление о системе взаимоотношений между важнейшими силами Центрального Средиземноморья задолго до того, как они вступили в открытое противостояние, и именно это обстоятельство оправдывает пространное цитирование источника.

Итак, первый из дошедших до нас договоров Рима и Карфагена был заключен в 509 г. до н. э., при консулах Луции Юнии Бруте и Марке Горации — первых консулах после упразднения царской власти. Так что молодая Республика в буквальном смысле на заре своего развития обеспечивала международное урегулирование и защиту своих интересов на морях. Текст договора гласил: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами с союзниками на нижеследующих условиях: римлянам и союзникам римлян возбраняется плыть дальше Прекрасного мыса, разве к тому они будут вынуждены бурею или неприятелями. Если кто-нибудь занесен будет против желания, ему не дозволяется ни покупать что-либо, ни брать сверх того, что требуется для починки судна или для жертвы. В пятидневный срок он обязан удалиться. Явившиеся по торговым делам не могут совершать никакой сделки иначе, как при посредстве глашатая или писца. За все то, что в присутствии этих свидетелей ни было бы продано в Ливии или Сардинии, ручается перед продавцом государство. Если кто из римлян явится в подвластную карфагенянам Сицилию, то во всем римляне будут пользоваться одинаковыми правами с карфагенянами. С другой стороны, карфагенянам возбраняется обижать народ ардеатов, антиатов, ларентинов, киркеитов, тарракинитов и всякий иной латинский народ, подчиненный римлянам. Если какой народ и не подчинен римлянам, карфагенянам возбраняется тревожить города их; а если какой город они возьмут, то обязуются возвратить его в целости римлянам. Карфагенянам возбраняется сооружать укрепления в Лациуме, а если они вторгнутся в страну как неприятели, им возбраняется проводить там ночь».

Содержание договора исключительно информативно и показательно. Кроме последних пунктов, в смысловом отношении занимающих не более трети текста, в которых идет речь об урегулировании возможных сухопутных проблем, все остальные положения посвящены определению зон влияния на море. В общем и целом следует признать, что тон договора остается в высшей степени доброжелательным. Противники еще не вошли в тот клинч, когда каждая строка заключаемого соглашения потенциально перетекает в ультиматум с перспективой объявления войны. Примечательно, что карфагеняне настойчиво стараются не пустить римлян фактически только в свои африканские владения — ведь Прекрасный мыс вдавался в море едва ли не от стен их столицы. Однако сам Полибий буквально в следующей фразе прямо указывает, что карфагеняне стремились не допустить за Прекрасный мыс именно «длинные», т.е. боевые, суда римлян и, следовательно, воспрепятствовать их разведывательной деятельности в самом сердце их державы, где располагались весьма удобные гавани. Является ли это доказательством того, что у римлян такие суда имелись в наличии? Скорее всего, да. Вопрос состоит только в том, в какой степени они были «римскими», поскольку нет сомнения, что построены и укомплектованы они были римскими союзниками, хотя и выполняли боевые задания в интересах Рима. Однако нет сомнения, что возможность полномасштабного конфликта между сторонами в тот момент всерьез не рассматривалась и в целом была относительно низка.

В то же время препятствий в торговле римлянам не чинили. Полибий утверждает, что по торговым делам им разрешалось плавать и в Карфаген, и в другие города Ливии, а также на Сардинию и в города подчиненной карфагенянам части Сицилии. Как карфагеняне не владели всей Сицилией, так и римляне не вышли еще толком за границы своего Лация. Государства не соприкоснулись своими границами и, вероятно, этот договор не дошел бы до нас — как не дошли многие другие договора с более актуальными на тот день противниками Рима, — если бы историки последующих веков не стали свидетелями острейшего противостояния Рима именно с Карфагеном и не сохранили для потомков предысторию этого конфликта.

Карфаген и ранее неоднократно предпринимал попытки захвата Сицилии. Трудно сказать, когда они начались в действительности. Документально зафиксированные события относятся, судя по имеющимся источникам, к самому началу V в. до н. э., к эпохе греко-персидских войн. Тогда персидский царь Ксеркс произвел стратегически безупречную дипломатическую игру. Понимая, что греческий мир сицилийских колоний вряд ли останется безучастным к судьбам соплеменников в самой Элладе, Ксеркс связался с карфагенянами и заключил с ними союз, результатом которого стала региональная война Карфагена с городами Сицилии. Эта война оттянула на себя внимание сицилийцев, не дав им возможности серьезно повлиять на боевые действия в Восточном Средиземноморье. Карфагеняне осуществили массированную высадку на остров в 480 г. до н.э. и вели там боевые действия — впрочем, без каких-либо кардинальных стратегических успехов.

Через семь десятилетий Карфаген вновь вел войну на сицилийских равнинах и побережьях. Новая война была, в общем, более успешна для пунийцев. Несмотря на то, что контролировать остров или диктовать свои условия большинству из его полисов они по-прежнему были не в состоянии, карфагеняне все же закрепились на побережье, и весьма надежно. Именно ими был основан Лилибей — это произошло в 409 г. до н.э. Имея в своем распоряжении мощнейшую крепость, прикрывавшую обширную гавань, карфагеняне стремились расширить свое влияние на местные дела и увеличить плацдарм, однако серьезного успеха их попытки не имели.

Второй из известных договоров с Карфагеном римляне заключили в 348 г. Текст его гласил примерно следующее: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами, тирийцами, народом Утики с союзниками на следующих условиях: римлянам возбраняется ходить по ту сторону Прекрасного мыса, Мастии и Тарсеия как за добычей, так и для торговли и для основания города. Если карфагеняне овладеют в Лациуме каким-либо городом, независимым от римлян, то они могут взять деньги и пленных, а самый город обязаны возвратить. Если какие-либо карфагеняне возьмут в плен сколько-нибудь человек из народа, соединенного с римлянами писанным договором, но не находящегося под властью римлян, карфагенянам возбраняется привозить пленных в римские гавани; если же таковой будет доставлен туда и римлянин наложит на него руку, то пленный отпускается на свободу. То же самое возбраняется и римлянам. Если римлянин в какой-либо стране, подвластной карфагенянам, возьмет воды или съестных припасов, ему возбраняется с этими съестными припасами обижать какой-либо народ, связанный с карфагенянами договором и дружбою. То же самое возбраняется и карфагенянам. Если же случится что-нибудь подобное, обиженному возбраняется мстить за себя; если кто-нибудь учинит это, то деяние его будет почитаться государственным преступлением. В Сардинии и Ливии никому из римлян не дозволяется ни торговать, ни основывать город, ни приставать где-либо, разве для того только, чтобы запастись продовольствием или починить судно. Если римлянин будет занесен бурею, то обязан удалиться в пятидневный срок. В той части Сицилии, которая подвластна карфагенянам, а также в Карфагене римлянину наравне с гражданином предоставляется совершать продажу и всякие сделки. То же самое предоставляется и карфагенянину в Риме».

Примечательно, что, при сохранении общего смысла документа, тональность его меняется чрезвычайно существенно. Фактически он наводит порядок в своего рода необъявленной и вялотекущей войне с захватом пленных и прочими «прелестями», несколько регламентируя это противостояние. Напряженность звучит в каждом пункте этого соглашения. До открытой войны еще почти столетие, однако ею уже пахнет в воздухе.

Принципиально то, что сохраняется сугубо морской характер договора, а также резко ограничивается торговая деятельность римлян, из сферы которой фактически изымается Африка.

В IV в. до н. э. борьба Карфагена за Сицилию, как правило, носила экономический характер и серьезных военных столкновений не было. Однако к концу столетия противоречия приняли столь острый характер, что разразилась новая война. В период между 311 и 306 гг. карфагеняне вновь пытались силой оружия, и в первую очередь, конечно, флота, установить свое господство на вожделенном острове. В этой войне, изобиловавшей весьма острыми моментами, флоту принадлежала существенная роль — без него вообще никакие операции на Сицилии не были бы возможны. Быть может, громких сражений и не было, однако повседневные патрулирования вод, небольшие стычки флотов сицилийских полисов и пунийцев, каперство в чужих водах и, конечно же, масштабные переброски войск и припасов по морю имели место постоянно. Но, тем не менее, стремление Карфагена завоевать землю не смогло превозмочь решимости сицилийцев эту землю отстоять. В результате этой войны окончательно подтвердился факт устойчивого присутствия карфагенян в Западной Сицилии. Опираясь на Лилибей, они все более активно заявляли свои права на доминирование повсюду на острове.

Рассматривать последующие годы как затишье перед бурей правомерно, но мы не можем сомневаться в том, что даже и без притязаний Рима война за Сицилию сама по себе была не за горами. В первой половине III в. до н. э. ситуация постепенно накалялась. Карфагеняне все отчетливее понимали, что главной противостоящей силой становятся уже отнюдь не сицилийские греки. Однако отношения развивались все же относительно волнообразно. Пароксизм своего рода взаимной привязанности римлян и пунийцев относится ко временам войн царя Пирра. Видимо, ощущение опасности и чувство общего врага на время сгладили неприязнь и подтолкнули оба государства к некоторому сближению. Следы этого взаимного движения отчетливо усматриваются в последнем предвоенном договоре между Римом и Карфагеном — договоре 280 г. до н.э.

Согласно ему подтверждалось то, что содержалось в предшествующих договорах, кроме того, добавлялись следующие условия: «Если римляне или карфагеняне пожелают заключить письменный договор с Пирром, то оба народа обязаны выговорить себе дозволение помогать друг другу в случае вторжения неприятеля, какая бы из двух стран ни подверглась нападению. Если тот или другой народ будет нуждаться в помощи, карфагеняне обязаны доставить суда ластовые и военные, но жалованье своим воинам каждая сторона обязана уплачивать сама. Карфагеняне обязуются помогать римлянам и на море в случае нужды; но никто не вправе понуждать команду к высадке на сушу, раз она того не желает».

Как видно, перед лицом общей опасности противники почти объединяются, однако иллюзий, понятно, никто не питал. Симптоматично, что почти накануне войны в договоре фиксируется отчетливое преобладание карфагенских морских сил и слабость, если не отсутствие таковых, у римлян.

Однако было ясно, что такие союзы могут существовать только вопреки обстоятельствам — они вынужденны и недолговечны. Ликвидация опасности, грозившей и той, и другой стороне, неминуемо вела к охлаждению и возврату к настороженному, а затем и враждебному взгляду друг на друга. Уже с 275 г. до н. э., с момента завершения войны с Пирром, отношения начинают ухудшаться. Вопрос вновь был лишь во времени столкновения и формальных поводах к войне.

Использование флотов сопровождало этот процесс конфронтации с абсолютной неизбежностью. Поскольку важнейшим пунктом раздела сфер влияния по заключенным договорам было запрещение приближаться к берегам противной стороны, а сделать это можно было исключительно посредством кораблей, несомненно, что нарушения хрупкого мира нужно было ожидать с моря. Возможно, мелкие казусы случались и раньше, но в 272 г. до н.э. карфагеняне нарушили договор весьма ощутимо. Рим вел войну с непокорным городом Тарентом, весьма далеко, надо отметить, от Сицилии. Осада Тарента по всем параметрам международного права и того, и нашего времени была внутренним делом римлян. Вмешательство в эту войну любой другой стороны вполне справедливо и обоснованно было бы ими расценено только негативным образом. Тем не менее карфагеняне оказали тарентинцам поддержку. Очевидно, что посылка флота в сугубо римские территориальные воды сама по себе была недружественным актом и нарушением договоренностей. К тому же это была открытая поддержка внутреннего мятежа. Тем не менее этот casus belli в тот раз не сработал. Война с Карфагеном в той ситуации для римлян была просто невозможна. Однако события эти не были забыты.

Теперь, с расстояния в десятки столетий, было бы по меньшей мере наивно рассуждать о справедливости войны с той или другой стороны. Давно нет тех, кто хоть в какой-то степени мог бы претендовать на прямую наследственную связь как с римлянами, так и с карфагенянами. И та, и другая сторона для нашего современника — лишь персонажи увлекательного исторического романа; болеть за кого-либо из них или остаться безучастным — дело вкуса. И все же, если быть объективным, то вина за первое нарушение status quo все же лежит на Карфагене. Непосредственный повод к войне, который подали римляне, безусловно, вторичен.

Как бы то ни было, но в 264 г. до н. э. война все же началась. Она и замышлялась, и велась изначально как в том числе и морская война. Иначе и быть не могло — римляне фактически впервые в своей уже многовековой истории столкнулись с необходимостью вести боевые действия на территории, отделенной от их метрополии водным пространством. Конечно, может показаться, что пространство это было смехотворно мало — в самой узкой части Мессинского пролива, между Регием и Мессаной — не более 4 км, да и в других его местах ширина, как правило, не превышает 10-12 км. Однако вспомним, что, например, для союзников в разгар второй мировой войны этот пролив вовсе не был легким препятствием. Конечно, в эпоху римлян и карфагенян не было двигателей внутреннего сгорания, авиации и огнестрельного оружия (которые насколько усложняли форсирование водных преград, настолько же и упрощали), но для союзного командования даже единовременная переправа контингента долгие месяцы была настоящей головной болью. Римляне столкнулись с этой проблемой задолго до них.

Переброска войск, их снабжение, пополнение и замена контингентов, очевидно, были возможны и с помощью относительно небольшого по численности торгового флота. Силы для этого у Рима, разумеется, были, и решить задачу военно-транспортного характера ему было вполне «по зубам». Однако противостояние ведущей морской державы осложняло эту задачу и делало ее осуществимой лишь при чрезвычайно удачном для римлян стечении обстоятельств. В самом деле, не нужно быть выдающимся стратегом, чтобы понять: любой карфагенский полководец, грамотно организовав патрулирование Мессинского пролива и блокаду западного побережья Апеннинского полуострова, мог даже с помощью нескольких десятков полноценных боевых кораблей тяжелых классов парализовать снабжение высаженных войск или не допустить такой высадки вовсе. Как тут не вспомнить бессмертное замечание Петра Великого о государе, имеющем две руки лишь тогда, когда он имеет и армию, и флот?

Война априорно виделась римлянам прежде всего сухопутной, и понятно, что и так небезграничные силы Рима концентрировались на формировании легионов и их снабжении для действий на относительно отдаленной территории. Опасения за их судьбу и регулярность функционирования каналов обеспечения были, таким образом, главной и первостепенной причиной возникновения у Римской республики собственных военно-морских сил. То, что эти опасения измышлены нашими современниками, достаточно ясно опровергается словами Полибия, который прямо указывает, что легионы, отправленные на Сицилию, «терпели сильную нужду».

Говоря о Первой Пунической войне, нельзя не отметить, что боевые действия на море в этом конфликте были достаточно кучно локализованы на карте Средиземноморья. Нет никаких оснований для выделения в этом конфликте нескольких театров военных действий. Несомненно, все сражения, перевозки и маневры флотов разворачивались, по сути дела, на одном-единственном театре — центрально-средиземноморском. Безусловным центром его выступали сицилийские прибрежные воды, однако спорадически боевые действия переносились и в другие регионы Средиземноморья. Однако фактически они никогда не выходили за пределы, ограниченные внешними сторонами треугольника Италия — Сицилия—Сардиния—Корсика. Это пространство достаточно ограниченно. Но главное не это. Опыт исследования боевых действий в Первую пуническую войну и сопоставление их с действиями в ходе Второй пунической войны демонстрируют кардинальную разницу в использовании флотов. Изрядная недифференцированность боевых соединений в ходе первого конфликта приводила к тому, что по сути дела в этих акваториях действовал один римский флот, одна эскадра. Тактические подразделения могли выделяться из ее состава, однако римляне в ходе своего первого открытого и ожесточенного конфликта с Карфагеном еще не доросли до оперативного маневрирования на уровне нескольких самостоятельных эскадр, отвечавших за те или иные фронты и театры. В полном соответствии с этим обстоятельством римские власти, сенат и командование рассматривали все акватории, где велись боевые действия, как нечто достаточно единое, как один театр боевых действий.

Несомненно, римляне вполне отчетливо представляли, с кем они имеют дело на море. У обеих сторон были свои плюсы и минусы. Вряд ли все они явственно стояли перед мысленным взором участников самих событий, но мы с расстояния более чем в два тысячелетия, конечно же, некоторые вещи осознаем лучше. За плечами карфагенян стояли века удачных морских экспедиций и фактического господства на значительной части Средиземного моря. Традиция кораблестроения была устойчива и глубока, это был тот «гумус», который нарастает веками и не исчезает просто так, без следа, даже в случае угасания культуры, о котором в тот момент не было и речи. Выработанные типы кораблей, пригодные для использования в различных ситуациях, были безусловным и важным активом карфагенской стороны. Второй важнейшей составляющей были, несомненно, кадры корабельных мастеров и флотоводцев. Этот потенциал значил еще больше: школа судостроения и в особенности школа судовождения давали пунийцам невообразимое стартовое преимущество над римлянами.

Последние, в свою очередь, могли похвастать лишь более или менее отработанным искусством создания скромного по размерам и мореходным качествам гражданского флота. Разумеется, он также располагал кадрами — как в сфере строительства, так и в сфере кораблевождения. Однако механически эти кадры не могли быть мгновенно переориентированы для создания и использования полноценного боевого флота. Даже напряжение сил союзников в Италии и греческих полисах могло решить эту проблему лишь отчасти. Таким образом, нужно признать, что стартовый уровень карфагенян и римлян в плане морского потенциала был мало сопоставим, и эта диспропорция была отнюдь не в пользу сынов Вечного Города.

Однако была и другая сторона вопроса. По обучаемости римляне намного превосходили своих противников. Еще важнее был аспект изобретательности. Именно римский гений пришел к логичному и неизбежному (глядя из нашего исторического далека), но в действительности далеко не очевидному и совсем не простому решению о дополнительной механизации своих судов с целью организации полноценного абордажного боя. Напомним, что цивилизация скандинавов, например, развивавшая совершенно самобытное и оригинальное искусство судостроения как минимум с неолита до конца эпохи викингов (т.е. несколько тысячелетий) и пользовавшаяся в морских сражениях исключительно абордажной тактикой, так и не создала специальных приспособлений для облегчения переброски воинов на вражеский корабль. Так что изобретение римлянами знаменитого «ворона» было совершенно оригинальной и вполне гениальной догадкой, кардинально изменившей положение дел на море. Симптоматично, что карфагеняне — разумеется, познакомившиеся с этим нововведением римлян, в принципе не имели никаких технологических препятствий для его распространения на своих кораблях: даже не имея в руках образца, такое не слишком сложное с инженерной точки зрения сооружение нетрудно было воспроизвести в собственной, оригинальной версии. Проблема, однако, заключалась в том, что пунийцам просто нечего было перебрасывать на римские корабли.

Век, который стоял на дворе, был во всех отношениях веком пехоты. Несмотря на все успехи нумидийской конницы (как за несколько веков до нее — персидской и вообще восточной кавалерии) или экзотику в виде боевых слонов, становым хребтом всех армий продолжала оставаться пехота. Поскольку конница карфагенян при всем желании не могла бы принять участие в абордажном бою на море, оставалось рассчитывать только на пехоту. Но, вероятно, карфагенские военачальники хорошо представляли себе, чего в реальности стоит их пехота. При всех оговорках в ходе пунических войн она явственно продемонстрировала, что уступает римским легионерам по всем статьям.

К слову сказать, это имело отношение и к корабельным командам. Безусловно, в реальной боевой обстановке имело огромное значение состояние боевого духа экипажей судов — как тех, кто стоял у руля или управлял такелажем, так и тех, кто сидел на скамьях под настилом палубы, вцепившись в рукоятки весел. В значительной степени от того, сколь стойкими окажутся эти люди перед лицом опасности страшного таранного удара в борт или захвата корабля абордажной партией противника, зависел и сам исход боя. Собственно, от них требовалось только одно: безукоризненно и своевременно исполнять команды, невзирая на любую опасность. Очевидно, что для этого требуется — коль скоро речь идет о массовом явлении — определенная коллективная заинтересованность, социальная целеустремленность и, в конечном счете, патриотизм.

Пожалуй, именно здесь мы упираемся в главный и основной вопрос Пунических войн. В них, в конечном счете, победили не римская армия и флот, а римское государство как феномен. Построенное на коммерчески-родовом принципе карфагенское государство вообще, говоря откровенно, с трудом может быть названо государством как таковым. Все военные конфликты между Римом и Карфагеном (а не, только Вторая пуническая война) были в большей степени инициативой отдельных личностей, семей и партий Карфагена, чем государственными мероприятиями. На этом фоне фактически тотальная война, которую каждый раз вел Рим, выглядит более убедительно и перспективно. Конечно, вопрос о том, был ли предрешен закат Карфагена, сродни вопросу о том, проиграл ли Гитлер Вторую мировую войну еще до ее начала. С исторической, научной точки зрения он не вполне корректен. И вместе с тем ответ на него вполне очевиден как в первом, так и во втором случае. Карфаген был разгромлен не благодаря корвусам, талантливым флотоводцам римлян и их великолепной морской пехоте. У него просто не было шансов на победу в этом противостоянии систем и стереотипов государственной власти. Это, однако не отрицает того факта, что римляне столкнулись со смертельно опасным противником и не умаляет их героизма и талантов. К тому же в 260-х годах до н. э. вряд ли нашелся бы человек, в особенности в самом Риме, который смотрел бы в будущее с таким же оптимизмом, как делаем это мы спустя почти двадцать три столетия.

Всякая война имеет начало. Поскольку боевые действия в ходе Первой пунической войны велись прежде всего на территории острова Сицилия, первой и важнейшей задачей сражающегося Рима стала переброска войск на Сицилию.

Как и в наши дни, в те времена элементарная переправа контингентов через пролив по определению не могла рассматриваться только как транспортное мероприятие: наличие противника на море автоматически превращало ее в комплексную операцию, сопряженную с риском открытого столкновения морских сил. Всю значимость этого своего первого шага в войне на море римляне отлично осознавали. Симптоматично, что Полибий — один из двух главных наших информаторов в вопросах Пунических войн — относит революцию в морской политике римлян именно к этому эпизоду войны. «Не имея средств к морской войне не то что значительных, но каких бы то ни было, никогда раньше не помышляя о морских завоеваниях и впервые задумав это теперь, они принялись за дело с такою уверенностью, что решились тотчас, еще до испытания себя, померяться в морской битве с теми самыми карфагенянами, которые со времен предков их неоспоримо владычествовали на море».

Следует заметить, что эта транспортная операция ни в коем случае не рассматривалась римлянами как нечто самодостаточное. Строительство полноценного боевого флота —собственного, а не только союзнического — было осознаваемым в Риме велением времени. Именно эту цель преследовала принятая сенатом широкомасштабная и, без всякого преувеличения, дерзкая кораблестроительная программа. Так, согласно все тому же Полибию, римляне заложили, по сути дела, огромный для них флот, состоящий из двадцати трирем и ста квинкверем. Причем, если с триерами, судя по всему, проблем особых не было — их, вероятнее всего, скопировали с устоявшихся образцов греческих кораблей этого класса, да и в прошлом, наверное, уже строили сами, — то квинкверемы вызывали определенные затруднения. Опыта их строительства просто не было, как не было под рукой и образцов. Симптоматично, что именно этот класс кораблей изначально мыслился как главная и основная ударная сила антикарфагенских сил. Триремы, при всей своей простоте, легкости, маневренности и скорости, в тот момент уже вряд ли могли на равных тягаться с более тяжелыми, но и более надежными и устойчивыми к повреждениям квинкверемами. Информация об этом, несомненно, циркулировала и среди греков, и среди разноплеменных купеческих команд, наводнявших Средизмноморье. Именно поэтому ставка изначально была сделана на наиболее перспективный в это время тип судна. Проблема была только в отсутствии опыта.

Интересно то обстоятельство, что римляне, видимо, действовали по несколько нетрадиционной схеме подготовки к войне. Трудно вообразить, что они не рассчитывали в краткосрочной перспективе столкнуться с карфагенянами, как и предположить, что надеялись избегнуть морских столкновений. Как известно, существует две основных схемы подготовки к войне, требующей известного уровня технической оснащенности. В первом случае государство регулярно обновляет существующие запасы вооружения, находясь в состоянии своего рода «перманентной» подготовки к боевым действиям. При всем удобстве — отсутствует нужда в периоде «раскачки» — этот стиль имеет и тот минус, что требует значительных вложений для обеспечения элементарного обновления материальной базы; причем, чем больше масштаб подготовки, тем значительнее затраты на ремонт вооружения, замену устаревших образцов и т.д. Второй путь предусматривает строительство необходимого минимума технических средств в самый последний момент, непосредственно перед или уже в ходе боевых действий. Заметим, что в отличие от ситуации XX или XXI столетий, в эпоху античности войны не были столь молниеносны. Именно поэтому второй вариант действий был рентабельнее и, в определенном смысле, приемлемее для римлян. В самом деле, нужда во флоте возникла только на пороге открытой войны с Карфагеном. При определенной неспешности разворачивавшихся боевых действий этот путь, даже при известной его рискованности, был вполне оправдан. Конечно, вопрос о том, что было бы, если бы карфагеняне в первые же месяцы войны предприняли массированную десантную операцию где-нибудь близ Остии или Неаполя, остается открытым. Но — сколь открытым, столь же и риторическим. Слишком не в карфагенском духе было подобное мероприятие, и слишком иные времена еще были.

Так что римляне были оправданы самой историей — в том смысле, что оказались совершенно правы, не предуготовляя себя загодя к большой морской войне. Примечательно, что эти два потока исторических событий — постройка боевого флота в Остии и подготовка транспортов для высадки на Сицилии — разворачивались почти синхронно. И они оказались достаточно тесно связанными между собой самим ходом истории.

Итак, римляне приступили к созданию флота вторжения. Для переправы в Мессану у них и в самом деле не было никакой материальной базы. Судя по данным Полибия, кораблей, пригодных для перевозки войск, не было в принципе: римляне не располагали не только парусными транспортными кораблями, но и вообще «длинными» судами современного типа; не было в наличии и обычных лодок. Возможно, находившиеся в употреблении торговые корабли в тот момент были в исключительно плохом техническом состоянии, возможно, что часть из них находилась где-то вдали от Италии с торговыми целями. В любом случае их не было в Риме, вернее, в Остии, а тем более в Мессанском проливе. Что касается лодок, то, вероятно, они имелись в остийском порту, однако переправить немореходные, в общем-то, челны вдоль половины итальянского побережья было просто невозможно. Да и наличие только легких лодок не гарантировало переправе не только успеха, но и самой возможности ее осуществить.

Выход был найден за счет союзников (собственно, за этим Рим ими и обзаводился). Сооружение и поставка кораблей всех классов были возложены на несколько союзных Риму городов Южной Италии. Мы не знаем, сколь широка была эта программа и какое количество городских общин было вовлечено в нее. Полибий называет четыре города, которые поставили Риму имеющиеся у них суда либо соорудили новые: это Тарент, Локры Эпизефирские, Элея и Неаполь. Именно эти города выставили флот из «пятидесятивесельных» кораблей и «трехпалубных» судов. Повторим — нет никаких оснований отрицать участие в этой акции и других городов Юга. Они располагали кадрами корабелов и моряков, их капитаны имели отличную репутацию и опыт. Однако источник говорит нам лишь об этих четырех городах.

Время постройки и точная численность флота нам неизвестны. Можно с уверенностью утверждать, что основная масса кораблей была уже готова, лишь часть могла быть достроена на верфях союзников, однако на это требовались дни, максимум недели. Вероятно, численность флотилии составляла несколько десятков судов, во всяком случае, не дотягивала до сотни. Слишком масштабные мероприятия еще не были насущной необходимостью. Войска были погружены на суда и отправились в свой недолгий путь. Именно здесь, в проливе между Италией и Сицилией, и произошло первое драматическое столкновение между сторонами на море. Примечательно, что это как бы подчеркнуло характер начавшихся более чем вековых войн.

Опять же, обстоятельства этого столкновения достаточно туманны, однако стоит попытаться проникнуть за ту завесу, которая отделяет нас от реальных событий. Карфагеняне не могли не знать о приготовлениях римлян. Сколь бы краткосрочной ни была подготовка к высадке, сбор кораблей, их ремонт и достройка были слишком заметны, и об этом знало, вероятно, все заселенное греками побережье Италии. Неизвестно, на какую гавань базировался карфагенский флот и в каком составе он выступал. Кораблей вряд ли было много. Скорее всего, пунийцы выделили небольшой отряд — вероятно, в составе одного-двух десятков кораблей — с тем, чтобы попытаться сорвать переправу. Возможно, что эта эскадра просто осуществляла регулярное патрулирование Мессанского пролива. В любом случае держать здесь весь флот и «утюжить» им море постоянно было просто физически невозможно. Напомним, что римляне и союзники готовили флот, состоящий из транспортников. Даже вдвое уступавший ему по численности флот, полностью состоящий из боевых кораблей с таранами, мог элементарно перетопить добрую половину римских судов, что называется, «с первого захода» — при условии, что сам находился в непосредственной близости и не зевал.

Этого, однако, не случилось. Карфагеняне действительно напали на римлян в проливе во время переправы. Однако это нападение было не слишком результативным для них самих. Полибий вообще не упоминает о потерях римлян в людях и кораблях. Даже если они и были, то явно незначительные и никак не повлияли на результаты десантной операции. Скорее всего, карфагенская эскадра просто опоздала и напала на римские суда в завершающей стадии операции. Именно этим объясняется не только отсутствие потерь, но и ключевой эпизод начального этапа всей войны. По сути дела, карфагеняне этой атакой навредили самим себе. Один из нападавших на римлян кораблей оказался потерян при следующих обстоятельствах: кормчий не рассчитал траекторию движения корабля и, пытаясь таранить уже пристававшее к берегу римское транспортное судно, выскочил на берег. Понятно, что снять свой корабль с мели в этих условиях карфагеняне не могли — римляне просто не позволили им этого сделать. В результате судно в практически исправном состоянии досталось римлянам. Это был именно тот тип квинкверемы, который требовался как образец при строительстве собственного флота или, по крайней мере, очень близкое к нему судно. Остальное, в сущности, было делом техники. Исследовать судно, произвести необходимые обмеры и вычисления, при необходимости выполнить какие-то чертежи и переправить эту документацию, а возможно, и сам корабль в Остию было уже делом нескольких дней.

Так, в результате «подготовленной случайности», римляне получили мощный технологический импульс к строительству современного, полноценного и боеспособного флота. Надо отметить, что весь этот эпизод породил в научной литературе массу мнений и кривотолков, вплоть до полного отрицания его достоверности. Гиперкритики утверждают, что народ, незнакомый с судостроением в должном объеме, не способен качественно скопировать сложное судно. Утверждают, что случай вымышлен, а римляне и сами смогли создать адекватные суда, без опоры на якобы потерпевший крушение карфагенский корабль. В общем, схема Полибия критиковалась не раз. Однако с нашей точки зрения, схема, учитывающая наложение на высокоразвитую производственную базу и инженерную традицию римлян конкретного случая «превратностей войны», своего рода непредумышленного технологического шпионажа, с точки зрения современности выглядит в высшей степени правдоподобно. Разве не таким же точно образом Германия в 1915 г. создала собственную высококачественную истребительную авиацию? Сколько сотен и тысяч подобных «заимствований» предоставил в распоряжение историков науки один только XX в.? Так что, на наш взгляд, Полибию можно и нужно доверять — и не только в этом случае.

Итак, первое столкновение на море состоялось. Формально победителей в нем не было, однако с объективной точки зрения, несомненно, победителями были римляне. Они выполнили свою задачу, переправив войска на сицилийский берег и не понеся при этом ощутимых потерь. Карфагеняне, напротив, с поставленной задачей — сорвать переправу легионов — не справились ни в какой степени. Так что счет уже с первых дней кампаний на море был в пользу римлян. Однако первое реальное столкновение боевых флотов произошло несколько позже.

Римляне, осуществляя свою строительную программу и используя данные, касающиеся устройства захваченного ими корабля, развернули кипучую деятельность. Любопытно, что для ускорения процесса подготовки экипажей ими был применен своего рода тренажерный комплекс, при всей своей примитивности блестяще соответствовавший возложенным на него задачам. Специально назначенные люди вербовали команды строящихся кораблей. Дабы не дожидаться спуска судов на воду, до которого было еще довольно далеко — не менее месяца, — был применен элементарный способ. На берегу в Остии был сооружен упрощенный макет интерьера корабля, состоящий из скамей, расположенных в том же порядке, что и на реальном судне. Римских военачальников можно было понять: они имели дело с «призывниками», которые попросту никогда не сидели на веслах и не имели должного понятия о синхронности движений при гребле, да и о самих движениях. Все приходилось начинать с нуля. Традиция отсутствовала, и ее создавали наспех, но вполне эффективно. Между рядами располагался келевст, задававший ритм гребли, и будущие моряки, для начала вообще без весел, просто учились откидываться назад и заводить весло вперед. Сохранение этого ритма в течение длительного времени, нескольких часов, отрабатывалось до автоматизма, на что ушло немало дней, однако к тому моменту, когда корабли начали спускать на воду, гребцы, по крайней мере, имели уже базовую подготовку. Оставалось отработать движения на воде, с настоящими веслами и настоящей нагрузкой, что также требовало некоторого времени — хотя бы для того, чтобы мышцы гребцов привыкли распределять эту нагрузку в ходе многократных и монотонных движений.

Примечательно, что был применен еще один прием, весьма напоминающий современную практику кораблестроения. Корпуса кораблей спускались на воду, как только это позволяло их состояние, иными словами, корабли сходили со стапелей недостроенными. На них сразу же приступала к тренировкам команда, а рабочие верфей, тем временем (в основном по ночам и в перерывах между тренировками, но иногда и параллельно с ними) производили необходимую достройку, установку рангоута и такелажа и т. д. Это существенно сокращало срок достройки и позволяло свести к минимуму потери во времени, которое становилось все драгоценнее.

Неоднократно упоминалось в литературе применение стандартизации в процессе постройки античных кораблей и, в частности, ссылались на то, что именно подобная стандартизация на основные элементы конструкции облегчала и ускоряла постройку кораблей римлянами в эти дни. Разумеется, в отличие от археологических находок (элементов корабельного набора) с клеймами, обнаруживающихся в различных регионах Средиземноморья, применительно к ситуации в Остии в год начала Пунической войны данных у нас нет. Однако ничего неправдоподобного в такой стандартизации нет. Базируясь на опыте греческих мастеров, римляне, несомненно, не прошли бы мимо такой великолепной возможности облегчить себе задачу, тем более что она полностью соответствовала их собственному прагматически-инженерному взгляду на действительность. Изготовление базовых элементов конструкции корпуса, не говоря уже о массовом производстве весел, частей рангоута и дельных вещей, могло серьезно ускорить постройку, и было оправдано в условиях массового «госзаказа», когда в одном месте строились десятки кораблей. Кроме того, в этой ситуации можно было распределить часть заказов по многочисленным столярным и плотницким мастерским — как самого Рима, так и сопредельных с ним городов.

Вполне вероятна и возможность распределения части заказов на постройку судов среди нескольких приморских городов — союзников Рима, однако конкретных указаний на их названия в источниках нет, и эта версия остается лишь догадкой, не опускаясь на почву реальных фактов.

Именно подобная рационализация труда могла способствовать и в самом деле молниеносному созданию флота. Согласно сообщениям Флора, Плиния и Орозия, римские корабли были полностью достроены в течение ровно двух месяцев. Эта цифра порой вызывает удивление, однако, учитывая, что ее называют все три источника, это удивление представляется необоснованным. Конечно, авторы могли заимствовать цифру друг у друга или воспользоваться чересчур лояльным к римлянам первоисточником. Однако, учитывая описанную систему разделения труда и интенсивную подготовку команд на берегу, а также то обстоятельство, что римляне были кровно заинтересованы в успехе предприятия и считали строительство флота главной задачей текущего момента, есть основания полагать, что были предприняты и сверхординарные же усилия. В результате в двухмесячный срок флот все же был создан.

Всего несколько дней ушло на тренировки на воде, и новый римский флот, полностью укомплектованный и снаряженный, был практически готов к боевым действиям. Естественно, возникает вопрос: какова была реальная боевая ценность этого флота? Римляне, люди трезвомыслящие и вообще не склонные к недооценке своего противника, не могли не отдавать себе ясного отчета в том, как на самом деле ограниченны их шансы на успех. Конечно, корабли были, сколь только возможно, укомплектованы греческими специалистами, а из новобранцев выжали все, что только можно. Но показательно, что несколькими строками ниже рассказа о постройке флота Полибий замечает: «…корабли римлян вследствие дурного устройства были неловки в движениях». Можно представить себе, что суда, построенные как копии доселе неизвестного образца (невольно вспоминается знаменитая история с буквальным копированием в СССР бомбардировщика В-29), отнюдь не были шедевром судостроения. В отдельных случаях мастера могли импровизировать, в результате чего страдала как прочность конструкции, так и мореходные качества. Но даже если корабли и были точными копиями, во-первых, нет гарантии, что образец был последним словом техники, а во-вторых, равенство конструкций компенсировалось превосходством опыта карфагенских команд. Так что римляне отлично осознавали, сколь серьезное испытание им предстояло.

Ответом на этот вызов стал знаменитый «ворон» — безусловно, самое знаменитое нововведение римлян в тактике морских баталий. Нет никакого сомнения в том, что это приспособление было установлено на кораблях еще в процессе их постройки на верфях в Италии и достройки на плаву. Нет также сомнения и в том (это явственно вытекает из слов Полибия), что изначально абордажный мостик не имел собственного названия, и лишь позднее это детище безвестных римских гениев-инженеров получило оставшееся в веках имя — «corvus». Речь о его устройстве и применении пойдет в гл. IX, здесь же отметим, что римляне интуитивно угадали верное направление выхода из тупика, создавшегося вследствие их хронической неопытности в морских баталиях. По сути дела они перенесли на морскую гладь тактику своих сухопутных сражений, сознавая, что в них им нет равных. Конечно же, римские корабли были оборудованы таранами. Безраздельно господствовавшая в те времена таранная тактика морского боя была настолько логична, очевидна и естественна, что ни один флотоводец не рискнул бы разом отказаться от нее. Римляне оставили тараны как неизменный атрибут своих кораблей и при случае неплохо пользовались ими. Однако изначально в качестве как минимум вспомогательного наступательного средства мыслился и «ворон». Учтем, что тактика его применения была отработана только в теории и на тренировках войск. Никто не знал, да и не мог знать, как поведет себя это нововведение в реальной боевой обстановке — в море, в условиях противодействия противника с помощью метательного вооружения, а в перспективе — и отчаянного маневрирования, коль скоро станет ясно, насколько эффективен этот «ворон» в бою. Однако римляне были уверены в своем изобретении. Впрочем, ничего другого им просто не оставалось: пора было воевать.

Полибий упоминает о «воронах» достаточно поздно — непосредственно перед рассказом о сражении при Милах, однако у нас нет никаких оснований полагать, что корабли римлян были оснащены этим приспособлением только в этот момент. Да, о его употреблении ранее речь не идет, однако единственное столкновение до мильской эпопеи — эпизод у Липарских островов. Скорее всего, «воронами» оснащали не все корабли. На триремах вероятнее всего, он не ставился: эти корабли были легче квинкверем и несли меньше солдат-пехотинцев, высота надводного борта была меньше. Полноценный абордажный бой был затруднен — его можно было вести только с равным противником, т. е. с вражеской триремой. Патрульное, конвойное и т. п. назначение трирем очевидно. А именно они, конечно же, принимали участие в операции у Липар. Менее понятно, почему не применили «вороны» в схватке с отрядом из 50 карфагенских судов, но об этом чуть ниже. Поэтому случаев применения «воронов» ранее сражения у мыса Милы и не описано — их просто не было.

Вновь построенный флот вышел в свой первый поход. Командующий флотом, Гней Корнелий, столь активно рвался в бой и был, вероятно, настолько уверен в своих способностях, что допустил изрядную ошибку, разделив с самого начала свои силы. Общее назначение флоту было дано — двигаться вдоль побережья Италии в направлении сицилийских берегов. Учитывая, что обстановка на Сицилии была к тому моменту не вполне ясная, нужно было определиться с местом базирования морских сил, источниками их снабжения, направлениями первоочередных действий и вообще осмотреться на месте. Понятно, что делать это должен был в первую очередь сам командующий флотом. Однако Гней Корнелий отправился в Мессану во главе совсем небольшой эскадры в составе 17 судов. Остальным кораблям надлежало по готовности (т. е. по завершении всех достроечных мероприятий) следовать за ним в Мессанский пролив. Гней действительно благополучно прибыл в Мессану, на несколько дней опередив основные силы своего флота. Тут-то и произошло событие, которое иногда рассматривается как первая операция римского флота в этой войне и чуть ли не в его истории вообще.

Собственно, назвать его сражением попросту невозможно, ибо до боя как такового дело даже не дошло. Неудачность этого боевого эпизода для римлян, а также определенная его унизительность были следствием в первую очередь самонадеянности главкома, его пренебрежения элементарными правилами безопасности и критического отношения к разведданным. Данные Полибия довольно поверхностны, однако ситуация прочитывается предельно ясно. Целью Гнея были Липарские острова. Их исключительно удачное стратегическое расположение объясняло интерес к этому архипелагу. Липары были удобной стоянкой, облегчавшей движение от италийского побережья к центральной части северного побережья Сицилии — путь через них сокращал расстояние и позволял совершать переход, фактически не теряя землю из виду. Находящийся на них флот мог с успехом контролировать Мессанский пролив со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Наконец, Липары позволяли карфагенянам «нависать» над италийскими владениями римлян, чего следовало опасаться. Ведь Карфаген долго и успешно использовал Липарские острова как одну из основных баз своего флота в этом регионе. Карфагеняне неоднократно совершали пиратские нападения на побережье Италии от Неаполя и южнее. Эти набеги совершались достаточно большими силами — есть данные, что в них единовременно участвовало до 70 боевых кораблей. Одной из самых удачных баз для промежуточных стоянок карфагенян и были Липары, а подобное положение дел римлян устраивать, понятно, не могло.

Иными словами, замысел Гнея был логичен и хорош. Подкачала его реализация. Гней доверился людям, обещавшим сдать главную гавань архипелага, Липару, без боя подошедшему римскому флоту. Остается загадкой, узнали ли карфагеняне о замысле командующего непосредственно перед операцией, или вся ситуация была ими тщательно и толково срежиссирована. Второе кажется более вероятным. Дополнительные источники — в частности, сведения Полиэна — подтверждают это предположение. Как бы то ни было, римлян грамотно вели в ловушку.

Прибыв в гавань Липары, Гней не принял элементарных мер безопасности. Судя по всему, дозорная служба вовсе не была организована, иначе сложно объяснить дальнейшее. Командующий карфагенским флотом, Ганнибал (не путать с Ганнибалом — героем Второй пунической войны) отправил своего подчиненного Боодеса с отрядом из 20 кораблей, дав ему задание запереть флотилию римлян в бухте, где она бросила якоря.

Надо сказать, что карфагеняне прекрасно справились с задачей. Ночью их эскадра подошла к Липаре и надежно блокировала выход из гавани. Утром ситуация стала достаточно ясной: римляне увидели, в каком положении они оказались. Безусловно, оно не было безвыходным. В последующем — например в эпоху Восточных войн римлян в середине II в. до н.э. — подобные превратности происходили, но нередко флотам удавалось прорываться из гаваней в открытое море. Перевес сил у карфагенян был минимальным — 20 против 17 кораблей. У римлян были шансы — по крайней мере, прорваться, хотя и с неизбежными потерями. Однако произошло другое. Вероятно, команды кораблей были психологически совершенно не готовы к подобному повороту событий. Недавно ставшие моряками римляне чувствовали себя не вполне уверенно даже просто в походе; что касается союзных греков, то наверняка значительная часть их не испытывала в этот момент желания столь откровенно рисковать за римские интересы. Короче говоря, большая часть экипажей сбежала на сушу, в результате чего корабли стали просто плавучими остовами из дерева — хотя и пребывавшими в полной исправности. Гней Корнелий и немногие оставшиеся с ним соратники в этой ситуации не имели выбора — воевать, по крайней мере, они были не в силах. То ли Гней был захвачен во время переговоров, то ли принужден к сдаче обстоятельствами — неизвестно, да, на самом деле, не очень и важно. И тот, и другой вариант имели идентичные последствия: вся римская флотилия без повреждений и боя досталась противнику. Римляне, надо сказать, отнеслись к ситуации, в которую попал их командующий, с пониманием: в последующем, после возвращения из плена на родину, Гнея Корнелия не только не подвергали каким-либо репрессиям, но и вновь избрали на должность консула. Однако потеря была ощутима: римляне разом лишились седьмой части своего военного флота, причем при достаточно унизительных для себя обстоятельствах. Кстати, в контексте обстоятельств несколько странно выглядит удивление исследователей, не понимающих, почему римляне не применили свои «вороны». Во-первых, их не было, а во-вторых, их просто некому было применять. Так что первое боевое столкновение закончилось плачевно для римлян. Однако их звездный час был уже не за горами — и даже не за морями.

Вскоре после липарского захвата карфагеняне чуть сами не угодили в ловушку. Произошло вот что. Ганнибал, узнав о подходе основных сил флота римлян из Остии, решил разузнать, что это за флот. Естественно, карфагенянам было небезразлично, что там сотворили за пару месяцев их северные противники. Была ли это только разведка боем? Возможно, что Ганнибал рассчитывал и на традиционный грабеж побережья, не исключено, что замышлялась небольшая десантная операция в Италии (что, впрочем, маловероятно). Во всяком случае, с флотом из 50 кораблей карфагенский военачальник выдвинулся навстречу римлянам. Где, собственно, развернулось сражение, не вполне ясно. По Полибию, карфагеняне уже «обогнули оконечность Италии». Весь вопрос в том, где базировался их флот. Если это было в гавани на севере Сицилии, то тогда встреча произошла южнее крайней оконечности Калабрии; если флот был где-то в районе восточного побережья Сицилии — эта встреча должна была состояться к северо-западу от калабрийских берегов. Первое кажется более вероятным, однако Ганнибал все-таки шел навстречу римлянам, а не догонял их. Однако, где бы ни состоялась эта встреча, она стала полной неожиданностью (!) для карфагенян. Римляне шли по-боевому, в развернутом строю.

Непонятно, на что рассчитывали карфагеняне, но в развернувшейся скоротечной таранной схватке Ганнибал потерял большую часть из своих 50 судов и в панике отступил с немногими оставшимися. Предлагавшееся объяснение этого эпизода, согласно которому карфагеняне стояли на якоре, а не натолкнулись на римлян, малоубедительно. Скорее всего, римляне предполагали возможность встречи или в силу простой осторожности, или пользуясь данными разведки. Более интересно то, что в этой стычке (как-то даже неловко называть ее сражением) римляне не применили «вороны», хотя они, несомненно, стояли на их кораблях. Скорее всего, корабли просто не были укомплектованы абордажными командами по штату и с них некого было высаживать на вражеские палубы. Ведь, согласно приказу уже находившегося к тому времени в плену Гнея Корнелия, осуществлялась просто перегонка судов в Мессану или на другую базу — поближе к театру основных действий. Боевое столкновение, конечно, предполагалось, но его вероятность была относительно невысока. А содержать легионеров на судах было гораздо более обременительно, чем укомплектовать корабли абордажными командами на месте новой стоянки. Ну и, конечно, сказался численный перевес римлян — он был двукратный. В общем, боевое крещение флота прошло вполне пристойно. Трофеев, правда, особых не стяжали — при качественном таранном ударе у корабля противника было мало шансов оставаться на плаву более нескольких минут. Однако и потерь, похоже, не понесли, а флот противника уменьшили весьма существенно.

Теперь наступила пора подготовки к решающему сражению, ради которого, собственно, и строился флот. Прибыв на Сицилию, римские флотоводцы узнали о печальной участи своей передовой эскадры и своего командующего, увезенного карфагенянами в тыл. Начали спешно готовиться к бою. Флот был расквартирован вместе с сухопутным войском, на корабли поднялись абордажные команды. Производились последние тренировки, проверялись конструкция и работоспособность «воронов». Те корабли, на которых «воронов» еще не было, в спешном порядке оснащались таковыми. Флот ждал благоприятного момента для сражения и сам рвался в бой. Примечательно, что римляне, эти новички на море, сразу же заявили о себе как об активной, наступающей стороне. Их флот был создан отнюдь не для того, чтобы противодействовать неприятелю. Его главной задачей сразу же мыслилось завоевание господства на море и уничтожение карфагенских эскадр. Теперь ожидали подходящей погоды, да еще случая, чтобы неприятель «открылся». Ожидания эти увенчались успехом.

Командовавший сухопутным контингентом римлян Гай Дуилий только от посланцев с кораблей узнал о несчастном пленении Гнея Корнелия и о том, что флот остался без командующего. Не раздумывая, он передал сухопутное войско своим трибунам, а сам возглавил флот. Трудно представить более откровенное подчеркивание значимости нового рода вооруженных сил. Через несколько дней разведка сообщила, что карфагеняне опустошают окрестности города Милы, находившегося на северном берегу Сицилии, всего в нескольких милях от Мессаны. Немедленно весь римский флот вышел в море и двинулся к Милам.

Вполне разумно предположить, что обе стороны примерно в равной мере стремились к встрече друг с другом и решающему сражению. Карфагеняне вывели в море весьма большие силы, что явно демонстрировало их серьезные намерения — это была не просто разведка боем.

Встреча двух флотов произошла сравнительно недалеко от берега. Римляне, предполагая столкновение с противником, шли в полной боеготовности. Карфагеняне, в общем-то, тоже не зевали, и их разведка держала ухо востро. Есть все основания полагать, что сражение состоялось утром или, по крайней мере, в первой половине дня — карфагеняне накануне вытащили свои суда на берег, опасаясь всяких случайностей, столь обычных в боевой обстановке, и корабли их находились на суше, когда флот Дуилия оказался в непосредственной близости от места стоянки. Но фактор внезапности своей роли в этом сражении практически не сыграл. Римляне были замечены то ли дозорными постами на берегу, то ли легкими силами флота задолго до их подхода. По крайней мере, карфагенские моряки успели спустить суда на воду и привести их в порядок, а также выйти в открытое море — если бы римлян заметили сами корабельщики, эта схватка могла иметь совсем трагический для Карфагена исход. Так что застать врагов врасплох римлянам все-таки не удалось.

Однако урок, преподанный совсем недавно Ганнибалу, не пошел впрок. Карфагеняне даже не сочли нужным соблюдать строй и вести регулярный бой по правилам. Видимо, традиционное и укоренившееся презрительное отношение к «пешеходам» из Дания никак не могло покинуть карфагенское массовое сознание; на римлян смотрели как на легкую добычу, которая сама идет в сеть.

Командовавший пунийцами Ганнибал только что прибыл с прямо противоположной стороны острова Сицилия, из Акраганта. Он, несомненно, был уверен в победе и гордо вел свой флот, командуя флагманом — квинкверемой, имевшей, надо сказать, весьма почтенный возраст и историю: этот корабль некогда принадлежал самому царю Пирру. Ганнибал вывел в море 130 судов, т.е. едва ли не в полтора раза больше, чем могли выставить римляне. Численность римского флота в этом сражении вряд ли превышала 90 кораблей — сказались потери в Липарском инциденте, да и какая-то часть судов, несомненно, была отряжена для поддержки войск в Проливе и дозорной службы. В обоих флотах главной действующей силой были квинкверемы — триремы играли явно вспомогательную роль, и их было немного. Есть упоминания — впрочем, не во всех источниках — о наличии в числе карфагенских кораблей по крайней мере одной септиремы. Она, в частности, оказалась потом в числе римских трофеев. Кораблей такого класса у римлян вообще не было, однако у них было кое-что получше.

По мере того, как корабли сближались, самые осторожные из карфагенян начали испытывать смутное беспокойство. На носах всех римских кораблей вздымались «вороны», выглядевшие, конечно же, довольно непривычно и загадочно. Однако большинство просто с удивлением и интересом рассматривало эти неведомые штуковины, не имея ни малейшего представления, как их можно использовать. Наконец, флоты сблизились и карфагеняне устремились в атаку. Собственно, в атаку устремились обе стороны, но тактика ее была принципиально разной. Если целью пунийцев были скуловые части, борта и весла римлян, то последние стремились во что бы то ни стало оказаться в непосредственной близости от борта ближайшего корабля врагов — так, чтобы его борт оказался в зоне досягаемости железного крюка «ворона». Дальнейшее было делом техники и пехотинцев.

В сущности, римляне должны были избегать только косых ударов в скулу и бортовых попаданий тарана. Прямой лобовой удар был куда как менее опасен. В этом случае тараны противников обычно проскальзывали друг по другу, не нанося ущерба и не повреждая корпус судна. Веслами, конечно, часто приходилось жертвовать. На это шли вполне сознательно, так как именно соприкосновение бортами было наиболее выгодно для римлян. В этом случае не только легионеры перебирались по мостику на корабль врага, но и вообще всякий, кто мог держать оружие, без труда ввязывался в схватку на палубе противника. Частичное обездвиживание собственного судна было необходимой ценой, уплачиваемой за гарантированный захват вражеского корабля. К тому же, после ликвидации или пленения его команды, можно было воспользоваться его веслами с противоположного борта и восстановить мореходные и скоростные качества собственного корабля для охоты за новой жертвой.

Когда передовые корабли сошлись, все оказалось совсем не так, как ожидали карфагеняне — и, возможно, даже не так, как ожидали римляне. Сражение распадается на две фазы. Вначале на римлян напали три десятка карфагенских кораблей, шедшие в авангарде. Они немедленно стали достаточно легкой добычей римлян. «Вороны» сразу же обрушивались на палубы противника, пробивая настилы и сокрушая фальшборт. Немедленно по их мостикам в бой бросались легионеры. На палубах карфагенских кораблей разворачивалось в миниатюре типичное сухопутное сражение, в котором легионерам, по понятным причинам, не было равных. Часть пунийцев гибла в этой ожесточенной резне, кто-то спасался бегством, но многие просто сдавались без боя, пораженные самим фактом столь откровенного нарушения «правил» типичной морской баталии. Римлянам действительно удалось удивить своих врагов. Все без исключения карфагенские корабли, первыми бросившиеся в оказавшуюся самоубийственной атаку, были захвачены римлянами, которые сами не имели потерь в корабельном составе.

Вместе с остальными в этом водовороте начала сражения был захвачен и флагманский корабль самого Ганнибала — та самая знаменитая квинкверема царя Пирра. Сам же главком карфагенского флота чудом избежал позорного пленения, спасшись на небольшом челноке, который в суматохе боя не только сумели спустить на воду, но и увести из самого пекла схватки. Ганнибалу оставалось только с ужасом следить издали за тем, как основная масса его флота идет на верную гибель — в силу того, что его челнок вынужден был отойти в сторону от места сражения, Ганнибал был попросту лишен возможности предупредить остальных капитанов кораблей или отдать какие-либо приказания, чтобы предотвратить катастрофу.

Но это была только первая фаза битвы. Шедшие строем остальные корабли карфагенян несколько отстали. Их моряки толком не могли рассмотреть, что происходит впереди, хотя и видели, что от «воронов» исходит несомненная угроза. Они попытались атаковать силы римлян с флангов, стремясь нанести удары таранами в борта римских кораблей.

Строй пунийского флота начал «течь», расходясь в стороны и стремясь охватить сражающиеся или уже искавшие новую добычу римские корабли. По мере приближения корабельщики могли все более отчетливо наблюдать всю страшную картину повсеместного разгрома собственного авангарда, а также вблизи убедиться, что действие нового секретного оружия римлян поистине разрушительно и фактически непреодолимо. Карфагеняне, в итоге, решили атаковать римский флот с флангов. Причем решение это было массовым и спонтанным: в этот момент, естественно, единое командование было утрачено, и каждый из командиров кораблей принимал решения о характере атаки на свой страх и риск. Логика была вполне очевидна: карфагеняне стремились наносить удары в борта либо корму римских кораблей, надеясь, что «вороны» в этой ситуации будут бессильны им помешать. Пунийцы рассчитывали на быстроходность своих кораблей и, как следствие, преимущество в выборе позиции при маневрировании. Действительно, в условиях обычного боя эта тактика была обречена на успех, однако в конкретной ситуации первого использования римлянами абордажной тактики она потерпела фиаско. С какой бы стороны карфагеняне ни пытались атаковать римские суда, их неизменно встречали металлические клювы «воронов». Благодаря своей подвижности и тому, что ометаемый ими сектор был близок к 270 градусам, т. е. к трем четвертям окружности, римские абордажные мостики встречали противника с любого направления.

Вся «соль» таранного удара заключалась именно в том, что атакующему кораблю было необходимо дать хотя бы незначительный задний ход, с тем чтобы освободить пробоину в борту вражеского судна от закрывавшего ее собственного тарана. В отверстие устремлялась вода, катастрофически уменьшавшая плавучесть подвергшегося атаке судна. К тому же оно лишалось опоры в виде ростра противника — оставаясь в сцепленном состоянии корабли могли оставаться на плаву весьма долго, если не постоянно. В этом случае атака практически теряла смысл. Именно этого и добились, в конечном счете, римляне. Даже если карфагенскому судну и удавалось протаранить борт своего противника, этот удар не достигал цели. Имевшие полную свободу вращения «корвусы» опускались на палубу карфагенского судна, с грохотом проламывая ее настил и намертво скрепляя оба судна. Разорвать эти «объятия» можно было, только оставив на клюве «ворона» кусок собственного борта с частью палубы, да и то лишь теоретически — на практике это не удалось никому. Так что даже если римский корабль и получал повреждения, абсолютно несовместимые с нахождением на плаву, это не вело к его гибели: суда намертво скреплялись, а римские солдаты довольно быстро очищали корабль противника от команды и войск. Потом уже можно было подумать и о ремонте собственного судна.

Впрочем, часто римляне не терпели и этого ущерба. Маневрируя в ограниченных пределах фактически стоя на месте или имея чрезвычайно малый ход, они наводили «вороны» на палубы вражеских судов, одновременно избегая таранного удара, который приходился в результате по касательной в скулу корабля, не нанося последнему ощутимого урона. Решающими в этом эпизоде сражения стали прочностные характеристики узлов крепления абордажных мостиков к набору кораблей римлян, однако эти конструкции с честью выдержали предъявленные им колоссальные нагрузки. Несомненно, имела значение и сноровистость и общая подготовленность тех немногочисленных «наводчиков», которые непосредственно опускали «вороны» на палубы врагов. Эта подготовка могла быть только следствием регулярной и усиленной тренировки, что, кстати, работает на версию об изначальной установке мостиков на корабли.

Так что в течение непродолжительного времени выяснилось, что любые ухищрения карфагенян наталкиваются на практически непреодолимую стену римской тактики, искусное маневрирование римлян и стойкость их легионеров. Все атаки закончились плачевно для атакующих: карфагеняне ни разу не имели успеха — в том смысле, что не захватили ни одного римского корабля. В то же время сами они понесли тяжелейшие потери. В результате этой второй фазы сражения римляне захватили в качестве трофеев 50 вражеских судов — т. е. половину основной группы атаковавших их карфагенских судов. Остальные корабли, либо не предпрршяв атаки вообще, либо чудом избежав абордажа, в панике ретировались, даже не пытаясь — по вполне понятным причинам — организовать какое-то подобие повторного натиска на корабли римлян.

Данные о потерях карфагенян приводятся в нескольких источниках, однако они разнятся. Пожалуй, наиболее точен в цифрах Орозий, согласно которому 31 корабль был захвачен и 13 потоплено; к тому же он упоминает о 3 000 карфагенян, погибших в этом сражении и о 7 000 плененных пунийцев. Евтропий «утопил» на один карфагенский корабль больше. Надпись в честь Гая Дуилия гласит, что захвачено было 30 квинкверем и трирем и одна септирема, а потоплено 30 судов. Наконец, Полибий сообщает, что потеряно было около 80 кораблей — 30 в первой фазе боя и 50 во второй. Таким образом, общие потери пунийцев колеблются, в зависимости от источника, в пределах 44-80 кораблей. Иными словами, они потеряли от одной до двух третей выведенного в море флота. Это был действительно впечатляющий результат, особенно если принять во внимание степень опытности сторон в морских баталиях. Таким образом, римляне потопили или пленили едва ли не столько же кораблей противника, сколькими располагали сами. Случай, надо признать, примечательный для военно-морской истории человечества.

Любопытно, что практически все античные авторы, которые упоминают об этом сражении, делают заметный и примерно одинаковый акцент на разнице качества кораблей сторон. Они достаточно отчетливо указывают, что корабли карфагенян были более быстроходными и маневренными, нежели римские, однако явно проигрывали им по своим размерам и конструктивной прочности. Так, один из авторов, Флор, дает весьма вдохновенное и образное описание начального этапа боя: «восхищения достойна красота схватки, когда быстрые, как бы летавшие по волнам корабли врагов окружались нашими тяжеловесными и неуклюжими судами».

В истории морских баталий достаточно часто можно встретить примеры того, что крупные размеры могут быть как положительным, так и отрицательным качеством судна в бою. Уменьшая степень его реакции на перекладывания руля или увеличивая инертность, этот параметр явно повышает непотопляемость судна, а в случае абордажного боя дает его команде неоспоримые преимущества. Однако пониженная маневренность никак и никогда не относилась к достоинствам корабля. Остается думать, что маневренность судов противников не так уж сильно различалась, зато римляне имели преимущества за счет «воронов», превращая бой во всеракурсный, что было явно не на руку пунийцам. Именно это обстоятельство позволяет разгадать на главную загадку этого сражения.

Одна из главных проблем первого регулярного морского сражения, данного римлянами, заключается в реконструкции боевого построения сторон во время битвы. Точных данных в источниках нет, кроме самого факта наличия или отсутствия строя в тот или иной момент, что породило в научной литературе немало домыслов и кривотолков. Общим местом являются рассуждения об имевшем место построении в виде двойного фронта. Это вполне возможно, однако отнюдь не является ни очевидным, ни необходимым в данном случае. Римляне в первой фазе боя в принципе могли быть выстроены именно так, хотя в этом случае придется признать, что они шли в этом строю еще до того, как обнаружили карфагенян: сдваивание фронта в условиях визуального контакта с противником и быстрого сближения маловероятно при отсутствии у римлян привычки к активному маневрированию больших строев кораблей. Еще менее вероятно сдваивание фронта основными силами карфагенян во второй фазе боя — смысла в этом не было практически никакого и это лишь уменьшало ударную силу карфагенского флота. Такими же фантастичными кажутся попытки авторов построить римлян в финальной фазе боя в кольцо, каре или иные замкнутые боевые порядки. И уж совсем странным выглядит реконструированный в новейшей литературе маневр карфагенского флота, бросающегося не только во фланговую атаку, но в том числе и в ловушку между шеренгами римских кораблей: такой самоубийственной атакой могли порадовать неприятеля только затесавшиеся в массовом порядке в когорту пунийских шкиперов саботажники и «враги карфагенского народа». Даже малоискушенные в таранном бою противники не устояли бы перед таким соблазном.

Несомненно, главной ошибкой карфагенян (если не считать недооценки противника) было поэтапное введение в бой своих сил. Римляне, по крайней мере, на первом этапе схватки, получили явное преимущество над противником, разгромив его и лишив главнокомандующего. Вероятно, основные силы немного отстали: во всяком случае, маловероятно сознательное ослабление своих сил даже в условиях презрения к римлянам-морякам. Но эта ошибка обошлась карфагенянам очень дорого. Римляне действительно получили возможность беспрепятственно взять в полукольцо авангард противника, который шел в ловушку: карфагеняне, атакуя, оказались из-за численного перевеса римлян пассивной стороной. Фронт Дуилия просто «втягивал» в себя противника, которому оставался только путь фронтального сближения, в то время как римляне могли выбирать ракурс схождения с вражеским кораблем; к тому же они могли как минимум вдвоем атаковать одно судно врага. В этой фазе сражения карфагеняне были обречены.

В дальнейшем карфагеняне, утратив кардинальное численное превосходство над римлянами и своего командующего, просто не могли рискнуть атаковать их фронтально и тем более окружить — им оставалась тактика фланговых атак. Как представляется, вторая фаза сражения развернулась на большой акватории и носила хаотичный характер — ни о каких строях здесь не могло быть и речи. Ближайшие друг к другу корабли сцеплялись, в результате чего практически всегда исход этого единоборства оказывался предрешенным; часть карфагенских кораблей просто не вступила в схватку — именно они и спаслись, в конечном счете.

Однако было бы ошибкой приписывать решающую роль в этой победе разделению сил. Подлинными героями сражения оказались римские «вороны» и римские же легионеры. Впервые в военно-морской истории в чистом и классическом виде был применен абордаж. Традиционная для Средиземноморья и, конечно же, для карфагенян, тактика таранного сражения, вне которой не мыслилась морская битва, внезапно отступила перед совершенно новаторским подходом к вопросу римлян. «Эффект новичка», к тому же, сработал безотказно. Римлянам не на что было оглядываться, они смотрели только вперед и над ними не довлела никакая традиция. Как потом выяснилось, они угадали наиболее перспективный путь развития военно-морского искусства и сделали по нему первый и весьма удачный шаг.

Значение битвы при Милах заключается даже не столько в утрате карфагенянами изрядной части корабельного состава — в конце концов, эту потерю можно было относительно легко восполнить. Проблема заключалась в том, что был создан прецедент разгрома карфагенского флота — и кем? Противником, который в недалеком прошлом самими карфагенянами вообще всерьез на море не воспринимался. Римляне же обрели не только и не столько важный тактический опыт, испытав на практике, в совершенно критической обстановке, свое новшество, сколько уверенность в своих силах. В этой одержанной ими моральной победе крылся ключ к победоносному завершению Первой пунической войны и вообще к победе над Карфагеном. Однако до этого было еще очень и очень далеко.

После отмеченного пароксизма морских битв, всплеск которого пришелся как раз на 260 г. до н.э., в боевых действиях на море наступила совершенно новая фаза. Назвать ее стагнационной невозможно, однако нет никакого сомнения в том, что морская война временно перешла в своего рода латентную стадию. В течение двух полных сезонов боевых действий — 259 и 258 гг. до н.э. — ни та, ни другая сторона не предпринимала широкомасштабных шагов на просторах Средиземного моря.

Несомненно, причиной этого стал не мильский разгром, более того, битва при Милах вызвала цепь взаимосвязанных событий, которые первоначально не были на руку римлянам. Так, по сообщению Полибия, непосредственно после этого победоносного для римлян сражения уже на суше в лагере римлян разгорелась едва ли не потасовка по поводу того, кому именно принадлежит честь быть автором этой победы. Спорили между собой союзники римлян, которыми, в массе своей, и был укомплектован флот на уровне экипажей и командиров — и, естественно, сами римские легионеры, из которых комплектовались отряды морской пехоты. Понятно, что с нашей точки зрения этот спор малопродуктивен и несколько абсурден по своей сути, ибо только комплексное использование всех возможностей флота обеспечило победу. Однако в том далеком году распря привела к тому, что союзники римлян разбили свой лагерь в некотором отдалении от легионеров, за что и поплатились в ближайшем будущем. Узнавшие об этом карфагеняне напали на союзнический лагерь, истребив в нем не менее четырех тысяч человек. Собственно, сыграло роль сребролюбие, вполне объяснимое, впрочем, поскольку честь победы была важна не столько сама по себе, сколько как обоснование претензий на главную часть захваченных трофеев. Так что сражение при Милах имело достаточно печальное продолжение на суше.

Само же по себе оно не меняло кардинально и тем более бесповоротно обстановку ни на море, ни в войне в целом. Переключив внимание на сухопутные операции на Сицилии, а также на периферийные театры боевых действий, противники с неизбежностью вынуждены были отказаться от концентрации всех усилий на собственных флотах. Генеральные сражения не замышлялись, не планировались, а тактика незначительных по масштабам операций фактически исключала «случайное» (как бывало раньше) столкновение двух боеготовых флотов со всеми вытекающими последствиями в виде спонтанной битвы нескольких сотен кораблей.

Однако недооценивать этот период «затишья» было бы совершенно неверно. В его рамках произошло несколько достаточно существенных по своему значению операций, повлиявших как на ход войны вообще, так и на развитие и совершенствование навыков римлян в плане проведения подобных акций. Речь идет, прежде всего, о целом ряде десантных операций, осуществлявшихся римскими войсками на широком фронте против карфагенских гарнизонов. Операции, которые требовали масштабного привлечения сил флота, в этот период попросту не проводились, что отнюдь не означало затишья на фронтах.

Римляне в 259 и 258 гг. до н. э. приложили максимум усилий к тому, чтобы добиться решительных успехов на суше в Сицилии. Захват возможно большей территории и, самое главное, городов был для них, безусловно, основной задачей текущего момента. В основном целью легионов были города относительно небольшие, хотя в массе своей и расположенные у моря. Однако привлечения сил флота чаще всего не требовалось — штурмы этих населенных пунктов обычно бывали успешными, а осады — не слишком долгими и изматывающими. Так что до организации блокады с моря дело обычно просто не доходило, не говоря уже о необходимости применять какие-либо штурмовые средства с кораблей. У карфагенян, во всяком случае, в этот период не возникало желания организовывать масштабную поддержку союзных с ними (или потенциально союзных) сицилийских городов, так что данный период войны был по преимуществу сухопутным.

Это не отменяет того факта, что небольшие отряды — вероятно, не более 5-10 кораблей — осуществляли более или менее регулярное патрулирование сицилийских вод. Тем более, что римляне отлично уразумели себе очевидную пользу морской разведки и прямую зависимость от качества ее организации любой крупномасштабной операции, да и исхода войны в целом. Однако отсутствие данных о каких бы то ни было морских сражениях в этот период заставляет думать, что эта разведка свою роль играла, но не более того.

Что касается дел на суше, то римляне после 260 г. активно взялись за усиление своих войск, пополнили армию и постарались закрепить свои успехи. В последующие два года им покорились Гиппаны, Миттистрата, Камарина, Энна, Камик и Гербес. Решающую роль в этих победах сыграло применение осадной техники. Конечной целью на данном этапе виделся Панорм, бывший главной базой и местом зимовки карфагенян, однако силы римлян оказались в основном исчерпаны при взятии менее значительных городов, так что штурм Панорма пришлось отложить. Несомненно, флот сыграл свою роль еще в одном эпизоде этого периода войны. В 258 г. до н.э. римляне осаждали Липару. Значение этого порта было исключительным, а учитывая его местоположение, обойтись без транспортных и боевых кораблей для поддержания связи с сухопутной армией на Сицилии и в Италии, а также для организации блокады было в принципе невозможно. Однако чрезвычайная скудость информации об этой операции заставляет воздержаться от каких-либо умозаключений касательно характера боевых действий на море под Липарой.

Более полной информацией мы располагаем относительно другого большого острова Средиземноморья, который попал в орбиту этой войны именно в данный период. Речь идет о Сардинии.

Значение этой территории было, безусловно, чрезвычайно высоко. Особенно ярко это проявилось в годы Второй пунической войны, которая обнаружила всю прозорливость римлян, установивших в свое время контроль над этим островом. Фланкируя акваторию Тирренского моря, Сардиния представляла собой удачную базу, располагавшую целым рядом подходящих гаваней на своем восточном побережье и еще большим количеством приличных якорных стоянок. Города Каралы, Сульци и Ольбия позволяли не только базировать там вполне приличные флотилии, но и снабжать их всем необходимым — от строительных материалов для ремонта до пропитания и пресной воды для моряков. Сардиния была расположена сравнительно недалеко от Италии и, самое главное — от Остии и самого Рима. Во всяком случае, опыт последующих лет показал, что в случае нужды она становится элементарно досягаемой и очень близкой. Конечно, римляне интуитивно чувствовали, какую реальную угрозу может представлять этот остров в качестве стоянки недружественного флота. Для них самих этот плацдарм в плане выгод нападения на Карфаген имел, конечно, третьестепенное значение. Однако для противников римлян все обстояло как раз наоборот. Теоретически и практически для карфагенян владеть Сардинией было то же самое, что для римлян, скажем, обосноваться в Лилибее — и это без всякого преувеличения. Кроме того, нельзя не учитывать и чисто экономического значения Сардинии. Даже при всей неразвитости экономической инфраструктуры той эпохи и явной отсталости населявших Сардинию племен, эпоха натурального хозяйства брала свое. Жители острова располагали разнообразной сельскохозяйственной продукцией и, что особенно важно, зерновыми культурами. Новые подданные были новыми союзниками или новыми рабами — как получится. Это, в любом случае, несло дополнительную прибыль и ресурсы, которые никогда и ни для кого не бывали лишними.

Неудивительно, что и римляне, и карфагеняне издавна смотрели на этот остров как на вожделенную добычу. Полибий прямо утверждает, что римляне, как только они вступили на море, стали помышлять и о завоевании Сардинии. Впрочем, это высказывание можно понимать по-разному — ведь римляне «вступили на море» задолго до начала Пунических войн. Однако именно в начале 250-х годов до н.э. римские командиры — вслед за сенаторами — обратили свои взоры на запад, за море. Тем более, что и карфагеняне не зевали. Есть данные — хотя и недостаточно подтвержденные, — что уже в 263 г. до н.э. Карфаген начал концентрировать на Сардинии значительную часть своей армии и флота с тем, чтобы совершить нападение на самое сердце Италии — Рим. Некоторое сомнение в этих данных порождается непониманием того, отчего карфагенские военачальники так и не осуществили этот достаточно легкий и вполне осуществимый план и держали значительные контингенты (с необходимостью их снабжения и поддержания морального духа) под боком у римлян не менее 5 лет. А римляне, кстати, выводили свой флот далеко на юг и не придавали первостепенного значения охране метрополии. Карфагеняне, без сомнения, совершали в начале войны не слишком масштабные тревожащие набеги на италийское побережье. Но эти набеги не были ни массовыми, ни слишком опасными.

Не меньшее значение для противоборствующих сторон теоретически имела и Корсика. Однако римляне были гораздо в большей степени заинтересованы в овладении этим островом, который оставался в тени своего более крупного соседа. Строевой лес и меньшие, но все же ощутимые, продовольственные ресурсы привлекали к нему внимание. Как база для флота карфагенян он подходил куда меньше, но, в сущности, Сардиния и Корсика были настолько взаимосвязанной системой, что римляне, безусловно, не рассматривали их как нечто раздельное.

В то же время внимание, уделяемое Карфагеном Корсике, было исключительно. Пунийцы предпочитали держать население острова в страхе и повиновении и исключить саму возможность опоры римлян на Корсику. Под угрозой смертной казни корсиканцам запрещалось выращивать хлеб и плодовые деревья — взамен этого карфагенский флот брал на себя снабжение острова необходимым продовольствием. Понятно, что такая политика — достаточно обременительная для карфагенской казны — была вынужденной и акцентированно антиримской. Она была одновременно и индикатором значимости острова для римлян.

Как бы то ни было, интерес к острову со стороны пунийцев был явно обозначен, и вполне симптоматично, что в битве за Сардинию в 259-258 гг. до н.э. карфагенян возглавлял тот самый Ганнибал, который выступал в качестве карфагенского главкома на море в предыдущие годы. Но именно здесь звезда этого незадачливого тезки великого полководца стала клониться к закату, а потом покинула небосклон вовсе, причем при весьма трагических обстоятельствах.

После битвы при Милах Ганнибал с остатками своего флота отплыл в Карфаген. Можно представить себе, что главкома там встретили не слишком радостно и ласково. Тем не менее от командования он отстранен не был. Флот пополнили, отремонтировали и доукомплектовали. Весной 259 г. до н.э. он был отправлен с дополнительным контингентом войск на борту на Сардинию. Известно, что командный состав все же был заметно усилен. Помимо Ганнибала флот располагал большим количеством специально прикомандированных опытных капитанов, среди которых были известные в Карфагене флотоводцы. Более того, в отличие от Полибия, остальные авторы именуют главкома Ганноном. Впрочем, они могли осуществлять командование и совместно — на разных уровнях. Сенат Карфагена явно уже не вполне доверял своему командующему и пополнил кадры. Нет сомнения, что карфагеняне рассчитывали на морское сражение в большей степени, чем на вульгарный грабеж италийского побережья или, тем более, разработку ресурсов самой Сардинии. Необходимо было выманить римлян и завлечь их в ловушку. Однако события стали развиваться совсем по другому сценарию.

Сенат распорядился о посылке римского флота в корсиканские и сардинские воды с самыми решительными намерениями. Корабли были взяты с сицилийского фронта. Их количество было явно не менее сотни — в противном случае маловероятным представляется успех в дальнейшем, у берегов Сардинии. Примечательно, что, в отличие от сицилийской высадки, с которой началась война, здесь была осуществлена массированная переброска значительного воинского контингента не через смехотворные километры Мессанского пролива, а на сотни километров, в том числе несколько десятков миль было пройдено непосредственно в открытом море, до корсиканского побережья. Сама по себе эта операция для римлян была беспрецедентна и стала блестящим достижением. Без подобных тренировок в условиях боевой обстановки были бы невозможны аналогичные и гораздо более масштабные транспортные операции в дальнейшем, которые, в конечном счете, принесли римлянам победу в войнах с Карфагеном. Несомненно, в операции приняли участие транспортные корабли, а не только боевой флот.

Общая численность войск, переброшенных в этот момент на острова, судя по всему, была менее десяти тысяч человек, но никак не меньше пяти тысяч. Командование флотом принял Луций Корнелий Сципион. Флот совершил достаточно быстрый «прыжок» к северному побережью Корсики, а затем, воспользовавшись отсутствием здесь значительных карфагенских контингентов, реализовал высадку десанта вблизи главного населенного пункта Корсики — Алерии. В штурме города флот участия не принял, в силу как его скоротечности, так и полной достаточности сил у римлян на суше.

В результате этой скоротечной операции римляне фактически захватили остров Корсику. Контроль над главной гаванью острова и установление связей с местным населением обеспечили прочность их положения в этом регионе. На повестке дня стояла Сардиния. Карфагеняне не оказали серьезного сопротивления на Корсике, но, Сардинию, несомненно, стремились отстоять.

Флот Ганнибала уже базировался в сардинских водах. Эскадра римского консула двинулась на юг, и флоты практически вошли в соприкосновение. Однако сражение по совершенно неизвестным причинам так и не состоялось. Возможно, это было обоюдное желание главкомов. Римляне еще не восстановили силы после завоевания Корсики, недостаточными для решительной победы считали свои силы и карфагеняне. Флоты разошлись.

Однако римляне смогли «пощупать ногами» почву Сардинии. Консульский флот совершил высадку на побережье вблизи Ольбии — наиболее северного из сардинских портов. Эта высадка преследовала не только разведывательные цели — город был осажден и, опять же без применения сил флота, благополучно взят штурмом. Ольбию разграбили и подожгли. Эта демонстрация силы была принципиально важна. В ту эпоху это был, без сомнения, наиболее убедительный способ показать полудиким горцам, как и вполне цивилизованным сардам в городах, кто имеет все шансы на выживание и благополучие под властью новых хозяев. Однако Ольбия не была единственной целью похода. В эту же кампанию был захвачен целый ряд небольших сардинских городков, причем при достаточно интересных обстоятельствах.

Есть основания полагать, что флот использовался римлянами уже в эту эпоху достаточно искусно. В частности, у Фронтина имеются сведения о том, что консульская армия и флот организовывали при осаде сардинских городов подлинные инсценировки на местности. Часть пехотинцев десантировалась ночью вблизи предполагавшегося к захвату города. Войска скрытно располагались неподалеку от городских укреплений. Затем флот подходил в пределы визуального обнаружения из города и демонстративно высаживал не слишком большое войско с явной целью штурмовать укрепления. Заметив это, защитники устраивали вылазку с целью перебить непрошеных гостей. Естественно, в городе оставался минимум войск. Затем второй десант демонстративно отступал, увлекая за собой разгоряченных погоней защитников. Естественно, штурм слабо охраняемого города становился относительно легкой задачей для затаившихся в засаде легионеров. Учитывая, что этот прием сработал несколько раз, надо признать, что легковерие сардинцев и изощренность тактического мышления римлян были примерно на одном уровне.

Существенную проблему при интерпретации сообщений источников составляет разнесение событий по годам. Не вполне понятно, какие из эпизодов островных баталий относятся к 259, а какие — к 258 г. до н.э. Вероятно, что римляне взяли небольшой «тайм-аут». Возможно, что войска и флот, в основной своей массе, были даже отведены в Италию. Однако нет никаких оснований считать, что консульская армия и флот вовсе покинули Корсику. Во всяком случае, имела место явная передышка в боевых действиях. Но с приходом весны 258 г. до н. э. они разгорелись с новой силой.

В этот же момент римский контингент был существенно усилен. Как мы помним, на Сицилии к 258 г. наметились ощутимые успехи римского оружия. В результате часть войск оттуда, а также дополнительные силы флота были отправлены к берегам Сардинии. В сущности, эта переброска была еще более сложной операцией, чем прошлогодняя корсиканская экспедиция. Морские переходы были куда продолжительнее. Нет сомнения, что римляне вполне осознанно готовились к экспедиции в Африку. Уже теперь, в разгар войны, когда еще ничего толком не было определено, они думали о перенесении боевых действий на территорию противника. Хотя, скорее всего, это не было реальной целью. Проводилась сознательная дезинформация противника, поскольку известно, что римляне через подставных лиц, выдававших себя за дезертиров, стремились убедить карфагенское командование, что главной целью является именно экспедиция в Африку.

Флотом и войсками командовал Гай Сульпиций Патеркул. Переход флота к Сардинии был успешным. Здесь римские войска соединились с остававшимися с прошлой кампании контингентами и вскоре вступили в схватку с флотом Ганнибала. Мы располагаем только данными о результатах этого столкновения. Реконструируя ситуацию, ясно видно, что состоялась морская битва, имевшая, однако, ограниченный характер. Потерр! карфагенян были достаточно велики, и они, без сомнения, проиграли эту схватку. Вынужденный отступить Ганнибал укрылся в одной из гаваней на сардинском побережье. Возможно, это был порт Сульци. Попытка взять реванш была заведомо проигрышной — новый выход флота в море принес только новые потери. Становилось ясно, что эта «сардинская бухта Чемульпо» не принесет ни победы, ни славы. Дальнейшие события очень ярко демонстрируют состояние дел в карфагенском флоте и отвечают на вопрос о том, почему Карфаген проиграл войну. Уцелевшие в сражениях карфагеняне схватили собственного адмирала и в порыве ненависти тут же его и распяли. Такие крутые меры, разумеется, не исправили положения вещей. Остатки карфагенского флота были захвачены римлянами.

Относительно незначительные масштабы действий на море и побережье в этот период не могут заслонить от нас всего их значения. В результате двух кампаний карфагеняне лишились своих опорных баз на этих двух важнейших островах к западу от Италии. Стратегия вытеснения карфагенян из региона сработала вполне успешно. Периферия римского влияния, о которой раньше в сенате задумывались скорее как о некоем воображаемом горизонте политической перспективы, стала в эти годы превращаться в часть римской республики — пока еще робко, но уже неуклонно. Тирренское море в результате кампании 259-258 гг. до н. э. понемногу начало превращаться во внутренний водоем Рима. Разумеется, было бы неразумно преувеличивать скорость этого процесса, ведь и в годы Второй пунической войны Сардиния pi Корсика временами будут оказываться спорной территорией, но вектор развития Центрального Средиземноморья был изменен бесповоротно.

Не менее важно и то, что римляне, наконец, получилр! столь необходимый и жизненно важный опыт дальних морских экспедиций. Постепенность и рациональное наращивание усилий в этом направлении вызывают уважение. К концу периода «затринья» римляне были способны к дальним переходам морем и переброске значительных контингентов в пределах всей «зоны актуальности», т. е. вплоть до самого Карфагена. Возможно, желание забежать вперед и решить проблему очень быстро, в одну кампанию, будоражило мысли некоторых сенаторов, но до этого было еще далеко. И, вместе с тем, материальные и моральные предпосылки к этому уже имелись. В любом случае вопрос о перенесении войны в Африку вставал на повестку дня.

Новые события принес и римлянам, и карфагенянам 257 г. до н. э. Командующим римским флотом был назначен консул Гай Атилий. Флот в этот период традиционно контролировал район Мессанского пролива. Выведенные с Сардинии корабли были отремонтированы, а состав флота пополнен новыми судами, построенными на остийских верфях. К весне 257 г. до н. э. флот консула был у берегов Сицилии. У ее северного побережья и развернулось очередное сражение с карфагенянами, вошедшее в историю как бой у мыса Тиндарид.

Традиционной точкой приложения главных усилий римлян в сицилийских водах оставались Липарские острова. Устойчивый контроль над этим регионом, несмотря на все усилия, римляне установить пока так и не смогли. Регулярные патрулирования зоны Липар и периодические незначительные стычки не перерастали в сражение крупного масштаба. Однако рано или поздно оно должно было произойти.

Ожидавшееся сражение, как обычно и бывает, произошло все-таки неожиданно. Римляне вывели в море достаточно крупное соединение. Оно включало в себя более 200 кораблей разных классов. Это был не весь римский флот того времени, но, во всяком случае, не менее двух его третей. Часть кораблей оставалась в сардинских водах, часть контролировала акваторию Мессаны. Все прочие силы были отправлены к Липарам. Замышлялась, конечно, атака архипелага и его главного порта. В ожидании перехода морем флот стоял у берега за мысом Тиндарид, располагавшимся практически на траверзе островов, всего в нескольких десятках миль от берегов Сицилии. Вероятно, стоянка была относительно продолжительной — обстоятельства сражения показывают, что значительная часть кораблей попросту не была в боеготовом состоянии — экипажи находились на берегу, а возможно, на берег же вытащили и часть самих кораблей. Во всяком случае, появления карфагенян не ждали.

Те же, в свою очередь, сами шли навстречу этому сражению. Флот, собранный пунийцами, насчитывал 80 кораблей. Командовал эскадрой Гамилькар Барка. Он, безусловно, в гораздо большей степени прославился в качестве отца знаменитого Ганнибала, героя эпохи Второй Пунической войны, нежели как самостоятельный полководец или флотоводец, хотя и провел бой у Тиндарида. Целью этого похода, скорее всего, были также Липарские острова, будь ею атака кораблей римлян в районе Мессаны, можно было бы ожидать от пунийцев большей агрессивности при виде противника — пусть и превосходящего по численности, но неспособного к мгновенной реакции.

Римляне стояли на якоре, когда из-за мыса начали показываться карфагенские корабли. Они, надо отметить, тоже следовали в беспорядке и были несколько обескуражены, заметив врага. Консул Гай Атилий, рвавшийся в бой и стремившийся добыть победу в этих, как ему казалось, вполне благоприятных условиях, немедленно отдал приказ об атаке карфагенского флота. Корабли вынуждены были сниматься с якоря по готовности, вразнобой, и так же точно начинать атаку. Более того, Гай Атилий, не намереваясь ждать свои основные силы, ринулся в атаку всего с десятком кораблей. Разумеется, ситуация не слишком способствовала успеху этого поступка. Как бы ни был решительно настроен римский консул, силы в начальной фазе боя были слишком неравными. Карфагеняне, обнаружив противника, сразу поняли, в каком состоянии он находится. Главной их ошибкой было то, что они позволили спровоцировать себя и втянулись в бой с авангардом консула. Полибий прямо указывает, что карфагенский флот явно намеревался пройти мимо, однако авангард римлян был столь соблазнительной целью, что пунийцы повернули назад и двинулись ему навстречу.

Бесстрашная атака десятка римских кораблей, разумеется, захлебнулась. Пользуясь подавляющим численным перевесом, карфагеняне просто окружили консульский отряд. Попытки атаковать пунийцев с помощью «воронов» в этой ситуации были обречены, потому что бортовые таранные удары, даже в случае удачи абордажа, отправляли римские корабли на дно. Уже через несколько минут после начала атаки римские суда начали получать страшные повреждения корпуса и один за другим идти ко дну. Вскоре из десятка атаковавших судов остался только флагман консула, гребцы которого, изо всех сил налегая на весла, сумели вывести судно из-под ударов, практически «вырвав» его из самого пекла схватки.

Однако, несмотря на провал начальной фазы боя, безумная атака Гая Атилия сыграла свою роль. Пунийцы одержали локальную победу, однако времени на маневр и отступление у них уже, при всем желании, просто не осталось. Все римские корабли, отойдя от берега, успели построиться в боевую линию и начали организованную атаку. Пришлось пунийцам принять бой, который не сулил теперь им уже ничего хорошего. Римляне применили в этой атаке смешанную тактику. Судя по потерям, они стремились в равной степени использовать не только «вороны», но и тараны. Карфагеняне, похоже, в основном стремились спастись бегством — в большей степени, чем сопротивляться. Именно этим объясняется относительно небольшое число их потерь. В результате этой фазы боя 8 карфагенских кораблей было потоплено, а 10 захвачено путем абордажа вместе со всей командой. Остальные суда сумели спастись бегством и отступили на север, к конечной точке маршрута карфагенян — Липарским островам. Таким образом, суммарные безвозвратные потери пунийцев ровно в два раза превысили потери римлян (9 к 18). Закономерный и в чем-то неожиданный успех римлян, быть может, и не переломил кардинально ситуацию в регионе, однако отчетливо символизировал возросший интерес римлян к сицилийским водам, а не только суше. Несмотря на то, что захват Липар вновь не состоялся, карфагенянам нанесли ощутимый урон и оставили за собой поле боя. Трудно сказать, отчего Атилий не стал преследовать пунийцев; скорее всего, собственное чудесное спасение заставило его не искушать судьбу дважды.

Интересно и то, что в источниках сохранилось упоминание о забавном тактическом приеме — скорее даже уловке, — с помощью которого флот римлян, якобы, одержал победу. Полиэн сообщает, что, когда флот римлян отходил от берега, консул приказал убрать у ста из кораблей мачты, а у остальных, напротив, распустил паруса, так что за их чередой не было видно второй сотни кораблей. Соответственно, карфагеняне оказались обмануты и вступили в бой с противником, которого они считали равным по численности. Несмотря на наличие подобного свидетельства, оно вызывает массу сомнений. И дело даже не в том, что под парусами в атаку обычно не ходили, а в хронологии сражения и последовательности его фаз. Теоретически «занавесить» парусами горизонт было вполне возможно, однако тогда получается, что карфагеняне не рассмотрели сразу, какова численность флота римлян, еще до атаки их авангардом консула. Кроме того, выходит, что консул успел не только на ходу отдать приказ об атаке, но и просчитать реакцию карфагенян, необходимость сокрытия истинных размеров своих сил, а также довести приказ о подобной маскировке до эскадры (представить себе, что он делал это, вырвавшись из боя, когда флот уже шел в атаку, невозможно). В общем, сообщение Полиэна разрушает всю картину, приведенную Полибием. И приходится признать, что первый, будучи скорее исследователем «кундштюков», свойственных военной истории прошлого, вызывает меньше доверия, чем второй — строгий и последовательный историк, придававший большое значение общему ходу событий и логике их последовательности. Тем более, что Полиэн утверждает, будто бы римляне сами напали на стоявших на якоре карфагенян. Так что применение такой экзотической и по-своему уникальной системы маскировки следует, видимо, все же отнести к разряду военно-исторических анекдотов.

Вместе с тем, будучи единственным заметным событием на море в 257 г. до н. э., сражение у мыса Тиндарид стало важным этапом войны в целом. Римляне еще раз продемонстрировали серьезность своих претензий на господство на море. Несмотря на некоторое затишье в боевых действиях флотов, патовость ситуации, спорный статус Липарских островов, римляне все более уверенно чувствовали себя в акваториях омывавших Сицилию морей. Именно эта уверенность стала залогом победы, пришедшей к ним в следующем году, победы, ставшей, без сомнения, самым ярким морским сражением эпохи Пунических войн, а, возможно, и всей морской истории Рима, по крайней мере — вплоть до Акция.

Обстоятельства битвы при Экноме — а именно о ней идет речь — в общем и целом достаточно известны, что позволяет анализировать и оценивать ее с высокой степенью достоверности. Вместе с тем сама по себе она весьма поучительна — как в стратегическом, так и в тактическом отношениях. Кроме того, Экном отчетливо знаменует изменение в ходе Первой пунической войны.

Как уже было отмечено, идея переноса войны в Африку посетила умы римлян достаточно рано. Даже если корсиканско-сардинская кампания 259 г. до н. э. и преследовала сугубо локальные цели (в чем нельзя быть полностью уверенным), то уже в следующем году задача разведки боем в Африке (как минимум) имела вполне реальные перспективы. Но время для ее реализации, судя по всему, настало лишь к весне 256 г. до н. э. Как раз к этому времени римский сенат занялся организацией грандиозной по своим масштабам десантной операции. По вечной иронии военной истории десантная операция внезапно превратилась в не менее грандиозный встречный бой двух флотов. Результат экспедиции оказался совершенно иным, нежели предполагалось при ее организации, однако вполне удовлетворительным для римлян.

Итак, к 256 г. до н. э. римляне уже вполне адекватно чувствовали себя на море. Определенные проблемы продолжали сохраняться. Безусловно, главной среди них все еще была определенная зависимость самих римлян от их союзников — как италийских, так и греческих. Именно они продолжали составлять основную массу экипажей кораблей, именно они в значительной степени все еще монополизировали технологические навыки кораблестроения. В определенном смысле римляне продолжали оставаться заложниками этих союзников, лояльность которых в значительной степени зависела от положения дел на фронтах. Однако безусловное владение инициативой в плане тактики давало римлянам исключительно важную фору. Располагая возможностью выбора между традиционным таранным боем (в котором они вполне, как оказалось, могли тягаться с пунийцами) и абордажем (в котором им попросту не было равных), римские флотоводцы уже не чувствовали себя «юнгами», как, вероятно, незадачливый Гней Корнелий еще три-четыре года назад.

Невзирая на сложности, римляне продолжали уделять всевозрастающее внимание подготовке своего флота. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в боевых действиях на суше наступило определенное затишье. Карфагеняне, видимо, тоже почувствовали это нарастание напряженности и перенесли свои усилия на подготовку морских сил. Как бы то ни было, но на Сицилии в сезон 257-256 гг. до н. э. и в самом деле не происходило ничего примечательного, а войска, по словам Полибия, довольствовались мелкими стычками. Всем было ясно, что это затишье долго не продлится.

Напряженная учеба моряков и подготовка легионеров для морской пехоты сочетались в этот период с увеличением обил,ей численности сухопутных войск, предназначавшихся для десантной операции, а также с постройкой новых судов. В результате весной 256 г. до н. э. флот вторжения был полностью готов и укомплектован по штату. В его составе насчитывалось 330 кораблей разных классов. Здесь были и боевые корабли — преимущественно квинкверемы и триремы, — и транспортные суда, перевозившие войска, припасы и амуницию. Общая численность войск, которые находились при флоте, оценивается авторами примерно в 40 тысяч человек. Для операции проводился специальный отбор наиболее храбрых и опытных солдат в пехоте. Римляне не могли рисковать — абордажные партии должны были быть безупречны, а в случае высадки в Африке эти войска были единственной надеждой — помощи ждать было неоткуда. Не вызывает никакого сомнения, что главной задачей этой армии была высадка в Африке. Подобный контингент был, пожалуй, избыточен для действий на Сицилии и, в общем-то, превышал потребности в морском бою. Место предполагаемой высадки нам неизвестно — скорее всего, таковым должен был стать наиболее близкий пункт на африканском побережье, т. е. окрестности Клупеи. Однако достигнуть его в том году было римлянам не суждено.

Основная масса войск и флота, как и прежде, зиму провела в Остии, Риме или городах юго-западного побережья Италии. Пунктом сбора была назначена Мессана. Именно здесь флот был приведен в полную боевую готовность, а войска распределены по кораблям. Часть войска, однако, продолжала оставаться на суше — она могла вполне благополучно пересечь Сицилию и выйти к точке рандеву с эскадрой, это было намного проще и рентабельнее, чем везти все колоссальное войско по морю. К тому же часть воинских контингентов продолжала выполнять различные задания командования в глубинных районах острова, и некоторые из этих подразделений отводились на южное побережье для погрузки на корабли. Конечной точкой сбора и стал мыс Экном, расположенный на южном побережье Сицилии, примерно на середине перехода морем между Акрагантом к Камариной. Именно здесь, близ устья реки Гимеры, собирались войска, именно сюда кормчие по приказу консулов привели корабли, преодолев предварительно добрую половину периметра сицилийскр1х берегов. Минуя Сиракузы и обогнув мыс Пахин, флот через несколько дней добрался до Экнома.

Во главе соединенного флота Римской республики стояли два безусловно выдающихся командира. Консулы Марк Атилий Регул и Луций Манлий Вольсон не первый год участвовали в боевых действиях и были далеко не новичками. Атилий Регул, в частности, прославился еще до Пунических войн, отлично проявив себя при завоевании Южной Италии — под его командованием был взят порт Брундизий. Вольсон также был известен своими успешными кампаниями. Вместе с тем им досталась нелегкая обязанность: руководить громадным флотом было и без того непросто, а опыт крупномасштабных перебросок легионов был у всех римских командиров в тот период минимален — если вообще присутствовал. Что касается морского сражения, то здесь и вовсе требовалась школа, которая только складывалась — необходимый «гумус» опыта морских схваток еще только нарастал. Впрочем, вероятность прямого морского сражения рассматривалась как относительно низкая, поэтому консулов назначали на флот прежде всего исходя из интересов наземной операции. Однако и на этот раз сенаторы не промахнулись.

Таким образом, флот и сухопутные войска встретились у Экнома и стали готовиться к последнему броску. Вероятнее всего, промежуточные стоянки у сицилийского берега всерьез не планировались. Римские командиры предпочитали прямой переход морем по кратчайшему направлению к африканскому побережью. Рисковать и распылять силы близ побережья Западной Сицилии, где были весьма сильны позиции пунийцев и неподалеку располагалась их главная база флота, не было ни малейшего резона. Однако внезапный «кинжальный удар» в «мягкое подбрюшье» Ливии не получился — план римлян оказался разрушенным в самом начале, фактически еще до его серьезной реализации. Их противники также не сидели весной сложа руки.

Карфагеняне, конечно же, располагали информацией о планах неприятеля. Их позиции на Сицилии были достаточно прочны, а информаторы из местного населения — что еще важнее — исправно отрабатывали свои деньги. Утаить подготовительные мероприятия такого масштаба, длившиеся к тому же многие месяцы, было просто невозможно. Когда же речь зашла о концентрации войск на южном побережье острова, никаких сомнений в назначении этих действий уже просто не могло оставаться. Трудно сказать, на каком этапе осуществления римского плана он был раскрыт карфагенянами, но очевидно, что подготовка ответных действий началась едва ли не синхронно. К моменту сбора римлян у Экнома маховик ответных действий карфагенян достиг полной мощности.

Не менее очевидно, что карфагенский сенат и командование мечтали о решительном морском сражении и взятии реванша за многочисленные уже к тому времени неудачи. Карфагену насущно необходимо было переломить ход войны на море в свою пользу — от этого в конечном итоге зависела судьба всей кампании. Очевидно и то, что карфагеняне разрывались между несколькими необходимостями. С одной стороны, насущной задачей было недопущение высадки в Африке. Отлично зная слабые стороны своей обороны, карфагенские военачальники как огня боялись вторжения римлян с их легионерами на побережье Ливии. Помимо слабости укреплений как таковых не приходилось надеяться на лояльность местного населения: характер власти Карфагена исключал симпатию со стороны покоренных африканских племен, которые ничего не имели против того, чтобы расправиться со своими хозяевами. Предотвратить это, очевидно, можно было двумя путями: либо перехватив и уничтожив римский флот в пути следования, либо сковав действия армии вторжения вне пределов Африки — в Сицилии. С другой стороны, требовалось вообще возвращать себе инициативу в боевых действиях. Первый вариант развития событий, судя по всему, начал отрабатываться карфагенянами с самого начала. Об этом свидетельствует большое количество войск, отряженных для проведения кампании.

Полибий упоминает, что «число войск их, судя по кораблям, превышало сто пятьдесят тысяч человек». Он же несколько ранее свидетельствует, что карфагеняне вышли в море с тремястами пятьюдесятью палубными кораблями. Разумеется, невозможно представить себе, чтобы в это число были включены только войска, перевозимые на кораблях. В этом случае придется вообразить, что корабли перевозили по 400-500 человек, не считая припасов и снаряжения. Если добавить хотя бы две-три сотни гребцов на корабль, то получится монстр, который вряд ли пригоден даже для демонстрации силы иноземным послам в собственной гавани. Вероятно, указана общая численность и гребцов, и десантных партий. В таком случае как раз и получается, что численность собственно войск в карфагенском флоте была никак не менее римских 40 тысяч человек, а скорее всего, дотягивала до 50 тысяч. Это была действительно серьезная сила, о наличии которой римляне до поры до времени не знали. Несомненно, данные о контрподготовке пунийцев у них были, но истинные масштабы таковых открылись лишь в самый последний момент. Тем более, что остается непонятным, какая часть этого войска находилась на кораблях с самого начала. Ведь вполне возможно, что значительное количество наемников наняли и погрузили на суда только на Сицилии. В этом случае задача римлян по сбору разведданных еще усложнялась.

Сформированный и укомплектованный экипажами флот покинул Карфаген и, совершив переход морем, достиг Лилибея. Это произошло, вероятно, примерно в одно время с прибытием римской эскадры в Мессану. Здесь корабли привели в порядок, запаслись продовольствием и, погрузив войска, двинулись на юго-восток. Следующей промежуточной базой карфагенского флота стала Гераклея Минойская, и именно отсюда он отправился в свой последний поход. Во главе карфагенского флота стояли Ганнон и уже знакомый нам Гамилькар Барка. Конечно, легко выносить вердикты с высоты двух тысяч лет исторического опыта, однако приходится признать, что объективные обстоятельства, видимо, наложились на субъективное отсутствие избыточных талантов у этих двух карфагенских адмиралов. Как бы то ни было, надежд в этом бою они не оправдали.

Карфагеняне, как мы уже убедились, разрывались между двумя вызовами. Вероятно, на каком-то этапе подготовки операции они ясно уразумели, что время уже в значительной степени упущено и навязать сухопутное сражение не получится. Поэтому все силы были употреблены на подготовку к традиционной и привычной для пунийцев таранной морског! битве. Явное противоречие между грандиозными контингентами на кораблях и столь же явной беспомощностью карфагенян в абордажном бою есть главная интрига подготовки к баталии. Разрешить его непротиворечиво не удается. Остается совершенно непонятным, как Ганнон и Гамилькар собирались использовать на море вверенные им воинские формирования. Не имея ни специальных приспособлений класса римского «корвуса», ни специфических навыков палубного боя (а ведь сражаться должны были разношерстные наемники — других армий Карфаген практически не знал), пунийцы имели мало шансов на реализацию своего достаточно эфемерного численного преимущества (не более двух десятков кораблей и не более десяти тысяч воинов). Полибий безапелляционно утверждает, что вооружение карфагенян «всецело рассчитано было только на морскую войну».

Римляне, напротив, выставили вполне сбалансированный флот, равно оптимизированный как для морской баталии, так и для десантной операции на неприятельском берегу. И, выставив его, практически уже только этим выиграли грядущее сражение.

Масштаб приготовлений сторон к моменту встречи флотов был действительно неслыханным. Конечно, позднее — в период Второй и Третьей Пунических войн — противники превзойдут эти приготовления. Но, во-первых, ненамного, а во-вторых, это ведь была первая проба сил в операциях такого уровня — по крайней мере, для римлян. Полибий пишет: «Не только свидетель-очевидец, но и каждый слушатель, соображающий на основании числа воинов и кораблей, был бы изумлен величием борьбы, богатства и мощью обоих государств».

У мыса Экном флоты встретились. Было бы неверно рассматривать это сражение как результат внезапной встречи с противником, которого долго искали или за которым охотились. Римский флот был готов к отплытию и уже в ходе окончательной подготовки — возможно, за день-два до предполагаемого перехода в Африку — получил известие о подходе карфагенян из Гераклеи Минойской. Те же, в свою очередь, также отлично знали о местоположении римского флота и целенаправленно шли к Экному. Однако маловероятным выглядит утверждение некоторых авторов о желании пунийцев напасть на римлян в момент посадки их на корабли. Может быть, такая мысль и витала в головах карфагенских начальников в Карфагене или в Лилибее, но однозначно не в эти дни. Полибий, наш главный информатор, косвенным образом дает понять, что карфагеняне как минимум переночевали на берегу перед встречей с римлянами, причем, похоже, в пределах досягаемости, быть может — за ближайшим мысом. Противники явно знали о присутствии совсем рядом противоборствующего флота, но вели себя осторожно и рассудительно. Соответственно, наутро флоты стали выходить в море и строиться в боевой порядок в пределах визуального контакта друг с другом. Ни о какой спешке или опрометчивости и речи быть не могло. Намечалась регулярная морская битва, и обе стороны были к ней в достаточной степени готовы — как материально, так и морально. Да, римляне были несколько разочарованы срывом плана беспрепятственного вторжения в Африку, но оба консула, как и все во флоте, до последнего гребца, отлично понимали, что карфагеняне вряд ли допустили бы эту беспрепятственную переправу. Так о чем было жалеть?

Бой при Экноме принципиально важен для нас (как и для римлян) прежде всего тем, что это действительно было крупнейшее и наиболее организованное столкновение на море периода Первой Пунической войны. Тактика действий римских консулов отчетливо показывает, сколь далеко шагнуло римское военно-морское искусство. Построение флота, распределение сил — все это демонстрирует тщательнейшее изучение обстановки и продумывание до мелочей своих действий, как и возможных действий противника. Вместе с тем никак не удается отделаться от мысли, что сухопутное тактическое мышление консулов, как и римлян вообще, безусловно довлело над их военно-морскими замыслами. За штевнями кораблей любому римскому военачальнику виделись прежде всего знакомые до рези в глазах манипулы и центурии. Впрочем, как оказалось, это не мешало им выигрывать морские сражения.

Насколько можно судить, состав боевого флота римлян был достаточно однороден — в нем однозначно преобладали квинкверемы, команды которых комплектовались стандартно: на борту корабля было 300 гребцов и 120 легионеров из абордажной партии. Единообразие флота облегчало управление им в бою, насколько это вообще было возможно. Однако сухопутное мышление римлян отчетливо проявилось в том, что войска для битвы подразделялись, по словам Полибия, в полном соответствии с сухопутными же стандартами. Консулы разделили все войско, которое имелось на кораблях, на четыре части. Каждая часть, опять-таки, как это повелось в сухопутных войсках, имела свое название. Первая именовалась первым легионом — соответственно, корабли, на которых она находилась, получили название первого флота; вторая — вторым легионом и вторым флотом, и так далее. Особое, дополнительное наименование имело четвертое подразделение: его называли триариями. Этот сугубо сухопутный термин вновь подчеркивает, что для римлян корабли, плывущие в море, представляли собой подобие прерывистой суши, на которой строились и перемещались воинские подразделения. Безусловно, такое разделение войска являлось своего рода компромиссом. Войска и флот разделялись в контексте предполагаемого использования их в наземной операции, однако это деление учитывало и возможность маневрирования силами флота в сугубо морской баталии. Численность каждого отдельно взятого «легиона» при Экноме доходила в среднем до 9 600-9 900 солдат, что вдвое превышало стандартные четыре с небольшим тысячи пехотинцев тогдашнего легиона. Такие громоздкие подразделения, конечно, были данью конкретной тактической задаче и вряд ли могли быть без изменений применены на берегу. Вероятно, по мысли консулов, принятые в этом бою оперативно-тактические подразделения, в которые входило 80-90 кораблей, были оптимальны для маневрирования и успешных действий против карфагенян.

Все построение римского флота было оптимизировано для морского перехода в условиях постоянно действующей угрозы нападения флота противника. Их действия осложнялись тем, что скорость римского конвоя была относительно ниже, чем у карфагенян — это объяснялось как традиционными уже конструктивными особенностями римских кораблей, так и наличием большого числа транспортов. В результате родился тот строй, который стал римским «ноу-хау» и визитной карточкой в битве при Экноме. Впереди были поставлены две гексеры, шедшие максимально близко друг к другу, с тем чтобы исключить возможную угрозу прорыва одного или нескольких судов противника между ними. Эти суда были флагманами эскадры — именно на них находились оба консула, возглавлявшие, таким образом, флот. За каждым из консульских кораблей строем уступа, в виде расходящихся крыльев, располагались суда первого и второго легионов: за одним из консулов один легион, за другим — второй. Образовавшийся клин или своего рода шеврон, обращенный своим острием к неприятелю, был замкнут сзади кораблями третьего флота — выстроившись в линию фронта, они замкнули строй, образовав правильный треугольник. Эти корабли третьего флота использовались и в другом качестве: на них была возложена миссия буксировки транспортных кораблей, которые были пришвартованы канатами к кормовым частям боевых кораблей. Наконец, завершал построение четвертый флот триариев. Это подразделение выполняло ярко выраженную резервную функцию и было численно больше остальных — в нем насчитывалось до 90 кораблей. Кроме того, триарии были выстроены с несколько большими интервалами между судами. В результате шеренга четвертого флота несколько выступала за фланги треугольного строя ударных кораблей.

Получившийся строй клина-треугольника с «ажурными» сторонами и мощным основанием был весьма необычен и в любом случае совершенно нетрадиционен для той эпохи. Он немного напоминает знаменитую рыцарскую «свинью», столь любимую европейскими феодалами эпохи средневековья. Вне всякого сомнения, он обеспечивал успех в случае прямого таранного удара линии флота противника, т. е., как минимум, широкую брешь в его построении. В дальнейшем могло быть осуществлено быстрое и массированное наращивание сил на необходимом направлении. Иными словами, в качестве боевого средства строй был весьма удачен. Явным минусом было то, что на марше в таком строю был затруднен маневр — во всяком случае, изменение курса было чревато ломкой строя. Слова Полибия о носах кораблей, обращенных наружу, не следует понимать буквально — в таком случае строй просто не мог бы двигаться вперед. Историк имел в виду то обстоятельство, что каждый из участков боковых сторон клина был способен к нанесению удара, ибо носовые оконечности всех римских судов были открыты для соприкосновения с противником.

В то самое время, как римляне выстраивали свой флот, изготовляясь к бою, карфагеняне еще на берегу провели своего рода небольшой, но вполне торжественный митинг. Ганнон и Гамилькар обратились к войскам с речью, в которой лишний раз напомнили то, что, в общем-то, и так знал каждый солдат и матрос: что в случае победы в этом морском сражении пунийцы будут вести войну за Сицилию, а в случае поражения подвергнут опасности римского вторжения собственную родину и своих родных. Вслед за этим карфагенское войско также начало грузиться на корабли и выстраиваться в боевой порядок. Ничего оригинального они не предложили. Построение было тривиально и примитивно и заключалось в вытягивании флота в одну фронтальную линию. Однако и в нем крылся определенный замысел. Прежде всего, было произведено наращивание сил на флангах. Ганнон возглавлял корабли карфагенян на правом фланге. Именно под его командой находились наиболее быстроходные триремы и квинкверемы; предполагалось, что именно они совершат фланговый обход римских кораблей. Гамилькар возглавил левое крыло. Он осуществлял общее командование, и по его инициативе был предпринят классический маневр заманивания противника в ловушку. Гамилькар отдал приказ, согласно которому после первого натиска римлян корабли центра должны были, не вступая в прямое соприкосновение с противником, начать отступление, втягивая римский флот в образующийся «котел». Так что карфагенский план сражения был достаточно традиционен: притворное отступление плюс фланговый охват, по крайней мере, одним крылом флота.

Заметив построение противника, римские командующие оперативно изменили построение собственного флота. Это было довольно опасно, поскольку флоты находились совсем близко друг от друга, а столь масштабное перестроение на какой-то период лишало эскадру боеспособности и подвергало флот большому риску. Однако перестроение все же произвели. В результате римские корабли также вытянулись в линию фронта перед неприятельским строем. Однако линия эта имела более сложную конфигурацию и была изогнута. Три первых флота были растянуты фронтально, причем первый, находившийся на правом крыле, вытянули далеко вперед, имея целью охватить вражеские корабли. Четвертый же флот образовал лев^е крыло всего римского строя, в виде крюка загибаясь к берегу. В такой позиции и начался бой.

Сражение открыли римляне. Приняв во внимание неглубокое построение пунийцев, римские корабли, расположенные в центре, атаковали центральную же часть флота карфагенян, пребывая в полной уверенности, что не составит труда прорвать его в этом месте. Однако карфагеняне, в точности исполняя приказ Гамилькара, немедленно бросились в притворное бегство, стремясь расстроить неприятельское построение. И в значительной степени это удалось, так как римляне, словно не замечая опасности, рвались вперед, причем чем быстрее отступали карфагеняне, тем активнее их преследовали римские суда. Главный натиск осуществляли римские первый и второй флоты, втягивавшиеся в расставленную карфагенянами ловушку. Третий и четвертый флоты несколько отстали, по той причине, прежде всего, что один из них тащил на буксире транспортные корабли, а триарии прикрывали движение этого конвоя.

И вот теперь, когда, как казалось, римляне уже прочно увязли в «котле», Гамилькаром был подан сигнал к атаке. Немедленно все отступавшие корабли развернулись и вступили в бой с преследователями. На стороне карфагенян был некоторый численный перевес в силу того, что на этом этапе боя им противостояла от силы половина флота римлян (впрочем, и против них были не все силы карфагенян, а только их центр). К тому же большая скорость хода и маневренность пунийских судов позволяли им выбирать направление атаки, своевременно отступать и вновь нападать, т. е. они буквально кружились рядом с кораблями римлян. Однако римляне располагали другим ощутимым преимуществом. Как только карфагенский корабль оказывался в пределах радиуса действия «ворона», его участь, как правило, была предрешена. Грохот железного клюва, пробивавшего палубу и ломавшего фальшборт, топот ног легионеров по деревянному настилу и ожесточенные крики сражающихся — все это следовало немедленно и практически всегда оканчивалось захватом карфагенского судна. Пунийцам было чрезвычайно трудно атаковать римлян в своей классической манере, с применением таранов. К тому же мотивация у римлян была, без сомнения, на высоте — они понимали, что попали не в безвыходную, но чрезвычайно сложную ситуацию, и потому сражались со всем возможным ожесточением. Кроме того, именно здесь, в самом пекле схватки, вместе с солдатами находились и оба консула, а римские легионеры всегда в особенности стремились не ударить в грязь лицом на виду у своих командиров.

Однако эта схватка была только частью общей картины боя. В то же время разгорелись еще две схватки, не менее напряженные и не менее значимые. Ганнон, который со своими кораблями до поры оставался в стороне от схватки и выбирал время и место для атаки, теперь также вступил в сражение. Его отряд быстроходных судов, внезапно ринулся в атаку и напал на флот триариев; причем нападение это было столь стремительным и решительным, что даже это элитное соединение пришло в некоторое замешательство. Одновременно другое крыло карфагенян — то, что находилось близ берега — атаковало третий флот, тащивший на буксире транспортники. Однако командиры третьего флота, отдав приказ отдать буксировочные канаты, храбро вступили в сражение, сковав встречным боем силы последнего отряда карфагенян.

Таким образом, вскоре после начала сражения в бой оказались втянутыми все боевые корабли обеих сторон в рамках трех изолированных очагов сражения. Эти три очага были отделены друг от друга значительным расстоянием и в тот момент практически никак не были связаны. Фактическое равенство сил противников в каждой из точек сражения было очевидно — флоты сами собой разделились удивительно сбалансированно. Недостатки каждого из типов кораблей компенсировались присущими ему же достоинствами. Ожесточение достигло предела. В этой ситуации в принципе невозможно было осуществлять не только общее руководство схваткой, но и изменить что-либо в ее ходе даже на локальном участке. Тем более что оба консула находились в гуще битвы и в одном и том же месте — ни один из них даже не подозревал, что именно творится за пределами кольца окружения центральной группы.

В этих условиях исход сражения целиком и полностью зависел от схваток между отдельно взятыми кораблями — как исход средневековых войн решался исключительно поединками между бойцами. И вот теперь на первый план вышло преимущество римлян в абордажной тактике. Изматывающий, кровавый бой на центральном участке фронта медленно, но неуклонно склонялся в пользу консульских кораблей. В конце концов, корабли Гамилькара были оттеснены и вскоре обратились в бегство. Они были основательно деморализованы. Консулы не преследовали эту часть карфагенского флота, поскольку только теперь они смогли оценить реальную обстановку в рамках всего боя.

Выводы, сделанные из этой оценки, оказались логичными и правильными, а главное, своевременными. В то время, как Луций Манлий Вольсон взял со своим флотом на буксир захваченные пунийские корабли, Марк Атилий Регул ринулся на помощь оставшимся римским кораблям. Во главе второго флота он подошел к месту, где триарии сражались с Ганноном. Напав с тыла на Ганнона, Марк Атилий серьезно облегчил задачу триариев, которые с трудом сдерживали натиск и почти пали духом. Теперь они, приободрившись, вновь стали теснить противника. Ганнон, корабли которого зажали классически — с фронта и тыла, не выдержал натиска и стал отступать в открытое море.

Тем временем оставшаяся часть римлян — третий флот, оставивший транспортники и вступивший в бой — была оттеснена к берегу и зажата там пунийцами бывшего левого крыла. На самом деле положение этих кораблей было сложным, но вполне подконтрольным: карфагеняне, как огня боясь «воронов», даже не пыталась атаковать римские корабли с носа. Они просто заперли их, прижав к берегу, и стояли напротив, выжидая непонятно чего. Как оказалось, дождались они только подхода основных сил римлян. Марк Атилий, спасший триариев и собственные транспорты, вместе с Луцием Манлием поспешил на помощь последнему отряду собственных кораблей. Этот натиск подвел окончательный итог сражения. Внезапной атакой с тыла карфагенских кораблей консулы раздавили всякие остатки сопротивления — их «вороны» вонзились в палубы карфагенян и дело было решено очень быстро — 50 кораблей было захвачено вместе с командой и лишь несколько пунийских судов сумели проскользнуть вдоль берега и выскочить из кольца.

Фактически на этом битва закончилась. Карфагеняне тремя частями в беспорядке и разрозненно отступили к собственным базам. Сражение было выиграно не только на локальных участках, но и в целом на всем его пространстве. Тяжелый бой был упорным и шел с переменным успехом, однако завершился для римлян решительной победой. Она диагностировалась не только тем, что поле боя осталось, безусловно, за римлянами, но и соотношением потерь. Оно чрезвычайно показательно. В результате сражения римляне потеряли безвозвратно — через потопление — 24 корабля. У карфагенян было потоплено более 30 судов. Если здесь еще соблюдался определенный паритет, то остальные цифры действительно впечатляют. Ни один римский корабль вместе с командой (!) не был захвачен противником. Пунийцы же потеряли таким образом почти пятую часть своей эскадры — римлянами были захвачены 64 карфагенских корабля (!). Эта победа была безоговорочной и подтверждалась великолепными трофеями.

Бой при Экноме стал одним из крупнейших сражений Древнего мира. Участие в нем не менее чем 680 кораблей и примерно 290 тысяч человек действительно впечатляет. Исключительно велико было значение сражения при Экноме как с тактической, гак и со стратегической точек зрения.

В плане тактики было, прежде всего, отчетливо продемонстрировано, что при выходе за определенные количественные рамки флоты перестают быть управляемыми в ходе сражения. Бой превращается в изолированные локальные сражения, и здесь первостепенную роль начинают играть как тактическая подготовка командиров кораблей, так и моральные качества и выучка команд. Стойкость карфагенян, надо признать, оказалась не на высоте (что было неудивительно, и, в принципе, вполне ожидаемо, с нашей точки зрения) — в отличие от стойкости римлян. Именно это обстоятельство — фактор упорного и методичного «перемалывания» сил противника в каждом отдельно взятом пункте сражения, на палубе каждого конкретного корабля — решило итог схватки в целом. Отчетливо проявились недостатки вообще-то очень качественного построения римлян «по-походному», еще до начала боя решительно исправленные консулами, которые предпочли традиционный и надежный фронтальный бой. Однако естественным следствием этой фронтальной атаки был вынужденный отказ от концентрации сил на каком-либо из направлений. В этом плане карфагеняне даже превзошли римлян, однако и им не удалось в конечном итоге создать ощутимый перевес ни на одном из участков боя. Именно это «равенство сил повсюду» замкнуло круг: исход боя решался на каждом корабле. И, конечно же, вновь блестяще показали себя «вороны». Они не только позволяли успешно и почти безнаказанно атаковать вражеские корабли, но и являлись эффективным средством сдерживания, что показала финальная фаза сражения. «Воронобоязнь» карфагенских моряков уже стала важным действующим фактором войны на море, и римляне могли смело рассчитывать на его результат в любом сражении.

Стратегическое значение Экнома чрезвычайно. Разбитый и деморализованный карфагенский флот ушел в Карфаген и на некоторое время стал практически небоеспособен — в основном в силу морального, а не технического фактора. Это до некоторой степени развязало римлянам руки на Сицилии, а самое главное, наконец-то способствовало реализации их мечты последних лет — перенесению боевых действий в Африку.

После Экнома римляне получили краткую и заслуженную передышку. Войска были выгружены на берег, запасы продовольствия пополнены, справлено торжество по случаю победы. Затем приступили к починке захваченных карфагенских кораблей и исправлению повреждений на кораблях собственных. Не вполне ясно, возвращался ли флот в Мессану, как о том говорят некоторые источники, — Полибий, во всяком случае, об этом не упоминает. Вряд ли это вообще имело смысл, поскольку в таком случае терялась как минимум неделя, а то и больше. Флот, естественно, не понес такого ущерба, который можно было бы возместить только в крупном порте. Повреждения римских кораблей были вполне «косметическими»; что касается трофеев, то характер разрушений, причиняемых «корвусом», был таков, что не требовал докования или вытаскивания на берег вообще — они никак не влияли на плавучесть, требовалось лишь перестелить часть палубы. Так что терять время на триумфальный переход было бессмысленно. Африка, во всяком случае, была важнее. Да и упускать инициативу было нельзя — куда как выгоднее было ворваться на территорию противника на его плечах. Так что Экномский бой лишь на несколько дней отсрочил экспедицию в Ливию.

Достойна уважения тактическая грамотность римских консулов, в полной мере обнаружившаяся в этом походе. Хотя флот противника и был нейтрализован, консулы не стали отправлять в плавание весь конвой сразу, полагаясь на грамотные построения боевых порядков. Вперед был выслан разведывательный отряд из нескольких десятков боевых кораблей. Пересекши открытое море, эти суда разведали обстановку в районе так называемого Гермесова мыса, выдающегося в море по направлению к Сицилии. Это была ближайшая сухопутная точка в Африке. Именно вблизи этого мыса разведывательный дивизион встал на якорь. Несколько посыльных судов курсировали между ним и основными силами флота, медленно двигавшимися в Ливию. Вскоре весь флот собрался близ африканского побережья. Затем он двинулся к ближайшему городу Клупее, именующемуся в источниках также Аспидом.

Здесь десант, наконец, был высажен. Римляне вытащили корабли на сушу, разбили свой классический лагерь, который обнесли рвом и валом, после чего приступили к осаде города. Горожане, как ни удивительно, сдаваться пока не собирались.

Тем временем выяснилось, что промедления в связи с экспедицией римляне избегали не напрасно. Остатки карфагенского флота, совсем недавно вернувшиеся в столицу, принесли с собой печальные известия. Уцелевшие карфагеняне не сомневались, что римляне не преминут последовать за ними в сам Карфаген, поэтому всячески побуждали власти усилить оборону города. Это и было сделано. Окрестности Карфагена усиленно патрулировались и охранялись сухопутной армией, в акватории дежурил флот. Однако совсем скоро до города дошли вести об осаде римлянами Клупеи, и карфагеняне решили во что бы то ни стало отстоять этот город. Уже были собраны необходимые войска и флот, когда пришло новое известие — на этот раз о падении города. Римляне действительно смогли быстро расправиться с этим противником, причем, похоже, силы флота при штурме даже не понадобились.

Война вступила в новую фазу. Захват Клупеи был принципиально важен. Римляне, впервые вступившие на африканский континент в качестве завоевателей, сразу же обзавелись удобной и выгодной базой, располагавшей как отличной гаванью, так и необходимой инфраструктурой. Опираясь на нее, консулы со своей армией развернули широкомасштабные и активные грабительские действия на берегу, разбредясь по окрестностям. В непродолжительный период, не встречая практически никакого противодействия, они разорили большое количество жилищ, угнали тысячи голов скота и захватили более двадцати тысяч пленных, которых отвели на свои корабли. Одновременно несколько кораблей было отправлено непосредственно в Рим с сообщением о достигнутых успехах и просьбой отдать распоряжения на будущее: какой именно образ действий принять в непосредственной перспективе.

Пока римляне предавались грабежам на африканском побережье, увеличивая благосостояние родной Республики, сенат рассмотрел ситуацию и принял решение. Корабли с посланцами вернулись из Рима в Ливию и привезли с собой распоряжение сената. Оно заключалось в следующем. Группировка в Африке уменьшалась, а силы консулов разделялись. Луций Манлий Вольсон с основными силами флота в количестве не менее 300 кораблей, награбленным добром и пленными возвращался в Рим. В то же время Марк Атилий Регул с 40 кораблями, 15 000 пехотинцев и пятью сотнями всадников оставался в Африке. Такое решение вызывает массу вопросов. Сознательное ослабление своего контингента в Ливии не может быть объяснено на базе имеющихся источников. Соображение, согласно которому римляне настолько возомнили себя хозяевами положения, что пренебрегли элементарной осторожностью, кажется единственно верным. Это «головокружение от успехов» привело в конечном итоге к довольно печальным последствиям. Несомненно, оставлять в далекой и в принципе враждебной Ливии, за сотни миль от Рима и даже от ближайших баз на Сицилии, столь небольшое войско было чрезвычайно опрометчиво. Сомнительно, чтобы флот, уведенный Луцием Манлием в Рим, нуждался в переформировании или серьезном ремонте — никаких событий (боев, штормов), которые бы могли нанести ему ущерб, источники не отмечают. Бунтов среди экипажей победоносной флотилии тоже ожидать не приходилось. Награбленное можно было перевезти и на меньшем количестве кораблей. Для триумфа корабли вообще не требовались. Во всяком случае, «африканский корпус» был существенно ослаблен.

Вместе с тем сенат совершенно серьезно рассчитывал на масштабную и продолжительную кампанию в Африке. Экспедиционные войска получали достаточную помощь с Сицилии, хотя их численность и не росла. Симптоматично, что в результате победы римлян при Экноме карфагеняне вывели флот с Сицилии, оголив прибрежные воды этого острова. Римляне, во-первых, получили свободу действий в этом регионе, и именно в силу этого многочисленные перемещения их эскадр транзитом до Рима и обратно в Африку в этот период были уже совершенно безопасными. Не будет преувеличением сказать, что римляне в середине 256 г. до н.э. стали единоличными хозяевами Центрального Средиземноморья, вытеснив карфагенян в акваторию залива, прилегавшую к их собственной столице. Это был блестящий, хотя еще и непрочный, успех.

Тем временем римляне продолжали одерживать победы на суше. Небольшая экспедиционная армия вскоре — уже в 255 г. до н. э. — сумела выиграть сражение неподалеку от города Тунет, разгромив карфагенское войско, которое располагало даже боевыми слонами. Разграбив лагерь пунийцев и обчистив окрестности, римляне захватили сам город и использовали его как удобную базу для контроля окружающей территории. Положение Карфагена усугублялось еще и тем, что, почувствовав слабину, восстали нумидийцы, конница которых могла быть как лучшим союзником, так и злейшим врагом карфагенян. Положение самой столицы и, следовательно, всего государства было вполне критическим. Однако Карфаген на этот раз спасло избыточное честолюбие Марка Атилия Регула. Опасаясь, что присланный из Рима новый консул отнимет у него честь окончательной победы — а Марку казалось, что столица противника вот-вот падет, — консул затеял переговоры о мире с властями Карфагена. Однако его требования капитуляции были столь безоговорочными и тяжелыми, что карфагеняне при всем желании не могли бы их принять. Это означало фактическую ликвидацию их государства. Разумеется, самонадеянность Марка, как и его желание завершить войну одной победоносной кампанией были в тот момент не слишком уместны. Его силы явно не позволяли диктовать условия, даже в крайне невыгодных для противника обстоятельствах. Вскоре Марк Атилий жестоко поплатился за свою гордыню — но хуже было то, что вместе с ним платить пришлось и тысячам римских солдат.

Карфаген на сей раз спас некий спартанец Ксантипп из тех бродячих эллинских стратегов, что подвизались в те годы по всему Средиземноморью. Организовав войско и вдохнув в сенаторов и население уверенность в победе, он в блестящей тактической комбинации окружил и фактически уничтожил (частью потоптав слонами) войско римлян. Около 500 человек вместе с Марком попали в позорный плен, спаслось же в Клупею не более 2 000 человек — все остальные погибли. Этот страшный разгром фактически ликвидировал римский экспедиционный корпус. С оставшимися силами и в отсутствие командира должного ранга можно было в лучшем случае отсиживаться в Клупее. Так что через год после высадки операция в Африке потерпела крах. Тем не менее взять Клупею карфагеняне не смогли и вскоре сняли осаду.

Однако римляне не собирались оставлять свою стратегическую затею. Более того, ими был организован новый поход не меньшего, чем ранее, масштаба. Как только в Риме были получены сведения о разгроме консульской армии, сенат отдал соответствующие распоряжения. На верфях в срочном порядке закладывались и строились новые корабли; первостепенное внимание было уделено ремонту уже имеющихся в составе флота. Занимались тренировкой экипажей и подготовкой легионеров. В результате к весне 254 г. до н. э. новый флот вторжения был готов и вышел в море.

В состав этого флота входило 350 кораблей различных классов. Командование им было поручено двум консулам — Марку Эмилию Павлу и Сервию Фульвию Петину. Снявшись с якоря, флот отбыл в Африку. Его путь традиционно пролегал мимо притихшей Сицилии. На своем пути консулы сделали остановку на острове Коссура (Пантеллерия) и, захватив его, создали там базу и оставили свой небольшой гарнизон. Однако конечной целью была Африка. Необходимо было вызволить оставшихся в живых легионеров и восстановить свое присутствие на континенте. Впрочем, по-настоящему закрепиться там, как кажется, римляне не собирались.

Карфагеняне тоже не сидели без дела. Не было сомнений, что римляне повторят попытку вторжения, а когда агентура донесла о спуске на воду нового флота, в Карфагене стали спешно готовить свой ответ. Размах этих приготовлений надо признать относительно скромным. Пунийцы подготовили к отражению атаки всего 200 кораблей, значительная часть которых была отправлена в море с тем, чтобы нести там патрульную службу и вовремя предупредить о приближении римлян. С этой задачей патрули справились, и застать пунийцев врасплох не удалось. Однако это мало повлияло на общий результат дела. Вышедший на перехват карфагенский флот у Гермесского мыса был просто растерт римлянами. Подробности нам неизвестны, но в одной-единственной атаке карфагеняне лишились 114 кораблей, захваченных абордажем вместе с командой. Остальные обратились в беспорядочное бегство. В источниках, отличающихся от Полибия, упоминается о 35 000 погибших со стороны карфагенян, а также о нескольких десятках судов, потопленных, а не взятых в качестве приза. Прокомментировать эти данные затруднительно, но факт победы с разгромным счетом от этого не подвергается существенной корректировке.

Вслед за тем римляне пристали к Клупее и эвакуировали оттуда две тысячи своих солдат и командиров, державшихся в захваченной два года назад базе. Трудно сказать, почему этот успех не был развит и какие именно соображения имели на этот счет консулы и сенат Рима. После взятия на борт легионеров громадный флот отправился обратно к Сицилии. Возможно, уразумев все сложности организации заморской экспедиции, римляне предпочли пока сосредоточиться на «зачистке» Сицилии и утвердиться там окончательно. Может быть, имели место иные соображения — например, элементарная избыточная осторожность консулов. Как бы то ни было, они направили бег своих кораблей всш1ть, и тем совершили, как оказалось, громадную ошибку.

Консулы, как утверждает Полибий, не послушались опытных кормчих и пренебрегли естественными природными опасностями. Это, кстати, вполне похоже на правду. Можно себе представить привыкшего командовать на суше римского военачальника высокого ранга, к тому же только что с легкостью разгромившего карфагенский флот, которому пытаются что-то объяснить капитаны и штурманы кораблей — в массе своей греки. Тем более, что горизонт чист и палуба под ногами качается совсем чуть-чуть. Консулам хотелось провести явную демонстрацию силы вблизи южного побережья Сицилии и тем склонить к покорности местное население, в частности — граждан ряда прибрежных городов. Эта «дипломатия квинкверем» была достаточна прозрачна и незамысловата. Но для ее реализации требовалось пройти вдоль пресловутого южного берега Сицилии — гористого и малопригодного для швартовки, отнюдь не изобиловавшего гаванями и отмелями. Кормчие пытались объяснить, что именно в этот период — промежутка между восходом созвездий Ориона и Пса — здесь случаются страшные бури. Однако все было тщетно. Соблазн триумфально прошествовать перед изумленными греками и немногочисленными пунийцами был слишком велик, и консулы отмахнулись от навязчивых шкиперов.

Расплата была молниеносной и страшной. В течение суток с небольшим флот пересек море и уже приближался к сицилийскому берегу. Внезапно разразившаяся буря подвергла его, по словам Полибия, «такИхМ злоключениям, которые превосходят всякое описание». По данным этого историка, флот изначально насчитывал в своем составе 364 корабля (точность, внушающая уважение). Подавляющее большинство из них нашло свой страшный конец у скалистого побережья. Часть попросту утонула со всем экипажем и войсками, часть была вброшена на скалы и мысы. Уцелело и осталось относительно невредимыми не более 80 судов. Несколько дней после этого море прибивало к берегу тела римлян, погибших столь бесславно в результате самоуверенности и недальновидности своих командующих. Замечание Полибия о том, что самоуверенность и безрассудная настойчивость нигде не вредили римлянам так, как на море, приходится признать справедливым и полностью соответствующим истине. Впрочем, сами консулы были в числе спасшихся, что, как кажется, в данных условиях было потерей лица.

Версия о полудетективном сокрытии консулами факта поражения от некоего флота карфагенян и списании этих потерь на бурю кажется малоубедительной. Во-первых, консулы получили триумф в Риме (за победу над жителями Коссуры и карфагенянами), который так просто не давали — его надо было заслужить, к тому же совершенное должно было серьезнейшим образом перевешивать потери от шторма. Во-вторых, при высокой «прозрачности» и демократизме — в хорошем смысле этого слова — римского общества той поры, значении данной экспедиции и большом числе свидетелей всякая фальсификация со стороны как консулов, так и сената была крайне маловероятной. Поэтому буря, видимо, действительно была главной виновницей этой трагедии — если не считать консулов.

Теперь главные события разворачивались на Сицилии. Карфагеняне сразу же узнали о несчастье, постигшем их противников. Поэтому они всеми силами старались воспользоваться образовавшейся паузой. Римляне в одночасье лишились трех четвертей своего флота и на тот момент физически были не в состоянии осуществить сколько-нибудь масштабную переброску войск — в общем-то, даже на Сицилию. Учитывая, что лето уже катилось к закату, а на постройку — даже экстренную — новых кораблей, как мы помним, требовалось как минимум два месяца, ждать высадки в Африке до следующего года было бессмысленно. Карфагеняне в этой ситуации экстренно отослали на Сицилию корпус Гасдрубала, серьезно его усилив — войско, например, располагало 140 боевыми слонами. Для переправы его на остров оказалось достаточно уцелевших после разгрома у Гермесова мыса кораблей (их было, во всяком случае, не менее 75 единиц) и имевшихся всегда под рукой транспортов. Кроме того, немедленно после отправки этого корпуса на Сицилию карфагеняне, опираясь на свою мощную кораблестроительную отрасль, заложили и достаточно быстро достроили еще 200 кораблей. Это были боевые суда, традиционно оптимизированные для таранного сражения. Гасдрубал тем временем высадился в Лилибее, вновь ставшем главной базой флота на Сицилии, и занялся военной подготовкой, тренируя людей и слонов в надежде дать генеральное сражение римлянам.

Римляне тоже всеми силами стремились оправиться от потерь, причиненных штормом. В течение трех месяцев зимой была осуществлена впечатляющая кораблестроительная программа, в ходе которой римский военный флот пополнился 220 новенькими кораблями. Римляне упорно старались поддерживать принятый ими стандарт — иметь на море одновременно не менее 300 вымпелов. Уцелевшие и вернувшиеся в Остию 80 кораблей консульского флота также были приведены в порядок и отремонтированы. К сезону 253 г. до н.э. флот был полностью укомплектован и приступил к боевым действиям. Командование им было возложено на консулов Авла Атилия Кайатина и Гнея Корнелия Сципиона Азину.

С этого момента визитной карточкой действий римского флота стало сочетание тактики усиленного давления на Сицилию с тактикой мелких, но чувствительных для карфагенян акций вблизи африканских берегов.

Главной операцией флота в 253 г. до н. э. стали действия под Панормом. Спасшиеся корабли стояли в гавани Мессаны. 220 новопостроенных судов с консульской армией перебазировались сюда из Остии и южноиталийских городов. В Мессане силы соединились, и эскадра из 300 судов отправилась на запад, к Паноръгу. Этот город был крупнейшим из населенных пунктов принадлежавшей карфагенянам части острова. Осада города была предпринята массированная и квалифицированная. Флот блокировал город с моря и высадил войска в его окрестностях. Блокада не была напрасной. Некие силы карфагенского флота в это же время, мимоходом напав на Коссуру и отбив ее у римлян, попытались пробить эту блокаду. О численности их нет данных, однако угроза прорыва была немедленно пресечена римлянами. Корабли же доставили под стены города осадную технику. Несомненно, часть осадных машин работала прямо с палуб кораблей, поскольку основной удар осаждающие направили против одной из прибрежных башен. Вскоре она была разрушена, и войска ворвались в город. Панорм пал достаточно быстро и, оставив в городе свой гарнизон, римские консулы отплыли назад в Остию и Рим.

В источниках есть упоминание и о еще одном походе флота в этом году — к Кефалии, которая была якобы захвачена римским флотом. Отсутствие перекрестных данных и большое количество упомянутых при этой акции кораблей (250 единиц), создающее сложности при «втискивании» данного события в лето, занятое осадой Панорма, заставляют воздержаться от безоговорочного принятия информации о нем на веру. Но, вероятно, этот поход все же имел место.

Новый этап операций против африканских владений Карфагена начался в 252 г. до н. э. Новыми командующими были назначены Гней Сервилий и Гай Семпроний Блез. Флот, доверенный им, включал 260 кораблей. Он прибыл на Сицилию, где римляне предприняли некие действия против Лилибея. Сколь они были масштабны — непонятно. Речь, конечно, не шла о штурме базы карфагенского флота. Возможно, имела место своего рода разведка боем и высадка небольших десантов вблизи города. Но Лилибей в тот момент ни в какой мере не был для консулов главной целью. Покинув Сицилию, флот отправился к берегам Ливии. Достигнув африканского побережья, консулы двинулись вдоль берега существенно южнее Гермесова мыса, делая частые высадки. Ничего примечательного во время этих высадок не происходило, кроме заурядного разорения местности и взятия небольших городков. В конце концов римский флот достиг острова Менинг, лежавшего весьма далеко от привычных римлянам пределов. Так далеко они еще не забирались. Трудно сказать, для чего это было предпринято: располагать здесь базы или искать союзников было довольно сложно.

Именно тут, в акватории залива Малый Сирт, римляне вновь попали в передрягу из-за незнания особенностей театра боевых действий. Неподалеку от острова большинство кораблей встало на якорь на мелком месте. Консулы и корабельщики не учли влияния отлива. Когда он начался, корабли оказались на отмели, и не было ни малейшей возможности снять их оттуда. Окажись рядом карфагенский флот, все могло обернуться совсем плохо. Однако карфагеняне вели себя в этот период исключительно пассивно и не сделали вообще никаких попыток воспрепятствовать экспедиции.

Впрочем, через непродолжительное время начался прилив. Это облегчило положение римского флота, но еще не спасло его. Снять с мели тяжело груженые корабли не удавалось. И только выбросив за борт все награбленное имущество римляне смогли с трудом сдвинуть свои суда с мелкого места. Можно представить себе всю досаду римских легионеров и корабельщиков, которым пришлось пожертвовать ради собственного спасения с таким трудом добытым добром.

Дальнейшее, по свидетельству Полибия, больше походило на бегство, чем на обратную дорогу. Сицилию римский флот обогнул с запада, миновав Лилибей, после чего пристал у Панорма. Пробыв там несколько дней, консулы отправились домой, в Остию. Однако они вновь пренебрегли осторожностью и пустились в плавание через открытое море. Стремясь сэкономить время и избежать долгого пути через Липары и вдоль побережья Италии, консулы вновь оказались жестоко наказаны. Застигнутый бурей на переходе морем, в непосредственной близости от берегов Лукании, флот серьезно пострадал. Было потеряно около 150 кораблей, т. е. почти две трети корабельного состава.

Интересно, что это событие оказало на римлян серьезное психологическое воздействие. Несмотря на весь размах военно-морского строительства и способность в кратчайшие сроки восстанавливать численность и боеспособность своего флота, римляне ощутили определенную усталость. Совершенно однозначно с этого момента в войне на море наблюдается своего рода перерыв, выразившийся в том, что римляне сознательно на время отдали инициативу действий на морях в руки своих противников. В самом деле, в ходе всего двух кампаний в результате двух штормов было в одночасье потеряно более 430 кораблей. Людские потери оценить намного сложнее, но по вполне объективным оценкам они могли достигать 180 тысяч человек. Это был страшный урон, даже если не учитывать потери имущества, находившегося на кораблях. Кроме того, нельзя не принять во внимание, что ставшее традиционным пренебрежение римских консулов к рекомендациям греческих штурманов явно не поднимало их авторитета и могло привести к глухому, а то и открытому недовольству последних. В общем, в римской военно-морской политике наступил явный кризис, несмотря на отчетливое преобладание их на море в предшествующий период. Экономика республики была серьезно подорвана снаряжением гигантских флотов, и сенат вынужден был временно откровенно отдать море карфагенянам.

Именно в контексте этой новой политики все усилия были сведены к решению конкретной задачи — окончательному утверждению на Сицилии. Она была вполне логична, поскольку распыление сил для операций в Африке и раньше выглядело преждевременным. В результате на кампанию 251 г. до н.э. были даны совершенно четкие и вполне ограниченные задачи в плане формирования сил флота. Отряженным на Сицилию легионам под командованием консулов Луция Цецилия и Гая Фурия придали всего шестьдесят боевых кораблей, что было смехотворно мало по сравнению с предшествующими годами. Но и задачи этому соединению ставились вполне ограниченные. Ему вменялось в обязанность исключительно снабжение контингента на Сицилии и минимальные охранно-разведывательные функции. Никаких самостоятельных операций флот такого размера выполнять, естественно, не мог.

Уход римлян от политики больших эскадр ознаменовал качественное изменение хода военных действий, но отнюдь не свертывание таковых. Борьба за Сицилию, вообще являвшаяся главной задачей для обеих сторон в этой войне, вступила в свою решающую фазу. И флот принял в ней должное участие. Несмотря на ограничение его сил, флот Республики содействовал поддержанию боеспособности войск на вожделенном острове. Наиболее значимым эпизодом с его участием стало взятие Липары.

В 251 г. до н.э. римляне осаждали города Ферма и Липара. Во всяком случае, для Липарской операции были привлечены морские силы. Действия по окончательному утверждению на этом архипелаге, исключительно удобном в плане сообщения с Сицилией, как мы помним, предпринимались с самого начала войны — боле того, первый и вполне неудачный для римлян инцидент на море произошел именно здесь. Теперь, спустя без малого десять лет, после нескольких неудачных попыток окончательно утвердиться на архипелаге, римлянам удалось это сделать. Однако организация операции явственно продемонстрировала, что имевшихся в наличии шестидесяти судов совершенно недостаточно для выполнения задачи такого уровня. Если осуществлять снабжение, конвоирование транспортов и патрульную службу этот урезанный флот еще мог, то для организации одновременной блокады островного полиса его сил катастрофически не хватало. Именно поэтому римляне вынуждены были обратиться за помощью к своим сицилийским союзникам. Разумеется, командующий римскими войсками консул Гай Аврелий Котта отлично понимал, что отстраивать флот в условиях уже начинавшейся осады было поздно, поэтому недостающие корабли в количестве нескольких десятков (вероятно, не более 40-50 судов) были одолжены у сиракузского тирана Гиерона, располагавшего наиболее солидными морскими ресурсами на Сицилии. Вряд ли это могло сильно ущемить самолюбие римлян и тем более поставить их в зависимость от сиракузян, однако такое решение явно было единственным выходом в этой ситуации. Скорее напротив — проверялась на прочность привязанность новых союзников. В результате сил хватило и Липара была взята, что стало чрезвычайно важным стратегическим успехом римлян.

Однако урок пошел впрок. Сенату стало ясно, что «передышка» в гонке морских вооружений не может быть долгой. Надо было искать другие выходы: больше внимания уделять сохранению тех сил, которые имелись в наличии и вообще — «учиться военно-морскому делу настоящим образом». В контексте этих выводов и определились задачи на следующий, 250 г. до н. э.

Была принята и выполнена ограниченная судостроительная программа, заключавшаяся в строительстве 50 новых кораблей. Если учесть, что в предшествующей кампании на море потерь не отмечалось, то к весне 250 г. до н.э. римский флот насчитывал в своем составе 110 вымпелов. Надо полагать, что опыт сокращения морских вооружений ясно показал римлянам тот необходимый численный порог, ниже которого опускаться в этом вопросе было недопустимо. Он исчислялся примерно сотней кораблей. Эта сотня и была тем рубежом, который обеспечивал саму боеспособность флота, выводящую его за рамки всего лишь символа морской мощи. Только такое количество обеспечивало решение насущных задач, однако оно было абсолютно недостаточно для поддержания господства на море. К счастью для римлян, карфагеняне также были измотаны предшествующей морской войной — правда, для них в этом смысле потрудились сами римляне, а не морские штормы и мели. Именно поэтому в последних кампаниях пунийцы использовали флот чрезвычайно ограниченно и не помышляли о генеральных сражениях на море. Обе стороны, будто сговорившись, пошли на небольшую передышку, сосредоточив все усилия на сухопутных операциях. Самой значимой из них стала битва под Панормом, в ходе которой римляне под руководством консула Цецилия, хотя и остававшиеся в ослабленном составе (половина войск была в Италии), сумели разгромить карфагенское войско и даже отбить у него всех боевых слонов.

Воспрянувшие духом римляне вновь вознамерились единым махом решить исход войны и повести сбалансированную атаку как на сухопутном, так и на морском направлениях. С этой целью зимой и весной 249 г. численный состав флота вновь был увеличен. Его довели до 200 кораблей, что следовало бы признать определенным компромиссом. Такая цифра, исходя из опыта (а военно-морскому искусству римлян стукнул уже второй десяток лет), была избыточна для обороны и недостаточна для уверенного наступления на море. Ответ на возникающий вопрос о назначении этих сил лежит на поверхности. Главной задачей консульских сил на эту кампанию стал захват Лилибея.

Эта цель была вполне логична и своевременна. Римляне за тринадцать лет войны постепенно приближались к ней. Липара, Тиндарид, Кефалия, Панорм — все эти, более или менее успешные, операции в течение прошедших лет отмечали небольшие шаги к главной цели — военно-морской базе карфагенян на Сицилии. Ее захват и прочное удержание решали сразу несколько проблем. Пунийцы в этом случае теряли свою главную опорную точку не только для переброски на Сицилию подкреплений, но и для действий против самой Италии. Римляне же, напротив, получали отличную базу для нападений на африканские владения своих противников. Поэтому атаку Лилибея следует рассматривать в равной степени и как сицилийскую, и как африканскую операцию.

В контексте поставленной задачи римский флот был оптимален по своему качеству и количеству. Имеются данные о том, что среди кораблей далеко не все были тяжелыми военными судами. Около 60 кораблей относились к классу керкур — относительно легких и быстроходных судов, предназначенных в первую очередь для организации дозорной службы, прикрытия караванов и т.д. Таким образом, на долю легких сил приходилось около одной трети всего флота. Именно флот такого состава отвечал задачам надежной блокады портового города с моря в условиях среднего по своей интенсивности противодействия пунийцев. Вероятно, более жесткие и массированные действия с их стороны в эту кампанию не предполагались.

Командование соединенными силами флота и наземных войск возлагалось на проверенных консулов: Гая Атилия Регула и Луция Манлия Вольсона. Кажется, римляне начинали учитывать уроки прошлого и понемногу осознавать, что боевой, и прежде всего военно-морской опыт имеет явно приоритетное значение по сравнению с упорным следованием принципу обязательной ротации командных кадров.

Карфагеняне тоже не были новичками в военном деле. Им не нужно было объяснять, какое значение имеет Лилибей — эта любовно выпестованная ими самими военно-морская база. По существу на тот момент в руках у пунийцев оставались на Сицилии только два порта — Лилибей и Дрепаны. Чувствуя, что инициатива на острове неуклонно уходит из их рук, карфагеняне приложили максимум усилий для удержания города в своих руках. Отступать, и в самом деле, было уже почти некуда. Поэтому обороне Лилибея уделялось приоритетное внимание и все остальные участки противостояния фактически были преданы забвению.

Осада Лилибея принципиально важна для нас еще и потому, что это первое пространное и подробное описание комбинированной наземно-морской операции по блокаде и штурму приморской крепости, известное в истории Рима. Это была далеко не первая осада, в которой принимал участие римский флот, однако ни один предшествующий эпизод не рассматривался в источниках хоть сколько-нибудь подробно. На этом фоне действия под Лилибеем, рассмотренные в античной литературе (в частности, у Полибия), лишь немногим менее тщательно, чем, например, осада Сиракуз в ходе Второй Пунической войны, представляют несомненный интерес.

Римляне перебросили войска и флот в Панорм, где произвели окончательные приготовления, а затем отправились к крайней западной оконечности Сицилии. Здесь, под стенами самого Лилибея, и был разбит римский лагерь.

Крепость Лилибей представляла собой чрезвычайно интересный пример рационального дополнения усилиями людей естественных природных укреплений. Сам мыс Лилибей, давший ей название, являлся ближайшей к Африке точкой Сицилии. Он тянулся по направлению с северо-востока на юго-запад, далеко выдаваясь в открытое море. Здесь, на мысу, и располагался укрепленный город-порт с предстоящей с морской стороны гаванью. Сила его укреплений складывалась из трех основных составляющих. Помимо мощных стен и глубоких валов, которые были основой любой качественной фортификации того времени, Лилибей окружали неглубокие лагуны. Эти обширные морские пространства отличались исключительной мелководностью. Достаточно сказать, что на большинстве участков глубина не превышала 2 м, зачастую уменьшаясь почти до 1 м. Хаотичное расположение мелей и их обилие делало возможным плавание по этим лагунам исключительно в светлое время суток и только с опытным лоцманом. Фарватеры имели довольно сложную конфигурацию, и для того, чтобы незнакомые с акваторией мореходы изучили их самостоятельно, требовалась масса времени и сил. Это обстоятельство практически исключало массированное применение кораблей при штурме стен — дальнобойность любой осадной артиллерии была такова, что подвезти ее на корабле к стенам для элементарного достижения их снарядами было крайне затруднительно. Эта проблема выливалась и в трудности при организации морской блокады города.

Фактически единственным вполне доступным входом в гавань был главный фарватер. Римляне, придавая второстепенное значение полному окружению порта, сконцентрировали свои усилия на блокаде этого главного направления.

Тем временем на суше развернулась жестокая и длительная схватка двух достойных противников. Карфагеняне имели внутри стен, помимо городского ополчения, не менее десяти тысяч наемников, и намеревались держаться стойко. Командовал ими Гимилькон. Римляне, со своей стороны, приложили невиданные усилия для разрушения оборонительных сооружений. Подвезя на кораблях и собрав десятки метательных орудий и таранов, они методично и ежедневно пытались дробить стены и башни. Их главной целью был выход к южной оконечности городских стен — к башне, которая была последней и стояла на берегу моря, обращенном к Африке. Начав с середины оборонительной линии, римские инженеры методично и неуклонно сокрушали оборонительные укрепления пунийцев. По словам Полибия, не проходило и дня, чтобы не приходила в негодность или не падала одна из башен. В течение непродолжительного времени рухнули шесть из них. Карфагеняне, впрочем, регулярно устраивали кровопролитнейшие для обеих сторон вылазки, и держались за счет того, что Гимилькон регулярно отстраивал новые стены по мере продвижения римлян вглубь территории города. Кроме того, был успешно пресечен заговор наемников, собравшихся было перейти на сторону римлян и сдать город.

До тех пор, пока карфагенский флот не появлялся, блокада города осуществлялась относительно небрежно. Возможно, именно это и послужило причиной серьезного провала римлян. В столице карфагенян, не зная в точности всей обстановки в городе, решили отправить ему вспомогательные силы и продовольствие. Был снаряжен отряд из 50 кораблей, несших на своем борту десятитысячное войско под командой очередного Ганнибала, сына Гамилькара. Этот отряд, выйдя в море, не стал сразу же нарываться на неприятности. Ганнибал приказал бросить якорь как раз на полпути между Африкой и Сицилией. Эгусская банка, где остановился флот, была весьма удобной позицией. Ганнибал ждал попутного ветра. Возможно, он провел разведку с помощью легких судов, однако, если она и имела место, то была проведена просто филигранно — римляне ничего не заподозрили.

Как только подул устойчивый юго-западный ветер, флот снялся с якоря и на всех парусах устремился к Лилибею. Ганнибал приказал привести суда в полную боевую готовность, а всю команду, вооруженную до зубов, выставил на палубах. Появление этой небольшой эскадры привело римлян в некоторое замешательство. Видимо, в тот момент надежной охраны фарватера не было — Полибий пишет, что римские корабли даже не отошли от берега. Внезапность нападения, осторожность по отношению к малознакомой акватории, а также то обстоятельство, что сильный ветер может увлечь вместе с карфагенскими в город и их собственные суда — все это не дало римлянам возможности среагировать. Им оставалось только с досадой и ненавистью следить за тем, как неприятельская эскадра входит в гавань осажденной крепости. Толпы людей на городской набережной приветствовали флот — сначала они высыпали на стены, а теперь рукоплескали, радуясь в большей степени не тому, что прибыли подкрепления, а тому, что удалось посрамить римлян.

Фронтин, однако, описывает маневр, произведенный, якобы, карфагенянами. Согласно его данным, Ганнибал отделил часть своего флота, которая и выманила силы римского флота в море. В это время мимо них и проскользнула по фарватеру основная группировка карфагенян. Эти данные, вполне, казалось бы, правдоподобные, находятся в кардинальном противоречии с сообщениями Полибия. Само по себе это еще не свидетельствует в пользу последнего, однако возникает закономерный вопрос — что мешало римлянам уничтожить (хотя бы с досады) ту часть кораблей, которая выполняла роль «подсадной утки»? Ведь ни тот, ни другой авторы не дают оснований говорить о потерях карфагенян в тот день. Поэтому гораздо больше доверия вызывает схема, нарисованная Полибием.

Прибывшие войска немедленно влились в гарнизон города, а на следующий день Гимилькон устроил вылазку всех наличных сил, стремясь сжечь осадные приспособления и машины римлян — главные орудия постепенного уничтожения городских укреплений. Несмотря на героизм осажденных, эта кровопролитная вылазка закончилась безрезультатно: войска принуждены были возвратиться в город.

Однако Ганнибал не испытывал ни малейшего желания просто так оставаться в городском порту. Его сил было совершенно недостаточно для того, чтобы сражаться с римским флотом. К тому же, оставаясь в гавани, он имел все шансы быть все же запертым в ней римлянами. Поэтому в ночь непосредственно после сражения карфагенский флотоводец вывел всю свою небольшую эскадру из гавани в море и ушел с нею в находившийс51 относительно неподалеку — примерно в трех милях — порт Дрепаны. Находившийся там карфагенский гарнизон во главе с Атарбалом, хотя и не получил уже никаких подкреплений, был все же рад ощутить, что в столице о них не забыли.

Чрезвычайно показательно то обстоятельство, что римляне действительно не вели никаких действий на море ночью. Фарватер оставался неохраняемым, что никак нельзя признать рациональным. Несомненно, отсутствие устойчивого опыта блокады приморских крепостей налагалось в данном случае на объективные трудности — незнание рельефа дна в акватории. Однако это никак не оправдывает того, что не было даже попыток установить ночные посты на одном-единственном направлении, которое можно было элементарно перекрыть десятком кораблей. Вероятнее всего, от противника не ожидали такой откровенной наглости.

Так что двукратный прорыв блокады — без каких бы то ни было потерь со стороны блокадопрорывателей — состоялся. Есть все основания полагать, что римляне выделили часть сил флота для блокады Дрепан. Это следует хотя бы из уверения Полибия, что карфагеняне в столице не имели представления о реальном положении дел в сицилийских портах — следовательно, флот обратно не возвращался. Полибий же отмечает, что часть карфагенских сил на острове «была заперта, а за другими существовал бдительный надзор». Так что, видимо, урок был учтен.

Отныне римляне стали более тщательно следить за подходами к городу. Именно поэтому попытки карфагенян в дальнейшем оказать помощь осажденному порту помощь оказались довольно скромными. Наверняка сказывался и элемент усталости и подрыва сил. Неудачи преследовали карфагенян уже много лет. Ресурсы этого государства тоже не были безграничны. Продолжались волнения племен в Африке. Карфаген был изрядно измотан. Строительство флота в этот период могло иметь только ограниченные масштабы. Именно поэтому в конечном итоге пунийцы и не пошли на обдуманный риск прорыва в Лилибей с большими силами.

Однако сама по себе связь с ^ородом и спорадические попытки прорыва блокады не прекратились. Разница была в том, что теперь это были единичные корабли, а не эскадры. В частности, именно сейчас взошла звезда некоего знатного карфагенянина Ганнибала по прозвищу Родосец — надо полагать, он сделал свое состояние на торговле именно с этим островом. Он сам вызвался провести разведку, прорвавшись в Лилибей с одним-единственным принадлежавшим ему самому кораблем. На этом корабле Ганнибал Родосец вышел в море и, достигнув одного из островков неподалеку от Лилибея, встал там на якорь. Дождавшись попутного ветра, Родосец снялся с якоря и в четвертом часу дня на глазах у изумленных римлян беспрепятственно вошел по фарватеру в порт. Пассивность римлян не поддается объяснению. Конечно, сплоховала разведка. Но скорее всего, когда они уже обнаружили судно, было просто незачем гнаться за ним — весьма быстроходным, конечно — слишком мелка была цель. Так или иначе, попытка прорыва удалась. Родосец сумел это сделать не только благодаря скорости. Он великолепно ориентировался в мелях и фарватерах Лилибея. По мелководью он шел с такой скоростью, с какой римляне мчались по открытому морю. Это давало ему гигантскую фору перед противниками.

А то, что Родосец ходил на судне-рекордсмене, подтвердилось на следующий день. Римляне все же по инициативе консула блокировали выход из порта. Был почти полный штиль. Десять наиболее быстроходных римских кораблей, разделившись на два отряда, еще ночью встали с поднятыми веслами вдоль лагун. Сам консул с большим количеством воинов располагался на берегу неподалеку от выхода из гавани. Но римляне вновь были посрамлены. Родосец на веслах действительно вышел из порта. Но римляне были настолько поражены его скоростью, что как будто оцепенели. Дерзость и быстрота этого демарша превосходили всякое воображение, и одинокий корабль даже не пытались преследовать. Стремясь усилить эффект, Родосец, отойдя на некоторое расстояние, остановился и вызывающе и издевательски поднял весло, откровенно насмехаясь над своими противниками.

В дальнейшем Родосец неоднократно повторял свой маневр — всегда с неизменным успехом. Обычно он пользовался одним и тем же фарватером. Подходя к Лилибею, корабль Родосца делал поворот на юг-юго-запад, после чего он достигал точки, из которой крайняя приморская башня лилибейских стен закрывала собой все остальные. Здесь корабль резко изменял курс и начинал на всех парусах двигаться на северо-восток. Таким образом Родосец всегда достигал своей цели. В результате в Карфагене были в курсе событий и нужд осажденной крепости. Правда, помочь ей все равно не могли. Плохо для римлян было то, что Родосец уже не был одиночкой. Его примеру последовали несколько вражеских кораблей под руководством столь же храбрых и умелых шкиперов. И если от массового прорывав в город римляне были гарантированы, то с одиночными кораблями по-прежнему не удавалось ничего сделать. Не вызывает сомнения, что упорное желание римлян разрушить именно приморские башни было вызвано как раз стремлением ликвидировать этот чрезвычайно важный наземный ориентир.

Римляне, не будучи в силах совладать с блокадопрорывателями посредством боевых кораблей, решили соорудить плотину, перекрывающую этот удачный фарватер. Однако все попытки земляных работ оканчивались безрезультатно. Крупных камней под рукой не было, а щебень и земля, которую высыпали за борт с кораблей, относились течением, еще не достигая дна — течение здесь, на мелководье, было достаточно сильным. Столь же неудачной оказалась и попытка затопить на фарватере несколько обветшавших легких кораблей. Выведенные в море 14 груженых камнями керкур, когда им прорубили днища, стали погружаться на дно; однако течение вновь внесло свои коррективы — пока суда затонули, их разнесло так далеко, что перекрыть фарватер они не могли. Было перепробовано множество вариантов создания подводных заграждений — вплоть до прикрепленных к каменным якорям бревен, которые, подвсплывая, должны были обеспечит непроходимость фарватера, но течение всякий раз нарушало первоначальный план сооружения препятствий.

Наконец, когда, казалось, уже не осталось надежды выполнить задачу, успех пришел к римлянам. Одна из плотин оказалась устойчивой и находилась в нужном месте. Именно на этой мели и оказалась одна из квадрирем, пытавшихся вырваться из гавани. Трудно сказать, почему римлянам приглянулся этот корабль и чем он был лучше их собственных — вероятно, сказывались все же скоростные характеристики. Но именно захваченная квадрирема была вооружена римлянами на свой манер и приняла через несколько дней участие в удачной охоте за Родосцем. Он к тому времени ходил в гавань уже в основном по ночам. Утром, покидая порт, Родосец заметил одновременно снявшуюся с якоря квадрирему и, узнав ее, пришел в некоторое замешательство. Он попытался оторваться, но вскоре понял, что трофейное судно, принадлежащее теперь римлянам, неумолимо настигает его. Понимая, что уйти уже не удастся, Родосец развернул свой корабль и вступил в отчаянный бой с римлянами — бой, который он, разумеется, проиграл. Римские морские пехотинцы по «ворону» ворвались на корабль и в два счета пресекли попытки сопротивления. Сам Ганнибал Родосец попал в плен.

Римляне включили и это быстроходное судно в состав своего флота и теперь, наконец, полностью пресекли попытки прорыва блокады Лилибея. Однако, как назло, именно теперь, когда, казалось бы, дело пошло на лад, осаду пришлось снять в результате печальной перемены обстоятельств: осажденным лилибейцам удалось-таки сжечь многие из машин римлян, разрушавших их стены. При этом погибло много солдат и инженеров, что вынудило римлян пересмотреть свои планы.

Осада Лилибея плавно переросла в боевые действия под Дрепанами. Этот город-порт рано или поздно должен был оказаться в орбите внимания римлян и, как мы помним, был вовлечен в войну уже в ходе прорыва Ганнибала.

Римлян вынуждало к этому и то, что карфагеняне явно активизировали свои действия на побережье Сицилии и, возможно, в самой Италии. Точных данных о количестве и направлениях этих ударов нет, но этим летом карфагенские корабли совершали незначительные по силе, но явно тревожившие римлян нападения на подконтрольную им территорию. Несомненно, их целью были попытки отвлечь внимание римского командования от Лилибея и Дрепан. Ситуация была не угрожающей, но явно неприятной.

Теперь, понеся потери под Лилибеем, уже в то же лето (это был исключительно насыщенный для римлян год) римляне прибегли к экстраординарным мерам. Команды моряков, спешно сформированные в Риме, были посуху (!) отправлены в Регий, затем переправлены в Мессану и после нескольких пеших переходов достигли места базирования флота под Лилибеем. Численность этих команд достигала почти 10 000 человек. Данных о строительстве новых кораблей нет. Возможно, состав флота пополнили на месте, на Сицилийских верфях, но это лишь догадка, абсолютно ничем не подтвержденная. Во всяком случае, некоторое приращение во флоте произошло — по одной из версий, восходящей к данным Евтропия, численность римских кораблей была на уровне 230 единиц. Учитывая подготовку к лету 249 г. до н.э. примерно 200 кораблей, получается, что существенного пополнения корабельного состава действительно не производилось.

Когда новобранцы прибыли под Лилибей, консул Публий Клавдий Пульхр собрал своих трибунов и объявил им, что настала пора идти вместе со всем флотом под Дрепаны. Он аргументировал это тем, что Атарбал, возглавлявший карфагенян в этом городе, в данный момент, наверняка, не подготовлен как следует к обороне, не знает о прибытии к римлянам подкрепления и пребывает в уверенности, что римляне, понеся потери, физически и морально не в состоянии атаковать новую цель и выйти в море со всем своим флотом.

После краткого военного совета, на котором все командиры одобрили предложенный план, войско стало грузиться на корабли. Новые экипажи примкнули к старым; было сформировано несколько новых отрядов морской пехоты и распределено по кораблям. Воодушевление в войске было весьма серьезным: все шли в бой чрезвычайно охотно, ибо поход предстоял совсем недалекий, а результаты его представлялись достаточно очевидными: все надеялись на легкую победу и ощутимую добычу.

Погрузка войск происходила ночью с соблюдением всех мер маскировки. Около полуночи флот вышел в море, не будучи замечен противником. Он шел медленно и осторожно к северу вдоль берега и на рассвете авангард показался близ Дрепан. Заметив его, Атарбал вначале испугался, но потом, поразмыслив, решил держаться и постараться воспрепятствовать явно замышлявшейся осаде. Поэтому карфагенянин отважился на отчаянный шаг. Он решил дать морское сражение подходившим врагам. Учитывая, что силы, которыми он располагал, были существенно меньше римских, это было действительно смелое решение. Точная численность карфагенских кораблей нам неизвестна, но можно с уверенностью полагать, что их было не более сотни. Выведя команды на берег, Атарбал обратился к ним с речью, отчетливо расставив в ней все акценты. Он объяснил, что, напав, пунийцы имеют шанс на победу, который стремительно уменьшится, коль скоро они окажутся в осаде. Воодушевленное войско и матросы, как ранее римляне, стали садиться на корабли.

Выведя свой корабль на рейд, Атарбал приказал остальным следовать за ним и не терять из виду. Римский флот в этот момент понемногу уже втягивался в гавань с ее южной стороны. Карфагеняне выдвигались вдоль северного берега бухты. Таким образом, одновременно в бухте происходило встречное движение двух вражеских флотов. Публий Клавдий, шедший в конце колонны, заметил этот маневр неприятеля и попытался предпринять решительные меры. Видя свои растянувшиеся порядки, когда голова колонны была уже почти у берега в глубине бухты, а замыкающие корабли еще были в открытом море, он, естественно, пришел в ужас. В этот момент карфагеняне, кстати, вполне могли разрезать решительным ударом порядки римлян, однако они еще не были к этому готовы — флот только выдвигался на позицию и имел четкие указания следовать за флагманом.

Публий отдал приказ всем поворачивать к выходу из гавани. Поскольку принять его сигнал, в какой бы форме он не был отдан, было крайне сложно — часть кораблей, которая уже входила в гавань, была вне визуальной досягаемости и требовалось время, чтобы сигнал дошел до них — произошла неразбериха. Новые корабли, выплывая из-за мыса, наталкивались на разворачивавшиеся им навстречу суда. Началось невообразимое смятение, корабли сталкивались и ломали друг другу весла. Однако командиры кораблей и командующие отрядами проявили себя самым лучшим образом. Каждый корабль, который выходил из бухты обратно, становился в ряд вдоль берега — кормой к суше и носом к противнику. Публий теперь расположился на левом фланге своего строя.

Атарбал, тем временем, выстроил свои корабли аналогичным образом, но в открытом море. Сам он находился с пятью кораблями своего отряда на правом крыле, как раз напротив римского флагмана. Так что вскоре оба флота встали в линию друг против друга параллельно берегу. Однако римляне, несмотря на численный перевес, оказались загнаны на мелководье и в непосредственную близость к суше, что резко ограничивало их маневр и стесняло в действиях.

Когда приготовления закончились, оба командующих одновременно отдали сигнал об атаке и начался встречный бой. Ход его вначале был достаточно равным, но постепенно карфагеняне начали преобладать. Этому способствовало то, что их корабли традиционно были быстроходнее и маневреннее римских и имели преимущество при выборе угла атаки и при отступлении для перегруппировки сил. Это очень быстро нейтрализовало численное преимущество консульского флота. В случае атаки римлянами карфагенского судна ему на помощь сразу же устремлялось от одного до нескольких пунийских кораблей, которые, заходя с кормовых углов, таранили римлян. Римляне же при любой попытке отступления или садились кормой на мель, или терпели крушение, выскакивая на берег. Их собственные попытки атаковать корабли врага, ведущие бой, как ни странно, терпели неудачу. Почему — не ясно, ибо сама по себе тяжеловесность ранее никогда не была препятствием для применения «воронов». Источники винят во всем неудачную диспозицию римского флота, выстроенного у побережья. Может быть, так оно и было.

Во всяком случае, в результате сражение было вчистую проиграно римским флотом. Это был разгром. 93 корабля было захвачено карфагенянами со всей командой. Судя по всему, большая часть из них элементарно села на мель и, потеряв ход, просто была вынуждена сдаться. Не меньшее число судов было выброшено на берег и не подлежало восстановлению, однако имущество с них во многом досталось противнику. Тем не менее, команды с этих кораблей все же спаслись, уйдя посуху.

Только 30 кораблей во главе с консульским флагманом сумели бежать с поля боя, проскользнув вдоль берега к югу. Сообщение Фронтина о том, что консул, дезинформируя противника, приказал украсить свои корабли «как победоносные» и таким образом ввел Атарбала в заблуждение, вызывает вопросы. В самом деле, римлянам было весьма тяжело в этом бою, и консул к его концу, похоже, находился уже в некоторой прострации — он отлично предвидел свою судьбу: и суд, и штрафы, и презрение сограждан. Вряд ли он или кто-то из окружения могли продумать такой ход. Важнее, впрочем, другое. Бой шел на не слишком большом пространстве. К тому же пунийский флагман был именно на этом крыле. Так что обмануть его или его ближайших сподвижников было крайне затруднительно — они-то как раз имели представление о ходе сражения.

Как бы то ни было, дрепанский разгром стал самым тяжелым поражением римлян в морском бою с момента начала войны. Непродуманное командование, шапкозакидательские настроения, обуявшие как командиров всех звеньев, так и личный состав — вот основные причины этой неудачи. Часть экипажей имела, безусловно, только элементарную (возможно, «тренажерную») подготовку, и они просто не могли грамотно выполнить требуемый маневр, тем более в состоянии растерянности и стресса от внезапной встречи с боеготовым противником. Находясь в хвосте своей колонны, консул, безусловно, не имел возможности отреагировать своевременно на изменение обстановки — вообще непонятно, почему он избрал подобное местоположение, являющееся ключом к пониманию хода и результатов боя. Собственно, консул вообще не собирался вступать в бой на море и, скорее всего, не настраивал на это экипажи — ведь планировалась только высадка десанта и организация осады. Именно потому весь план боя был импровизацией — разумеется, неудачной, какой только и следовало быть импровизации сухопутного командующего на море. И, разумеется, чудовищной ошибкой была постановка флота вблизи берега в самом начале битвы.

В качестве альтернативы развитию событий можно было бы предложить на месте Публия немедленно начать атаку арьергардом против флагманского отряда Атарбала. Помимо обезглавливания противника это могло привести к окружению или, во всяком случае, сковыванию его маневра. Однако гадание в сослагательном наклонении, как известно, бесплодно и беспочвенно. Битва «наяву» была проиграна безоговорочно.

Цена же этой неудачи была чрезвычайно высока — римляне получили страшный урок. Это были не бури и штормы. Печальное завершение так удачно, казалось, начавшейся кампании повергло всех римлян в уныние. Море, казалось, отказывалось им покоряться. Лишний раз было доказано, что качество римских кораблей оставляет желать лучшего и в маневренном бою с карфагенянами их спасают лишь «вороны» — если вообще спасают.

Наступил новый — как впоследствии выяснилось, завершающий — этап морской войны. Он оказался качественно отличным от всего, что происходило на море в предшествующие годы. Две основные отличительные особенности этого периода — весьма неудачное для римлян течение событий и переход к маневренной войне, в ходе которой первостепенное значение играли качественная разведка и быстрота реакции командующих.

Избрав новых консулов, римляне запланировали на 248 г. до н. э. ни в коей мере не ослаблять давления на противника. Это было вполне оправдано: после того, как римская военная машина «забуксовала» под Лилибеем, а затем последовал дрепанский разгром, было очевидно, что Рим теряет стратегическую инициативу. Консул Луций Юний Пулл был отряжен с флотом для доставки в лагерь под Лилибеем хлеба и основных продовольственных и военных припасов. К весне было построено 60 новых военных кораблей и некоторое число транспортов — в дополнение к имеющимся. Эти транспорты, груженые всем необходимым, боевые корабли эскорта отконвоировали в Мессану, назначенную пунктом сбора флота. Сюда же прибыли и остальные корабли, находившиеся в различных портах Сицилии. В результате общая численность флота под командованием Юния достигла 120 боевых кораблей и 80 транспортников. С этими силами он достиг Сиракуз, где устроил следующую стоянку.

Именно в Сиракузах Юний принял решение разделить флот. Половина транспортов под руководством квесторов была отправлена под Лилибей со смехотворным конвоем из нескольких боевых кораблей. Консул стремился поскорее доставить войску все необходимое, в то время как сам собирался дождаться запаздывавшие из Мессаны корабли. Кроме того, часть продовольствия союзники продолжали подвозить в Сиракузы, и его требовалось еще погрузить на корабли.

Карфагеняне меж тем не дремали. Стремясь развить достигнутый успех, они активизировали деятельность на море. Атарбал, отослав в Карфаген пленных и трофеи, полученные в ходе сражения под Дрепанами, переформировал свой флот. Была создана специальная мобильная эскадра под командованием товарища Атарбала — еще одного карфагенского военачальника, Карталона. Семьдесят кораблей привел он сам, еще тридцатью пополнил его отряд Атарбал. Таким образом, численность этого подразделения была доведена до сотни кораблей. Задачи этому отряду ставились вполне определенные. Он должен был нанести римлянам существенный ущерб на море и способствовать разблокированию Лилибея. Вблизи этого города продолжал оставаться римский флот ограниченной численности (не более 50 судов), который нес патрульную службу и, собственно, «запирал» гавань.

В контексте этого Карталон отправился к Лилибею и в точности выполнил первый приказ своего командующего. Перед рассветом, когда римские корабли стояли у берега, а команда находилась в основном на суше, было произведено внезапное и молниеносное нападение на эти «дозорные» силы. Римляне, организуя блокаду, в который уже раз стали жертвами собственной беспечности и недомыслия. У них явно что-то не ладилось в организации, в общем-то, не такого уж сложного дела. Во всяком случае, объяснить, почему флот, в обязанности которого входило дежурство в акватории, в том числе и в ночные часы, оказался полностью не готов к бою, трудно. Ни о каком сопротивлении в источниках и речи не идет. Карфагеняне захватили и увели на буксире не менее четырех кораблей, а остальные просто сожгли на месте. Видеть в этом инциденте пример первого употребления зажигательных снарядов несколько преждевременно. Никакими данными об установке тех или иных приспособлений для метания сосудов с горючей смесью, копий с подожженной паклей и т. д. мы не располагаем. Отсутствие сопротивления серьезно облегчало задачу. Скорее всего, этот поджог был совершен с помощью самых обыкновенных факелов, бросавшихся с проходящих мимо кораблей карфагенян, или командами поджигателей — ведь не исключено, что некоторые корабли римлян вообще были вытащены на берег.

Более того, на римских солдат, ринувшихся на выручку своему флоту, с тыла напали сделавшие вылазку карфагеняне Гимилькона из Лилибея, поставив их на время в весьма тяжелое положение.

Как бы то ни было, римская эскадра под Лилибеем просто прекратила свое существование, не оказав сопротивления, что стало серьезным успехом карфагенского флота. Город был разблокирован с моря. Теперь в повестку дня вставала нейтрализация остальных сил римлян, которые двигались сюда из Сиракуз. И здесь началась война разведок. Фактически впервые мы встречаем в источниках достаточно массовое и регулярное использование легких сил флота для дальней разведки, сыгравшее исключительную роль и определившее ход всех последующих событий.

Карталон увел свой флот, вместе с захваченными кораблями, к Гераклее Минойской, где временно оставался, изучая обстановку. У Карталона была хорошо организована дозорная служба, которая, несомненно, неслась не только штатными силами своего флота, но и местными жителями — торговцами, рыбаками и т. д. Поскольку главной задачей карфагенского командующего на данном этапе было противодействие подходу остальных сил римлян, первостепенным был контроль за акваторией у сицилийских берегов к востоку от Лилибея и Гераклеи. Поэтому, когда квесторский конвой оказался в пределах досягаемости разведчиков, Карталон немедленно получил об этом данные и начал действовать. Весьма высокомерно относясь к способностям римлян на море — что, казалось, подтверждали события у Дрепан, — он вышел в море со своим флотом, горя желанием немедленно разобраться с римлянами. В этом желании его, естественно, укрепляло то обстоятельство, что разведка донесла о незначительном количестве кораблей прикрытия. Если общая численность шедших друг на друга флотов была примерно равна, то по количеству боевых кораблей карфагеняне превосходили римлян в 5-10 раз. Вряд ли в этих условиях у непредвзятого наблюдателя могли быть сомнения в результате этой «охоты на куропаток».

Однако и у римлян разведка была на высоте. Впереди отряда двигались легкие суда, несшие дозорную службе вполне качественно. Они своевременно предупредили квесторов о сближении с карфагенской флотилией. Так что оба флота двигались друг против друга отнюдь не с завязанными глазами. В сложившихся условиях лобовое столкновение, да и просто встреча с таким противником явно не входили в планы римских командиров. Поэтому квесторы немедленно отошли на якорную стоянку близ одного из подконтрольных римлянам небольших городков (возможно, Финтиаса). Гавани он не имел, но располагал удобной стоянкой, прикрытой береговыми утесами. Здесь римляне решили обороняться, поскольку карфагенский флот явно не собирался прекращать преследование. Квесторы достаточно грамотно повели себя в этих условиях, организовав то, в чем они разбирались лучше всего, — наземную операцию по прикрытию. Войска были высажены на берег и развернули кипучую деятельность. Несколько артиллерийских орудий имелось на кораблях, остальные были спешно доставлены из городка. Римляне молниеносно развернули оборону, поставив на берегу катапульты и камнеметы, и стали поджидать врага. На стороне римлян были сложные условия местности: гидрографическая обстановка вокруг якорной стоянки резко уменьшала пределы маневрирования карфагенских кораблей, а наличие береговых утесов позволяло подходить к берегу только на незначительном пространстве. Карфагеняне попытались организовать правильное нападение на римский флот, однако с берега на них обрушился такой град метательных снарядов, что эта попытка имела лишь ограниченный успех. Отогнать римлян к городу и беспрепятственно завладеть их кораблями также не удалось в силу отсутствия артиллерии на карфагенских кораблях. Судя по всему, имела место попытка высадки десанта и расправы с римлянами, но она также провалилась. В результате Карталон вынужден был довольствоваться захватом нескольких ближайших к открытому морю транспортных судов римлян с продовольствием (по некоторым данным — до 13 единиц), после чего карфагеняне укрылись в устье реки, находившейся в пределах видимости. Трудно сказать, почему они не предприняли дальнейших атак. Ведь квесторы вскоре после отхода противника вновь посадили свою команду на корабли и продолжили путь в лилибейский лагерь, а карфагеняне, как указывает Полибий, «наблюдали за выходом в море неприятелей». Вряд ли погода ухудшилась уже к тому времени — тем более настолько, чтобы карфагеняне боялись выйти в море, а римляне — нет. Скорее всего, Карталон был несколько обескуражен таким яростным и совершенно нетрадиционным отпором римлян и предпочел не рисковать, еще раз хватая рукой этого «шмеля». Он получил от разведки данные о подходе основной массы консульского флота и решил дожидаться именно этих кораблей, не отвлекаясь на «второстепенную» цель. Вероятно, Карталон не хотел оказаться в бою между двумя римскими флотами и стремился разгромить второй и основной на максимальном удалении от первого, руководствуясь принципом «мало ли что может случиться». Таким образом, с поставленной задачей на этом этапе карфагенский флотоводец откровенно не справился: первый конвой с продовольствием, потеряв не более седьмой части своего численного состава, прошел в направлении Лилибея.

Однако успех римлян был временным. Едва отойдя от своей прикрытой стоянки и миновав карфагенян, они из-за прогрессировавшего ухудшения погоды вынуждены были вновь пристать к берегу.

Консул Луций Юний, похоже, хуже организовал разведку. Учитывая, что он двигался с интервалом не менее одного дня от своего авангарда, рассчитывать на его помощь было сложно: авангард могли перехватить, так что надо было опираться на собственные источники информации. Если они и были, то разведка эта была явно неглубокой: карфагенский флот был обнаружен уже посредством визуального контакта самими консульскими кораблями. Случилось это всокре после того, как флот обогнул мыс Пахин — крайнюю южную точку Сицилии. Значительная численность сил противника заставила Юния призадуматься о целесообразности лобовой атаки, тем более, что он ничего не знал о судьбе своего авангарда; однако тот факт, что противники уже обнаружили друг друга не позволял избежать столкновения вообще, тем более, что римским кораблям традиционно не удавалось еще тягаться с пунийскими в скорости хода. Поэтому консул принял решение, аналогичное тому, что приняли недавно его квесторы. Он отошел со своими кораблями к берегу — правда, здесь не было городов, и флот встал неподалеку от обрывистых скал, в месте, исключительно опасном даже при небольшом волнении. Юний, стремясь во что бы то ни стало не отдать врагу своих кораблей, предпочитал пойти на любой риск.

Карфагеняне и в самом деле не рискнули приближаться к этой якорной стоянке, а встали на якорь у мыса на некотором отдалении к западу от консульского флота, но наблюдая за ним. Одновременно посыльные суда извещали Картолона и о положении дел у римского авангарда, который все продолжал стоять у берега. Погода ухудшалась и все говорило о том, что скоро грянет настоящий шторм. Карфагенские корабельщики обратились к Карталону с просьбой немедленно отойти к восточному побережью Сицилии, за мыс Пахин. Карталон, хотя и неохотно, но последовал их совету. И оказался прав. Когда карфагеняне, сняв свой дозор, прошли мимо консульского флота и с колоссальным трудом в условиях уже разыгравшейся бури обогнули-таки мыс Пахин, римские корабли уже начали гибнуть под ударами стихии.

Время было упущено. Рядом с якорными стоянками не было удобных гаваней, позволявших сохранить хотя бы материальную часть. Идти в условиях шторма искать эти стоянки было форменным самоубийством. Максимум, чего могли достичь в этой ситуации римские командиры — это спасать людей. Именно поэтому и квесторы, и сам консул постарались, насколько это было возможно, высадить на берег вплавь или на подручных средствах, свой личный состав. Большая часть его все-таки благополучно была спасена, чего нельзя сказать о флоте. Сначала квесторский, а затем и консульский отряды были разбиты в щепки до последнего корабля. Вместе с ними погибло громадное количество продовольствия, амуниции и оружия. Ущерб был чудовищным и, что самое главное, ставившим под сомнение успех дальнейшего ведения войны. Есть данные, что консул спас по крайней мере два своих корабля, однако это, во-первых, маловероятно и, во-вторых, ничего не изменяет в общем счете потерь.

Римляне, лишившись практически всех сил флота (а в ходе этих событий суммарные потери превысили 250 судов), полностью очистили море. Господство карфагенян на море к концу 248 г. до н. э. было практически полным, как в начале войны — и это после стольких славных побед над ними в предшествующие годы. Все, что оставалось у римлян — это накопленный ими опыт и страстное желание отыграться. Война перешла преимущественно в наземную фазу. Снимать осаду Лилибея римляне не собирались, организовав устойчивые каналы снабжения своих войск по суше. Юний, стремясь реабилитировать себя, захватил психологически очень важный для сицилийских греков город Эрике на одноименной горе со знаменитым святилищем Афродиты.

Более того, один из авторов — Зонара — сообщает о чрезвычайно интересном эпизоде этого периода войны, относящемся к 247 г. до н. э. По его данным, некая эскадра римских кораблей, выйдя из Панорма, преодолела путь до Африканского побережья и вошла в гавань города Гиппона Ливийского. Возможно, маневр был осуществлен ночью, возможно — карфагеняне просто не ожидали такого наглого вторжения разгромленного противника. Во всяком случае, сопротивления оказано не было. Римляне высадились в гавани города, разрушили и сожгли ряд построек в его центре и, самое главное, спалили карфагенские корабли, стоявшие в гавани на рейде. Выходя из гавани после учиненного погрома, римляне, якобы, оказались заперты в ней, ибо цепь, перегораживающая вход в бухту, пунийцы подняли. Римляне, впрочем, выкрутились. Сначала команды перебегали на корму своего корабля, который «въезжал» на цепь своим носом; потом, по команде, все бросались на бак, в результате чего судно, если было крепко сделано, соскальзывало с цепи по другую ее сторону. Не исключено, что имел место и какой-то морской бой с карфагенскими судами при отходе, завершившийся поражением последних.

Скудость информации и невозможность проверить ее анализом перекрестных данных из других авторов заставляет воздержаться от комментариев по поводу тактики и стратегии римлян. Однако распространенность сюжета о преодолении бонового заграждения в виде цепи в бухте, исключительно живучего там, где это имело место (достаточно вспомнить полностью аналогичный рассказ о спасении конунга Харальда Сурового с его викингами из гавани Константинополя в XI в.), наводит на мысль о некоторой легендарности по крайней мере подробностей этого рассказа. Однако нельзя отрицать и того, что римляне страстно желали и вполне могли организовать такой рейд для сокрушения инфраструктуры противника в его логове. Кораблей для него много не требовалось, к тому же могли быть привлечены и суда союзников и частных лиц. В любом случае к информации об этом набеге следует относиться с осторожностью.

В том же году римский десант численностью около тысячи человек был высажен на острове Пелий вблизи дрепанской гавани. Смыслом и целью этой крайне поверхностно освещенной в источниках операции могло быть только усиление контроля за подходами к Дрепанам и повышение эффективности блокады города. Однако что именно мог предпринять гарнизон, не располагая ни кораблями, ни средствами дальнего поражения проходящих судов, остается непонятным.

В 247 г. карфагеняне назначили командовать флотом Гамилькара Барка. Возможно, операции против италийских берегов производились и раньше — Карталон, в частности, организовал какую-то вылазку флота к побережью Италии, — однако данные о них скудны и неточны; во всяком случае, подробности нам неизвестны. Но Гамилькар занялся этим вопросом со всем рвением. В 246 г. до н. э. он вышел со своим флотом к берегам Южной Италии. В условиях отсутствия противодействия со стороны римского флота ему сопутствовал успех. Десанты были высажены на побережье в районе подошвы италийского «сапога». Область вокруг Локр Эпизефирских — Локрида, и Бруттийские поля были зачищены вполне основательно. Карфагеняне разоряли земли, угоняли скот и убивали население, стремясь нанести римлянам максимальный ущерб. После этого Гамилькар отплыл обратно на Сицилию и обосновался в местности между Панормом и Эриксом.

Основанная здесь карфагенянами база отличалась исключительным удобством — прежде всего в стратегическом отношении. Вокруг нее, в значительной степени, и сосредоточилась война. Располагая отличной гаванью, где мог укрываться флот, Гамилькар контролировал подходы к ней. Это в полном смысле слова курортное место, описанию достоинств климата которого Полибий отводит треть страницы, стало осиным гнездом карфагенских моряков. Отсюда Гамилькар неоднократно совершал набеги на Италию, достигая окрестностей Неаполя и Кум в Кампании. Эти набеги, тревожившие римлян и их союзников в непосредственной близости от самого Рима, в известном смысле были расплатой за римские операции в Африке около десятилетия назад. Причиняя ущерб противнику, Гамилькар держал его в постоянном напряжении, тем более, что попытки нейтрализовать его базу были безуспешны. Флот против нее использовать было бессмысленно, а когда римляне разбили лагерь примерно в 5 км от этой базы к востоку, Гамилькар в течение трех лет давал им там вполне успешные сражения.

В период между 246 и 243 гг. до н. э. на море шла вялотекущая война, которую довольно сложно назвать противостоянием двух соперников. Все, чем ограничивались в это время стороны — это взаимные операции, ориентированные исключительно на разорение побережья противника. В основном этим занимались карфагеняне, достаточно уверенно почувствовавшие себя на море. Располагая базой на севере Сицилии, они довольно успешно держали под контролем акваторию Тирренского моря. Противодействие римлян, разумеется, не было нейтрализовано. Однако, к сожалению, мы не располагаем данными о степени интенсивности и масштабах кораблестроительных приготовлений римлян в эту пору. Вероятно, Рим был ослаблен напряжением сил в предшествующий период и на подготовку новых флотов времени сил просто не оставалось. Количество кораблей в этот период колебалось в пределах 50-100 единиц, чего было вполне достаточно для организации охранения переправ в Мессанском проливе — жизненно важных коммуникационных артерий, обеспечивавших боеспособность сицилийской армии. Однако ответные масштабные действия римского флота были ограниченны. Есть сообщение Флора об экспедиции консула Марка Фабия Бутеона, который в 245 г. до н. э. отправился в Африку и близ острова Эгимур встретился с карфагенским флотом — плывшим, соответственно, в Италию. В последовавшем сражении карфагеняне были разбиты, однако на переходе домой римлян вновь — в который уже раз — застала буря, изрядно потрепавшая победителей потерявших значительное — но неизвестное — число кораблей.

В эти годы организация масштабных экспедиций римлянами была скорее исключением из правил. В основном использовались мелкие эскадры, занимавшиеся противодействием пиратским акциям карфагенян. Кроме того, активно привлекались корабли союзников и суда частных владельцев, вооружавшиеся и использовавшиеся в военных целях, но количество этих судов было достаточно скромным.

Однако море не было второстепенным театром. Римляне не покидали его совсем, пребывая в совершенно справедливом убеждении, что только таким образом можно добиться окончательного успеха в войне. Более того, в 243 г. до н. э. римляне, собрав силы своего флота, провели удачную операцию по блокаде карфагенского лагеря Гамилькара близ Эрикса. Исключив подвоз продовольствия по морю, римские войска в конце концов поставили противника, столь долго досаждавшего им, в чрезвычайно тяжелое положение.

К этому времени практика привлечения частных средств к строительству флота достигла своего расцвета. Поскольку сбережения казны истаяли, по мере своих средств каждый гражданин сам по себе или вдвоем и втроем с другими обязывался доставить оснащенную квинкверему, «причем издержки на это только в случае счастливого исхода предприятия должны были быть возмещены казною», — пишет Полибий. Новые корабли явно учитывали неблагоприятный для римлян ход последних событий на море. За почти два десятилетия войны стало ясно, что конструкция римских кораблей нуждается в усовершенствовании. Хронический проигрыш карфагенянам в скорости и маневренности судов было необходимо ликвидировать. Именно поэтому в качестве модели для массового тиражирования в ходе реализации новой кораблестроительной программы был избран знаменитый корабль Родосца, захваченный несколько лет назад у Лилибея. Это быстроходное судно, снабженное на римский манер «вороном», несомненно, имело явные преимущества пред кораблями образца начала войны. К тому же заметно вырос численный состав флота. К лету 242 г. до н. э. была завершена постройка не менее 200 кораблей. Кроме того, осуществлялась и программа транспортного кораблестроения, которая численно было сравнима с военно-морской. Есть данные, что количество транспортников доходило до трех сотен.

Примечательно, что квинкверема к концу войны практически вытеснила из обихода корабли других классов. Разумеется, они тоже были, но заполняли достаточно ограниченную нишу, неся патрульную службу и выполняя вспомогательные функции.

Консулом и командующим флотом в 242 г. до н. э. был избран Гай Лутаций Катул. Во главе вверенного ему флота в составе как боевых кораблей, так и транспортов, он отбыл прямо к берегам Сицилии. Никакого противодействия на море карфагеняне не оказали — этот поход, кажется, был для них полной неожиданностью, к тому же они просто не располагали флотом в Тирренском море. Целью Гая Лутация стали Дрепаны. Кстати, в контексте этой операции, кажется, становится вполне понятной акция на острове Пелий несколькими годами ранее. Римляне, вполне возможно, поддерживали жизнеспособность этого своего поста, который был отличной дозорной точкой и пунктом «подскока» прямо напротив Дрепан. Во всяком случае, информация об обстановке вблизи этого города была сенату довольно хорошо известна. Она заключалась в том, что карфагенский флот в полном составе находился в этот сезон в Африке. Скорее всего, у пунийского командования были проблемы с боеспособностью войск. Починить корабли и пополнить запасы можно было и не уводя флот в Ливию, а вот войска и наемники наверняка нуждались в пополнениях, а скорее всего, просто в замене. Как известно, одним из слабых мест карфагенян всегда был кадровый состав их войск.

Во всяком случае, и Дрепаны, и Лилибей с моря были открыты. Лучшего момента ждать не приходилось. Молниеносно появившийся римский консульский флот, разделившись на две части, одновременно выполнил и две задачи. Меньшая часть флота заняла якорные стоянки Лилибея, вновь блокировав город. Основные силы ворвались в гавань Дрепан и установили над ней контроль. Консул приказал немедленно организовать регулярную и надежную блокаду Дрепан с суши, возведя осадные сооружения и установив метательные машины.

Однако он ни на минуту не забывал о своем главном предназначении. У Гая Лутация не было сомнения в том, что карфагенский флот не заставит себя долго ждать. Ожидая морского сражения и стремясь к нему, консул проводил регулярные тренировки личного состава своего флота. Именно в силу регулярных и интенсивных тренажерных и практических упражнений консулу удалось уже в разгар операции прямо рядом с осажденным городом превратить своих новобранцев в сплоченные и подготовленные команды, вполне годные для предстоящего боя. В конечном итоге именно эта неустанная подготовка и обеспечила римлянам исключительно важное преимущество в решающий момент.

В Карфагене вскоре узнали о том, что римляне вернули себе господство на море в сицилийских водах. Мириться с этим пунийцы, понятно, не собирались. Был снаряжен довольно большой флот, который насчитывал в своем составе — по разным данным — от 250 до 400 кораблей. Скорее всего, вторая цифра верна — часть была боевыми кораблями, но значительную часть флота составляли тяжело нагруженные хлебом и прочими припасами транспортные корабли. Слабым местом этой эскадры, что выяснилось впоследствии, была крайне низкая подготовка гребцов и команд на кораблях. Вероятно, не предполагая внезапной активизации римлян, карфагеняне подзапустили свой военный флот и в итоге собирали экипажи «с бору по сосенке». Командующим назначили Ганнона, а главной целью операции стало разблокирование лагеря при Эриксе. Это весьма показательно, поскольку явственно демонстрирует, сколь важна для пунийцев была эта база и как болезненна была ее потеря. Судя по всему, морского боя с римлянами не то чтобы очень опасались, но явно к нему не стремились. О разблокировании двух важнейших портов на Сицилии речь не шла.

Катастрофической для карфагенян была нехватка качественных войск на кораблях. По плану Ганнона его флот должен был скрытно преодолеть акваторию, контролируемую римскими кораблями, по возможности избегая встречи с ними и тем более открытого столкновения. Достигнув лагеря при Эриксе, флот должен был выгрузить припасы и тем облегчить корабли. Взамен продовольствия собирались взять на борт отлично подготовленных и испытанных в боях воинов-наемников из войска Гамилькара, а также и его самого. И вот тогда, располагая высококлассным войском, можно было вступить в морской бой с римлянами или померяться силами в ходе внезапной десантной операции. Однако римлянам удалось сорвать выполнение этого плана в самом начале.

Встреча флотов произошла на подходе к Сицилии, вблизи островков Эгатского архипелага. Карфагеняне подошли к острову Гиера и встали здесь на стоянку, изучая обстановку. Римляне успели создать достаточно качественную систему разведки. Отчасти она состояла из патрульных сил легкого флота, однако важную роль играли и дозорные посты на островах, а также местное население и рыбаки. Поэтому о прибытии карфагенского флота консул узнал сразу же. Он верно предугадал опасения карфагенян и стремление противника проскользнуть мимо незамеченным. Нужно было ему помешать.

Посадив на корабли отборных легионеров, консул отправился с основными силами флота к другому островку архипелага — Эгусе. Здесь он по традиции обратился к войску с ободряющей речью, сообщив, что завтра будет битва, а кормчим кораблей дал соответствующие указания. Ошибки допустить было нельзя. Римляне уже не располагали такими ресурсами, чтобы жертвовать флотом, собранным с колоссальными усилиями и на последние средства. В определенном смысле судьба Республики решалась в тот момент у этих невзрачных островков.

Утром, когда рассвело, Гай Лутаций осмотрел окрестности и провел совещание со своими корабельщиками. Море было бурным, хотя настоящего шторма ждать, кажется, не приходилось. Кроме того, сильный ветер дул с запада — он был попутным для пунийцев и противным для римлян. Все это серьезно осложняло задачу. Однако консул решился. Он прекрасно понимал, что если навяжет бой сейчас, то будет иметь преимущество. Тяжело груженые и неповоротливые корабли противника были практически неспособны к маневру. Не располагая абордажными командами должной численности и качества, они могли стать хоть и сопротивляющейся, но относительно легкой добычей. Пропустить их к Эриксу было нельзя — потом, когда они освободятся от груза и примут на борт Гамилькара, которого римляне боялись в тот момент больше всего, победа станет весьма проблематичной. Поэтому консул вывел флот в море. Благодаря неустанным тренировкам команда легко выполнила все приказания, и флот, несмотря на сильное волнение, слаженно развернулся в линию для фронтальной атаки. Кроме того, корабли римлян были дополнительно облегчены накануне. С них сняли все лишнее, не служившее для целей морского сражения.

Карфагеняне, шедшие под парусами при попутном ветре, внезапно увидели на своем пути разворачивающийся для атаки римский флот. На их судах началось смятение. Удирать от римлян против ветра и с забитыми трюмами было бессмысленно. Без всякого окружения противники карфагенян не оставили им никакого выбора. Нужно было идти вперед. Полибий пишет, что положение противников было прямо противоположно тому, что имело место во время битвы близ Дрепан.

Карфагеняне, убрав паруса и подбадривая друг друга криками, стали готовиться к неизбежной битве, разворачиваясь также в боевую линию. Как только сражение началось, стало очевидно преимущество римлян. Их подготовка была на высоте. Напротив, карфагеняне, вообще не готовившиеся к морскому бою, намеревались всю дорогу пройти под парусами. Их гребцы, похоже, с отплытия из Африки не садились на весла и вообще не имели должной подготовки. Солдаты также не имели боевого опыта — карфагеняне откровенно не верили в возрождение морского могущества римлян и не считали их достойными противниками. Поэтому фронтальный бой сразу же был ими проигран почти во всех пунктах. Примечательно, что римляне не полагались только на свои «вороны». Таранная тактика с их стороны применена была также широко, как и абордажный бой, что отразилось на потерях в ходе сражения. Имея преимущество по всем основным показателям, римские корабли полностью господствовали над противником. Выбирая направление удара, они отправляли на дно одни корабли врага, в то время как с другими надежно сцеплялись абордажными мостиками, перенося бой на их палубу. Сохранилось исключительно яркое свидетельство Луция Аннея Флора о ходе этого боя, поистине достойное пера поэта: «Римский флот, удобный, легкий, надежный… вступил как будто в конное сражение. На любые удары подвижные ростры отзывались словно живые. В самое короткое время разбитые вражеские суда покрыли своими обломками все море».

К этому сложно что-то прибавить. В течение краткого времени бой завершился. Не менее 50 карфагенских кораблей было потоплено в результате таранных атак, не менее 70 — захвачено римлянами. «Не менее» — потому что в источниках есть и более высокие численные данные: например, 63 потопленных и 125 захваченных судна. Примерно 10 000 человек было захвачено в плен.

Пунийцев спасло то, что ветер в разгар схватки резко переменился Уцелевшие корабли карфагенян под парусами отошли в беспорядке к острову Гиера. Римляне их не преследовали, справедливо полагая, что успех и так превосходит все ожидания. Их потери не превышали 20 судов, что было относительно невысокой платой за победу. Консул после сражения отвел свой флот под Лилибей.

Уроки сражения были очевидны. Применение новых, более мореходных и скоростных кораблей и тщательная подготовка личного состава дали решающее преимущество римлянам. Исключительно высокой оценки заслуживает деятельность разведки, наведшей консульский флот на противника не хуже, чем это сделал бы радар. И, конечно же, грамотное построение флота честолюбивым и талантливым консулом принесло свои плоды. Карфагеняне попали в ловушку и потом играли уже на чужом поле и по чужим правилам. Возникает вопрос: как пошли бы события, будь на месте карфагенских транспортников облегченные корабли с боеспособными экипажами? Надо признать, что, без сомнения, понеся более высокие потери, римляне выиграли бы ее и в этом случае. Качество той войны, которую они вели, уже было выше, чем у их противников — это выражалось хотя бы в том, что они вполне искусно использовали «бинарную» тактику, имея, перефразируя известную максиму Петра Великого, уже две руки вместо одной.

Так случилось, что это сражение стало последней битвой войны. Это было вполне закономерно. Утратив контроль над морем и лишившись возможности осуществлять свободный подвоз войск и продовольствия на Сицилию, карфагеняне, тем не менее, горели желанием продолжать войну. Они намеревались использовать Гамилькара — эту занозу, сидевшую в теле римского государства. С этой целью к нему даже переправляли гонцов — опять же морем, — надеясь тем или иным способом активизировать его гарнизон. Главное было даже не столько в нехватке войск, сколько в дефиците достойных командиров. Именно поэтому Гамилькару предоставлялись фактически неограниченные полномочия.

Однако реалии были сильнее самых ограниченных мечтаний. Перелом в войне был пройден. Гамилькар, отлично видя обстановку «на месте» (в отличие от стратегов в Карфагене), понимал, что дальнейшее продолжение войны приведет только к гибели его армии и истощению сил собственной страны. Поэтому Гамилькар отправил к римлянам послов с предложением о мире. Те были также истощены войной, поэтому отреагировали вполне адекватно. Результатом переговоров стало заключение мира на следующих условиях: «Карфагеняне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их; карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа; карфагеняне обязаны уплатить римлянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра». Однако в Риме не согласились с этими формулировками и специальное посольство, отправленное на Сицилию, сохранив суть договора, ужесточило его условия. Срок выплат сократили до десяти лет, сумму увеличили на тысячу талантов и, кроме того, обязали карфагенян «очистить все острова, лежащие между Италией и Сицилией».

Как можно заметить, преимущественно морская война имела вполне морские последствия. Сицилия отходила к римлянам, логически и географически завершая их движение по Апеннинскому полуострову. Римляне получали в свое распоряжение великолепный плацдарм, изобилующий естественными ресурсами и отличными гаванями, где они могли довольно уверенно проводить свою политику. Ведь Сицилия юридически и фактически не входила в состав Римской республики — она лишь провозглашалась своего рода зоной стратегических интересов римлян, в отличие от карфагенян, которые уступили свое право беспрепятственно использовать ее в своих интересах. Но еще интереснее пункт об островах. Этот пункт отчетливо демонстрировал, что зоной интересов римлян становится не только Сицилия, но и вся акватория Тирренского моря. В дальнейшем, в последующей войне с Карфагеном, вся эта политика найдет свое воплощение и продолжение. Как отмечал все тот же Полибий, «ясно, что римляне не случайно и бессознательно, как думают о том некоторые эллины, но с верным расчетом и по изощрении своих сил в столь многочисленных и важных битвах, не только возымели смелую мысль о подчинении и покорении мира, но и осуществили ее».

Дальнейшие события — в частности, эвакуация карфагенских гарнизонов с острова, проходившая поэтапно — осуществлялись уже после заключения мира и не сопровождались противодействием римского флота. Тяжелейшая гражданская война, постигшая Карфаген в 241-238 гг. до н.э., надолго отвратила его от заморских притязаний. Государство было истощено, военный флот пришел в упадок, и все силы были брошены на борьбу с восставшими племенами Ливии. Показательно, что римляне, вначале молчаливо поддерживавшие восставших, вскоре встали на позицию, которую занимали многие полисы Италии и Сицилии и, в частности, Сиракузы со своим Гиероном, т. е. стали поддерживать карфагенян как определенный противовес в регионе. Однако в 238 г. до н. э. конфликт, назревавший давно, вылился в открытую форму. Именно к римлянам перебежали карфагенские наемники с Сардинии. Римляне давно собирались завладеть этим островом, и вот теперь представился удачный случай. Обвинив карфагенян в том, что они готовятся воевать не со своими наемниками, а самими римлянами, сенат отправил флот к острову. Карфагеняне однозначно считали, что преимущественное право на этот остров принадлежит им. Однако они были настолько истощены войной у себя дома, что просто физически не имели сил для необходимой экспедиции и противостояния римлянам ни на суше, ни на море. Поэтому римская экспедиция прошла гладко и без столкновений с противником. Более того, карфагеняне не только эвакуировали Сардинию, сдав ее недавним противникам, но даже выплатили римлянам громадную контрибуцию в 1 200 талантов. В результате Тирренское море и в самом деле стало римским. Так что римляне в этой так и не начавшейся войне обзавелись еще одним островом и дополнительными финансами, лишний раз обкатав практику военно-морского давления, приносившего — гарантированно — земли и деньги. Но, фактически, военно-морские действия в этой войне завершились только теперь, в 238 г. до н. э.

Анализируя ход Первой Пунической войны, следует иметь в виду, что Карфаген находился на пике своего могущества; Рим же только стремился к нему. Однако, вне всякого сомнения, именно столкновение карфагенского быка и римского орла над Средиземным морем имело определяющее значение для исхода этого первого раунда противостояния.

Не имея не столько базового уровня для морской войны должного качества, сколько опыта, нарастающего десятилетиями, римляне, несомненно, имели чрезвычайно невыгодные стартовые условия для начала морской войны. Однако исключительная настойчивость римлян, талант их руководителей и инженеров, проявившийся с мощной опорой на судостроительные мощности союзников как в Италии, так и на Сицилии, сделали свое дело. Конечно, применение «корвусов» — абордажных средств нового класса, являвшихся конструктивной частью самих кораблей — имело решающее значение. Непобедимая римская пехота, которой и тогда, и много позже не было равных на полях сражений, получила доступ на палубы карфагенян. Дальнейшее было вопросом времени. Сочетая тактику тарана, которой неустанно старались овладевать, с абордажем, римляне получили преимущество над противником, которое можно было нейтрализовать только численным превосходством и лишь иногда — подвижностью судов.

Стратегический план римлян заключался в вытеснении противника с Сицилии и постепенном вовлечении в число своих союзников максимального количества греческих полисов острова. Вероятно, остальные задачи — такие, как война за Сардинию и Корсику — возникали лишь по мере необходимости. И этот план вытеснения шел достаточно успешно — до тех пор, пока римляне были последовательны. Пока военно-морские действия шли близ берегов восточной части острова, все было благополучно. Начавшись с досадного инцидента на Липарских островах, морская война проходила при явном и неожиданном преобладании римлян.

Нет сомнений, что война могла бы кончиться раньше, но римляне решили опередить события и высадиться в Африке. Это было роковой ошибкой. Не рассчитав своих сил, они ввязались в совершенно иную войну. Организация конвоев была, к слову сказать, на высоте, однако неопытность в дальних морских экспедициях еще проявлялась в полной мере. Бури и отмели нанесли римлянам больший ущерб, чем могли мечтать карфагеняне. Это подорвало силы Республики и отбросило ее назад. Началась череда неудач, в том числе и военных. Разумеется, в середине 250-х годов до н.э. захват Лилибея и Дрепан был куда важнее, чем акции устрашения в Ливии. Но дело шло так, как оно шло. В результате война продлилась двадцать четыре года. Римляне дважды в ее ходе фактически оставляли море в руках карфагенян, но каждый раз возвращались, заново отстраивая флот и восстанавливая его мощь. Причиной этого было то, что все прекрасно понимали, — без обладания морем нечего было и думать о победе. Симптоматично, что именно в результате морской изоляции Сицилии римлянами окончательно прекратила сопротивление вполне еще боеспособная армия Гамилькара Барки.

В ходе войны размах боевых действий на море превосходил все, что знала до того история. Число одновременно сражающихся в битвах людей достигало почти 300 000. В ходе войны совокупные потери квинкверем — основной ударной силы того времени на море — достигали с карфагенской стороны 500 единиц, а с римской — 700, большинство из которых погибли в результате кораблекрушений. Грандиозность этой морской битвы действительно потрясает воображение.

Источник:

Хлевов А. А. Морские войны Рима. «Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета». Санкт-Петербург, 2005.