Римский флот в гражданских войнах (Хлевов А. А.)

In saltu uno duos apros capere (В одном лесу поймать двух вепрей)

Последний этап гражданских войн эпохи Республики — Помпей и Цезарь — Разгром Помпея — Поездка Цезаря в Египет — Захват Африки и гибель Помпея-младшего — Особое благоволение водной стихии к Гаю Юлию Цезарю, отмечаемое современниками — Морские сражения Долабеллы и Кассия — Родосская эпопея — Флот Клеопатры и борьба Октавиана с Секстом Помпеем — Захват Секстам Помпеем Сицилии — Сражение с флотом Сальвидиена в проливе у скал Сциллы — Октавиан и Антоний перебрасывают войска на Балканы — Крейсерские операции Мурка и Агенобарба — Перехват транспортного флота под Брундизием — Передел провинций — Антоний и Клеопатра — Блокада Помпеем Италии — Возвышение Агриппы — Раздел Средиземноморья между Антонием и Октавианом — Переговоры Октавиана и Помпея у Мизенского мыса — Равенна постепенно становится главной базой флота римлян — Атака Сицилии — Менодор и Менекрат — Битва в Мессанском проливе и гибель флота Октавиана — Стратегические планы сторон на морях — Новая атака Сицилии — Менодор должен блокировать порты Октавиана — Однако он переходит на сторону Октавиана — Захват Липар Агриппой — Битва при Милах и разгром флота Помпея — Переправа Октавиана к Тавромению и комбинированная атака его лагеря помпеянцами — Разгром флота Октавиана и его собственное спасение — Агриппа берет Тиндарид — Договор о решающем сражении — Гарпакс — Битва при Навлохе — Бегство Помпея — Триумвират превращается в дуумвират — Война Помпея — Его убийство — Клеопатра и Антоний создают casus belli — Их флот достигает огромных размеров — Концентрация сил сторон при Акции — Характеристика флотов сторон и их проблемы — Клеопатра настаивает, что следует решить исход войны битвой на море — Битва при Акции — Тактика сторон — Бегство египетской эскадры Клеопатры и Антония — Разгром его флота — Египетский финал: гибель Антония и Клеопатры — Могли ли Антоний и Клеопатра победить?

Новая вспышка гражданской войны относилась уже к периоду после 50 г. до н. э. и была связана с возвращением в Италию Гая Юлия Цезаря. Умудренный опытом и овеянный славой галльской и британской войн, Цезарь вступил в острую борьбу с Помпеем, да еще и не с одним, а с целым семейством Помпеев и их многочисленными сторонниками. Помпей, уже привычный к такого рода мероприятиям, организовал поэтапную переправу верных ему войск из Брундизия морем в Диррахий. При нехватке кораблей приходилось дробить силы, и корабли совершили как минимум три рейса на Балканы, переправляя армию Помпея поближе к Эпиру, где он собирался заняться приготовлениями к войне. Многие сподвижники бежали к Помпею, также используя корабли, — масштаб гражданского противостояния был уже далеко не италийским, и без флота нельзя было ни убежать от противника, ни настигнуть его.

Заметным событием того же года была десантная операция одного из подчиненных Цезаря — Куриона — против Вара Аттия, командовавшего войсками Помпея в Африке. Курион перебросил из Сицилии на транспортах два легиона. Конвой эскортировали 12 больших боевых кораблей. Пристали в гавани Утики. Операция поначалу, казалось, имела успех — противники, в том числе и мавретанские кочевники, были разбиты. Однако вскоре войска Куриона были разгромлены, а его голова досталась вождю мавретанских кочевников Юбе. Командовавший римским флотом Фламма, узнав об этом, немедленно бежал, позорно бросив на произвол судьбы остававшихся в Африке римских воинов. Их командир Азиний попытался договориться с купцами со стоявших на якоре близ берега кораблей. Он переправился к ним на легкой лодчонке и уговаривал подойти к берегу. Некоторые и вправду подошли, однако, когда солдаты стали подниматься на борт, выяснилось, что корабли перегружены и могут вскоре затонуть; купцы и члены их команд, взяв у солдат деньги за проезд, начали выбрасывать их в море, где многие и утонули. Оставшихся на берегу кочевники перебили. Так что все два легиона в полном составе вместе со вспомогательными войсками погибли на африканском берегу.

Помпей, переправившись в Эпир, ожидал Цезаря и неустанно готовил свои корабли, отстраивая новые. Он даже сумел захватить сорок судов Цезаря, неосторожно вышедших в Ионическое море. В результате он стал обладателем громадного флота. У Помпея было шестьсот боевых кораблей, полностью укомплектованных командами. Правда, большинство из них было собрано «с бору по сосенке», но костяк боевых сил составляли 100 кораблей с римскими экипажами. Кроме того, было, как указывает Аппиан, «великое множество грузовых и обозных судов».

Противники наращивали силы. В разгар зимы 49-48 гг. до н. э. Цезарь собрался переправляться через Ионическое море. Свои войска — пять легионов пехоты и 600 отборных всадников — он привел в Брундизий и погрузил на корабли. Однако период зимнего солнцеворота не способствовал мореплаванию: ветры были слишком сильными, и флот стоял теперь на якоре в открытом море. Тем временем прибыли еще два легиона. Цезарь, невзирая на бурю, отправил их в путь на грузовых судах. Военных кораблей у него было совсем немного, и они охраняли Сардинию и Сицилию, так что похвастать эскортом он вряд ли мог. Отважившись на эту авантюру, Цезарь с авангардом прибыл в Эпир 5 января 48 г. до н. э. и тотчас отправил корабли с гонцами за остальным войском, также переправленным на другой берег моря. Прибыл он не в Диррахий, а был отнесен бурей к городам Орику и Аполлонии, так что здесь его не ждали. Командиры Помпея, караулившие близ Орика 18 кораблей с хлебом, бежали, затопив их, чтобы они не достались Цезарю.

Помпей тем временем овладел Диррахием и послал флот в Орик, также захватив его. Границей между двумя армиями стала река Апс. Флот Помпея контролировал море, его триеры постоянно патрулировали прибрежную полосу, имея базы на островах, и оставшиеся в Италии верные Цезарю войска все еще не переправились. Цезарь полагал, что если они поплывут еще зимой, то скорее избегнут встречи с противником или, благодаря своей большой величине и попутному ветру (идя под парусами) одолеют его, коль скоро на них нападут. Он решил тайно сам отправиться к своему войску, полагая, что другого человека они просто не захотят слушать. Здесь и произошел один из тех ярких эпизодов, которые входят в историю. Цезарь, желая скрыть собственное отплытие, распорядился приготовить самую быстроходную лодку, трех рабов и самого лучшего рулевого, якобы для переправы в Италию посла Цезаря. После очередного обеда, сославшись на недомогание, Цезарь удалился к себе, предоставив своим друзьям продолжать пирушку. Сам же, надев гражданскую одежду, закутавшись в плащ и сев в повозку, отправился к судну — якобы как посланец Цезаря. Как пишет Аппиан, «он и в дальнейшем отдавал все приказания через рабов, сам оставаясь закрытым и в течение ночи неузнанным. Когда наступила буря, рабы увещевали кормчего быть храбрым, указывая, что благодаря буре им скорее удастся проплыть незамеченными среди врагов, которые находятся поблизости». Кормчий плыл по реке, гребя изо всех сил. Когда достигли устья реки и море, со всей его бурей и встречным течением задержало их движение, рабы всячески подгоняли кормчего и гребцов, а когда тем стало ясно, что ничего не добьешься, Цезарь вдруг открыл лицо и крикнул рулевому: «Смелей направляйся навстречу буре. Ты везешь Цезаря и его счастье». Кормчий и гребцы были поражены и навалились на весла, так что лодка все же вышла в открытое море. Однако двигалась она крайне медленно, так что все стали опасаться, как бы с наступлением утра не быть обнаруженными патрулями Помпея. Цезарь, наконец, смирясь с неизбежностью, разрешил повернуть обратно.

Попытка самолично переправиться в Италию, таким образом, успеха не имела. Теперь замысел его был раскрыт, и Цезарь, не надеясь еще раз остаться неузнанным, отправил вместо себя одного из своих командиров, Постумия. Цезарь написал очень своеобразное послание своим командирам в Италии: вести войско надлежало Габинию, если ослушается Габиний, то Марку Антонию, если откажется Антоний — Калену. Если не решатся все трое, Цезарь направил письмо и всему войску с приказом: садиться на корабли и пристать туда, куда их пригонит ветер, а кораблей не жалеть, ибо «не в кораблях нуждается Цезарь, а в людях».

Примечательно, что Габиний, ослушавшись Цезаря, повел тех, кто пожелал последовать за ним, по суше, через Иллирию, где они почти все и были уничтожены иллирийцами. Антоний же, напротив, выполнил приказ в точности и повез свое войско на кораблях. Проходя под парусами мимо Аполлонии Иллирийской, они были атакованы двадцатью боевыми кораблями Помпея. Внезапно ветер стих, что поставило подкрепления Цезаря на грань гибели — на кораблях, шедших под парусами, никто уже не надеялся спастись от гребных трирем Помпея, не зависевших от ветра. Те уже разворачивались в боевой порядок, на правив на противников свои тараны; с палубы кораблей Помпея полетели первые стрелы и камни из пращей. Столь же внезапно ветер вновь подул, так что цезарианцы, немедленно подняв все паруса, спаслись, потеряв только лишь два корабля, которые прибило к болотистому берегу — корабли Помпея, едва спасшись из шквала сами, овладели этими судами. Остальные корабли Антония причалили в Нимфее, в расположении войск Цезаря.

Из эпизодов этой войны стоит упомянуть и тот, в котором войска Цезаря стремились отрезать громадной дамбой длиной 1 200 стадий лагерь Помпея от моря, а тот, в свою очередь, копал рвы со своей стороны.

В том же 48 г. до н. э. Помпей получил дополнительные корабли из Египта от знаменитой впоследствии Клеопатры и ее брата Птолемея в количестве 60 единиц, однако весь его флот, в том числе и эти корабли, стоял в бездействии у острова Коркиры. Это было громадным просчетом Помпея, который мог лишить Цезаря подвоза продовольствия, но Помпей по какой-то причине ослабил свое внимание к военно-морским силам, а ведь силы его флота были поистине громадны. По словам Плутарха, у Помпея насчитывалось не менее 500 крупных боевых кораблей, не считая еще большего числа либурн.

Тем более удивительно, что, потерпев поражение в битве при Фарсале, Помпей, спасся на маленькой лодке, на которой настиг проплывавший случайный корабль, и уже на нем достиг Митилены. Здесь он забрал свою жену Корнелию и на четырех кораблях, присланных родосцами и жителями Тира, уплыл в Парфию. Его собственный флот остался под Коркирой и не принял участия в вызволении своего предводителя. Именно на пути к Парфии, в Киликии, соратники уговорили Помпея предпочесть Египет. Так он и сделал, идя, как выяснилось, навстречу своей судьбе.

Именно в этот момент наступило обострение отношений тринадцатилетнего царя-фараона Птолемея XIII со своей старшей сестрой, Клеопатрой VII. Она, бежав из Египта, собирала войско в Сирии, а Птолемей охранял свою страну от сетсры-соправительницы. Помпей, отнесенный ветром, причалил именно рядом с лагерем Птолемея и попросил его помощи. Учитель Птолемея, Феодот Самосский, предложил убить Помпея и этим угодить Цезарю. Под предлогом, что море здесь мелкое и крупные корабли не смогут пристать к берегу, за Помпеем отправили небольшую лодочку с царскими гребцами. По пути к берегу Помпей был убит. Видя это, соратники Помпея и его жена поспешно отплыли на своих кораблях. Вскоре голову Помпея доставили Цезарю.

Сподвижники Помпея, еще не зная о его судьбе, разделили его коркирский флот из 300 кораблей на две эскадры. Одна ушла в Понт Эвксинский к царю Боспора Фарнаку за помощью, а другая — в Африку. Старший сын Помпея, также Гней, морем отправился набирать войска в Испанию.

Цезарь, не зная, где находится Помпей, переправлялся с частью армии на маленьких челноках через Геллеспонт в Азию. Как раз в момент, когда он находился на середине пролива, показались корабли полководца Помпея, Кассия, шедшие к Фарнаку. Силы были не то что не равны — кораблям Кассия ничего не стоило, даже не вступая в перестрелку, просто передавить и опрокинуть все корабли цезарианцев. Однако — сколь велика была харизма Цезаря — полагая, что Цезарь атакует (?!), Кассий протянул к нему руки со своего корабля и сдал весь флот без боя!

В Малой Азии Цезарь узнал, что Помпей бежал в Египет. Он немедленно отплыл к Родосу и, не дожидаясь основных сил, взяв с собой немногочисленные войска, посадил их на триремы, взятые у Кассия и родосцев. Сохранив в тайне направление своего движения, он вывел свой малочисленный флот вечером в море и велел держаться ночью света фонаря на его корабле, а днем — его вымпела. Через три дня Цезарь прибыл в Александрию. Дождавшись основных сил, он, за преступление, совершенное, по его мнению, в отношении Помпея, вскоре разгромил Птолемея и через девять месяцев объявил Клеопатру царицей Египта. Голову же Помпея он приказал похоронить с подобающими почестями. Это произошло в 47 г. до н. э.

Эта экспедиция в Египет имела и продолжение в виде многомесячного турне с новой царицей страны пирамид по Нилу на четырехстах кораблях. Не исключено, что именно в ходе этой поездки с осмотром пирамид и посещением храмов, где царям (и Цезарю заодно) воздавались божеские почести, у него созрела мысль о форме императорской власти, достойной Рима.

В 46 г. до н. э. Цезарь совершает высадку в Африке. Маршрут этой экспедиции был стандартен: Регий—Мессана—Лилибей—Утика. Разгромив противника, Цезарь присоединил Африку к своим трофеям. Его противники покончили с собой: Катон в Утике, а Луций Сципион — на корабле в море, перехваченный кораблями Цезаря.

После своего грандиозного триумфа в Риме в 45 г. до н. э. Цезарь отправился по суше в Испанию и разбил там сына Помпея. Море и здесь сыграло свою роль. Бежавший после разгрома к своему флоту Помпей-младший был на носилках, инкогнито, как частное лицо, принесен на верфь. Увидев, что люди здесь в отчаянии и могут выдать его Цезарю, он спустился в лодку, чтобы бежать, но запутался ногой в канате. Кто-то, пытаясь его вызволить, рубанул по канату мечом, но попал по ноге. Он все же отплыл на лодке и причалил в глухом и уединенном месте, заросшем колючим кустарником. Когда его настигли и здесь, он отбивался до последнего. Голова этого Помпея также была похоронена Цезарем с почестями.

Собственно, с этого времени до трагической кончины Цезаря в мартовские иды 44 г. до н. э. особенных событий на море не отмечается. Было несколько переправ через Ионическое море, ряд перемещений флота, но боевая активность его снизилась, уступив место политической активности в Риме. Современники отмечали тем не менее особое благоволение водной стихии к Гаю Юлию. Знали, что Ионическое море покорилось ему, когда он собирался переплыть его во время шторма; знали, что моря Галлии и Британии также сдались перед великим завоевателем. Помнили его иллирийский выход в море на крохотной лодочке. И конечно, вспоминали о том, как, сражаясь под Александрией, Цезарь остался на мосту один и, находясь на грани жизни и смерти, сбросил с себя тогу и прыгнул в море. Разыскиваемый противником, он плыл долгое время глубоко под водой, лишь изредка выныривая на поверхность, пока не приблизился к одному из своих кораблей, а там уже поднял руки, привлек к себе внимание и был спасен.

В наступившем после гибели Цезаря хаосе власти морских битв какое-то время не было. Море стало прибежищем беглецов, удиравших на кораблях из Италии, и претендентов, постепенно собиравших силы для решающей схватки за власть. Именно штормовая погода на море помешала бежать из Италии знаменитому оратору и политическому деятелю Марку Туллию Цицерону, за что он и поплатился жизнью.

На главной арене античного мира оставалось все меньше бойцов. Создание триумвирата (Антоний, Лепид и Октавиан) и его борьба с оппозицией стали главной интригой 43-42 гг. до н. э. Наиболее часто упоминаемой в источниках в этот период становится акватория Ионического моря. Поскольку республиканская оппозиция собирала силы на востоке, здесь постоянно происходили перемещения флотов, гонцов и разного рода предводителей войск.

Вскоре всем окончательно стало ясно, что ставкой в игре является не померкший ореол уже почти всеми позабытой республиканской власти, а выпестованное Цезарем единовластие, а претендентов на него только двое — приемный сын Цезаря Октавиан и его бывший полководец и ближайший соратник — Марк Антоний. Однако на морях действовали и другие весьма приметные персонажи.

Так, в 42 г. до н. э. в нескольких морских сражениях столкнулись Публий Корнелий Долабелла, поддерживавший Октавиана и Антония, и Гай Лонгин Кассий. Долабелла собрал флот из кораблей, взятых на Родосе, в Ликии, Памфилии и Киликии. Сам он командовал армией, а флот передал своему адмиралу Фигулу.

В городе Лаодикея в Сирии Долабелла укрепился и намеревался господствовать над отличной гаванью этого укрепленного порта. Его противник Кассий запер Долабеллу с суши и послал за кораблями — все туда же: на Родос, в Ликию и Финикию. Воистину, все смешалось в державе римлян. Однако откликнулись, конечно же, только финикийцы. За этим последовало морское сражение. Обе стороны понесли потери; известно, что Долабелла захватил пять кораблей противника со всем их экипажем. Кассий вновь послал за кораблями по прежним адресам, а также к царице Клеопатре и ее командующему на Кипре Серапиону. Несколько городов и Серапион, ничего не сообщив Клеопатре, отправили корабли Кассию. Она же сама, сочувствуя Долабелле, послала Кассию четыре легиона, но не флот, который она приберегала для его соперника.

Теперь от участия в гражданской войне на чьей-либо стороне отказались и родосцы, и ликийцы. Последовало еще две битвы. Первая окончилась вничью, а вторую Долабелла проиграл. Вскоре Кассий взял Лаодикею, а Долабелле пришлось покончить с собой.

Вновь, как и прежде, разгорелась борьба за влияние на Родосе. Естественно, предметом спора были прежде всего его корабли — не слишком многочисленные, но представлявшие собой мощную силу благодаря опыту родосских моряков. Верхушка родосского общества не желала выступать против Рима. Что касается простого народа, то он, вспоминая о былом величии Родоса, полагал в массе своей, что справится и не с таким противником. Родосцы, в итоге, вывели в море 33 своих лучших боевых корабля. После долгих колебаний и переговоров они все же решились выступить против Кассия. Александр и Мнасей, выбранные родосцами в качестве главнокомандующих, повели флот к Минду, где стоял флот Кассия. Здесь произошло два морских сражения, отличавшихся не столько многочисленностью кораблей, сколько исключительным упорством и продолжительностью.

За сутки родосцы на веслах достигли Книда, где заночевали. На следующий день противники встретились. Суда Кассия пошли в атаку. Корабли родосцев были легче и маневреннее. На них они с легкостью то прорывали строй неприятеля, то обходили римские корабли и нападали на них с тыла. Римляне в старые добрые времена Пунических войн, противопоставляли врагам классический абордажный бой на палубах. Численный перевес был на их стороне, и вскоре Кассий окружил родосские корабли, которые не в силах были ни прорвать, ни обойти строй римлян. Стесненные римлянами, родосские суда лишились возможности свободно маневрировать, а их таранные атаки против тяжелых и прочных кораблей противника были совершенно безрезультатны. В результате боя три родосских корабля были захвачены вместе с экипажем, два — потоплены, а остальные ретировались на Родос. Римляне потерь не имели, однако, вернувшись в Минд, вынуждены были почти все встать в ремонт — родосцы их серьезно потрепали.

Кассий, наблюдавший за ходом сражения с близлежащей горы, понял, что нужно срочно «дожать» противника. Сразу же по окончании ремонта кораблей он отплыл с ними к принадлежавшей родосцам крепости Лорима, откуда перебросил на Родос свое пешее войско на транспортниках. Вслед за ними отправился и сам Кассий с восемьюдесятью боевыми судами, «оснащенными так, что они наводили страх». В том числе на них были впервые упоминаемые в античной литературе «складные башни», которые могли неким образом раздвигаться. Родосцы попытались дать еще один морской бой, однако как его ход, так и исход были аналогичны первому. Потеряв еще два корабля, родосский флот оказался заперт в своей гавани. Вскоре, после согласованного наземно-морского штурма и предательства, столица острова была взята Кассием. Определенную роль в этом штурме сыграли и его «раздвижные башни».

Вскоре Кассий узнал, что флот Клеопатры вскоре в полной боевой готовности должен выступить в поддержку Цезаря Октавиана и Марка Антония, находившихся в Македонии. Надеясь воспрепятствовать этому, Кассий отправил к берегам Пелопоннеса свою эскадру из 60 кораблей под командованием некоего Мурка с легионом солдат и лучниками. Однако флот царицы потрепала буря еще у берегов Африки; многие корабли затонули, и их обломки усеяли все Средиземное море до самой Лаконии. Сама царица, больная, едва добралась до дома. Чтобы не бездействовать, Мурк снялся и ушел к Брундизию. Здесь он встал на якорь у островка на входе в гавань города, надеясь запереть гавань и пресечь доставку противникам в Македонии помощи из Италии. У Антония было совсем мало кораблей, но он активно отбивался от флота Мурка. Более того, Антоний соорудил башни, устанавливавшиеся на плотах, собранных из небольших лодок. Конструкции были разборными, и Антоний приказывал собирать их каждый раз, как Мурк высылал свое войско на транспортных кораблях по частям, а не всем флотом; Антоний также дожидался ветра с берега, чтобы не быть захваченным шедшими под парусами транспортниками. Однако успех ему не сопутствовал.

Октавиан в это время предпринял ряд морских сражений у берегов Сицилии с Секстом Помпеем, племянником Помпея Великого. Целью этой борьбы было господство на Сицилии. История самого Секста Помпея была исключительно интересна. Командуя войсками в Испании, он испытывал, как писали, пренебрежение со стороны Цезаря из-за своей молодости и неопытности. Вероятно, именно это и задевало молодого и вполне честолюбивого вояку. Он занялся тем, с чем столь успешно боролся его собственный отец еще совсем недавно. Помпей сколотил небольшую команду авантюристов и на нескольких кораблях разъезжал по морям, омывающим Испанию, занимаясь морским разбоем. При этом его сподвижники понятия не имели, кто ими руководит на самом деле. Когда вокруг него сколотилась уже вполне приличная команда, Помпей открыл свое истинное имя. Слух немедленно распространился, и многочисленные воины, сражавшиеся с его отцом и братом и теперь бывшие не удел, начали сбегаться к нему отовсюду, видя в Помпее своего нового вождя.

Началась новая фаза борьбы. Теперь Помпей, располагая тысячами сторонников и десятками кораблей, стремился установить свой контроль над Испанией — самой большой провинцией Рима на тот момент. Используя силы флота, он был практически неуловим и всегда навязывал инициативу. Посылка Цезарем двух своих командующих в Испанию ни к чему не привела: борьба шла на равных. Потом Цезаря убили, а сенат вскоре призвал Помпея в Рим. Тот, будучи осторожным человеком, ушел с флотом в Массилию и уже отсюда наблюдал, что происходит в Риме. Вскоре сенат избрал его командующим на море и наделил всеми теми полномочиями, которыми недавно облек его отца, т. е. фактически неограниченной властью над морем и побережьями.

Однако Секст Помпей и теперь в Рим не поехал, а, взяв флот, ушел на Сицилию, которой вскоре овладел. И здесь он начал создавать и укреплять основания своей вполне осязаемой власти. А она была весьма велика. Прежде всего, к нему сбежалась уйма корабельщиков и моряков из Испании и Африки — людей опытных и вполне преданных Помпею. Так что с флотом особых проблем не было — имелись и кадры, и корабли, и верфи. Далее, к Помпею массово бежали как свободные, так и рабы из Италии — все те, кто не хотел мириться с триумвирами. Многие города Италии тайно или явно слали ему людей и средства, поскольку там также не любили триумвиров. К Помпею перебежала и масса знати из Италии — дело в том, что его собственный авторитет у всех ассоциировался еще и с харизмой его отца, с которой все еще мало что могло сравниться в Средиземном море. Так что Помпей стал вполне универсальным оппозиционным лидером с немалыми силами.

Октавиан, отлично представляя степень опасности такого противника, отправил для борьбы с ним собственный флот под командованием Квинта Сальвидиена Руфа. Однако, представляя опасность, Октавиан ее явно недооценил. Ликвидация флота Помпея отнюдь не была легким делом. Сам триумвир отправился посуху в Регий с тем, чтобы присоединить свое войско к флоту Сальвидиена — вероятно, Октавиан планировал масштабное вторжение на Сицилию либо под прикрытием своего флота, либо после его победы в морском бою.

Точными данными о численности флотов мы не располагаем, судя по всему, она была относительно равной, однако в полной мере проявили себя как особенности конструкции судов, так и влияние погодных условий. Помпей подкараулил Сальвидиена у входа в пролив, возле скал знаменитой Сциллы. В проливе, куда втянулись во время боя корабли Сальвидиена, море волновалось гораздо сильнее, к тому же возникали водовороты, обусловленные особенностями гидрографии. Экипажи Сальвидиена, имевшие меньший опыт, были непривычны к качке и сильно страдали из-за нее, отчего были не в силах адекватно ни управлять кораблями, ни грести. Движение судов нарушилось, их скорее тащило по течению, нежели они шли сами. Кроме того, у Помпея суда были более легкие и стремительные, чем у Сальвидиена. Основным поражающим фактором в этом сражении были, безусловно, тараны и метательные приспособления для зажигательных снарядов, что косвенно подтверждается отсутствием захваченных в итоге битвы судов с обеих сторон.

Битва затянулась, но ни один из противников не мог добиться успеха. Уже ближе к вечеру Сальвидиен первым дал сигнал к отходу, вслед за чем поле битвы покинул и Помпей. Противники понесли равные потери, что очень хорошо характеризует моряков Сальвидиена, подавляющее большинство из которых впервые участвовало в морском сражении, однако цель достигнута не была, и господство на море Октавиану захватить не удалось. Сальвидиен увел свои корабли, большинство из которых требовало ремонта, в баларскую гавань. «Столкнуть» Секста Помпея с Сицилии тогда не удалось.

Октавиан, прибыв в Регий, первым делом торжественно дал его жителям, как и жителям Гиппония, личные гарантии их неприкосновенности. Он очень беспокоился об этих городах, бывших важнейшим оплотом против помпеянской Сицилии. Именно эту переправу нужно было сейчас держать во что бы то ни стало, обеспечив этот фронт, он временно забыл о сицилийских делах и отплыл с частью флота в Брундизий — поддержать переправу войск из Италии в Македонию.

Здесь два триумвира — Октавиан и Антоний — сумели общими усилиями организовать и провести переброску в Македонию основной части своих сил. Транспорты с легионерами были отправлены через Адриатику с относительно небольшой охраной: в голове колонны шло всего несколько трирем. Карауливший транспорты в море Мурк, естественно, попытался на них напасть, но сильный попутный ветер позволил всему флоту проскочить совершенно безнаказанно, и Мурк догнать его не смог. Вторая партия войска через несколько дней точно таким же образом ускользнула от Мурка, который выбирал себе позицию слишком далеко от гавани Брундизия, и оба раза не успевал догнать и перехватить противника на проходе. Однако ни он сам, ни Кассий категорически не собирались очищать море. Они полагали, что сейчас важнее всего перехватывать транспорты со вспомогательными войсками, амуницией и, самое главное, с провиантом, шедшие в Македонию. Наступала осень, и войско Октавиана и Марка Антония начинало страдать от недостатка пищи. Следовало усугубить эти страдания. Поэтому в помощь Мурку был выслан еще один флот во главе с Гнеем Домицием Агенобарбом. В нем насчитывалось пятьдесят кораблей, на которых располагался легион солдат и множество стрелков из лука. Несомненно, они рассматривались как одно из основных поражающих средств, поскольку могли стрелять зажигательными стрелами, уничтожая корабли, не имевшие ценности для Кассия — например, с войсками. В то же время морская пехота могла атаковать посредством абордажа «ценные» призы — с продовольствием и снаряжением, тем более, что они, естественно, слабее сопротивлялись таким атакам.

Имея теперь 130 больших боевых кораблей и много маленьких гребных судов, располагая мощной группировкой морских пехотинцев, Мурк и Агенобарб крейсировали близ Брундизия и действительно хронически срывали поставки войскам: пробиться сквозь их кордон удавалось лишь немногим судам и только в очень благоприятных условиях.

Сложилась интересная ситуация. Армия триумвиров превосходила войска Брута и Кассия, имея 20 легионов против 18, однако позиции ее были хуже и, самое главное, она была почти отрезана от продовольствия, своих баз и даже источников финансирования: солдатам просто не из чего было платить обещанные деньги. Флоты Помпея, Мурка и Агенобарба полностью блокировали Центральное и Западное Средиземноморье. Попытки подвозить хлеб из оставшихся у триумвиров провинций — из Африки, Япигии и Лукании —были обречены из-за господства на море их противников. В то же время «республиканцы» имели в своем тылу полностью спокойное и невраждебное море — они осуществляли беспрепятственный подвоз провианта и всего необходимого с территорий от Египта до Фракии. Общая численность их боевых кораблей превышала две сотни. Один из командиров Кассия, Тиллий Кимвр, с флотом и легионом пехотинцев обошел фракийское побережье возле города Дориска и распределил здесь все места, пригодные для лагерей, корабельных стоянок и выгрузки судов. Параллельно была решена еще одна задача: демонстрация флота заставила командиров триумвирата выдвинуть ряд подразделений ближе к берегу, и через освободившиеся горные проходы Брут удачнее перегруппировал свои войска.

Но все эти приготовления оказались бессильны против таланта полководцев триумвирата, прежде всего, конечно, Марка Антония — в битве при Филиппах в ноябре 42 г. до н. э. «республиканцев» разбили, а Кассий погиб при довольно загадочных обстоятельствах.

Победа триумвиров оказалась несколько подпорченной другим сражением, разыгравшимся в один и тот же день с битвой при Филиппах, но на море. Мурк и Агенобарб продолжали караулить морские коммуникации возле Брундизия. В это утро из гавани города вышли несколько десятков тяжелых транспортов с войсками общей численностью в два легиона. Причем войска эти были в основном элитные: везли, в частности, так называемый Марсов легион, прозванный так за свою стойкость, преторианскую когорту численностью около двух тысяч человек, четыре отряда всадников и множество вспомогательных отрядов и подразделений новобранцев. Конвой вновь охраняло несколько трирем.

Все сто тридцать республиканских кораблей вышли наперерез. Несколько наиболее быстроходных транспортов на всех парусах ушли на восток, к македонским берегам. Однако ветер внезапно ослабел, и остальные транспортные корабли, потеряв ход, стали блуждать по морю, не имея возможности уйти от противника. Триремы эскорта прилагали все усилия, но сделать ничего не могли, так как уступали противнику по величине и не могли нанести его кораблям серьезный урон. Моряки этих трирем вели себя просто героически в совершенно безвыходной ситуации. Уступая противнику в численности, они спешно связывали свои корабли канатами и шестами, скрепляя их в плавучую стену, которой стремились прикрыть свои транспортники и не дать врагам прорваться к ним. Но, как только они завершили эти приготовления, Мурк приказал пустить в ход зажигательные стрелы, сосредоточив весь огонь на триремах боевого охранения. Спасаясь от огня, они вынуждены были перерубить связующие канаты и плыть врассыпную друг от друга, а затем, круто развернувшись, вновь нападать на триремы противника. Пользуясь этой передышкой, лучники Мурка и Агенобарба сосредоточили огонь на транспортах. На кораблях конвоя, особенно среди воинов Марсова легиона, возникло острейшее возмущение тем, что они не могут повлиять на исход схватки, хотя и превосходят солдат противника численностью и боевыми качествами. Огонь охватывал потерявшие ход корабли. Часть легионеров покончила с собой, не желая гореть в пламени, многие прыгали за борт — кто в море, а некоторые, если удавалось, на неприятельские корабли, стремясь подороже продать свою жизнь. Их самоотверженная храбрость и ярость заставили многих республиканских солдат и моряков расстаться со своими жизнями.

В результате большая часть конвоя была либо потоплена, либо сожжена. Эти полусожженные остовы кораблей потом долго еще будут плавать по морю, неся на себе останки людей, погибших или от огня, или — те, кто вскарабкался на догоревшие корпуса — от голода и жажды. Многие уцелевшие, держась за мачты и доски, были прибиты к пустынным островкам, скалам и утесам. Многие продержались в море в течение пяти дней, жуя фрагменты парусов, веревки и слизывая смолу со снастей, и лишь затем волны выносили их на сушу.

Много было и пленных. Так, семнадцать трирем и множество солдат с транспортов, оказавшись в безвыходной ситуации, вынуждены были сдаться на милость победителя и присягнуть противнику. Сам Домиций Кальвин на своем корабле на пятый день вернулся в Брундизий, когда никто его уже и не ждал, считая погибшим.

Таким образом, история в своем вечном круговороте компенсировала противникам их победы на суше и на море. Однако компенсация эта была неравной: уже через несколько дней был разбит и Брут, который покончил с собой. «Республиканцы» как военная сила прекратили существование. Оставался лишь Секст Помпей, да еще грядущие разногласия между победившими триумвирами, которые вскоре станут еще масштабнее. Последние сторонники республиканской коалиции из римской знати, отсиживавшиеся на острове Фасос, вскоре были выданы приплывшему на остров с флотом Антонию — за исключением немногих, сумевших уплыть с Фасоса, куда кто мог.

После разгрома сухопутных сил противников триумвирата началась перетасовка кадров. Оставленный Кассием и Брутом в Азии один из их сподвижников Гай Кассий по прозвищу Пармский, узнав о гибели первого из своих командиров, Кассия Лонгина, понял, что и Бруту недолго осталось. В Азии он занимался взиманием денег и подготовкой вверенного ему флота. Теперь он отобрал из флота родосцев тридцать лучших кораблей: именно столько, сколько ему недоставало. Все остальные — за исключением священного корабля родосцев — он приказал сжечь, прежде всего для того, чтобы жители острова, возмутившись этим, не могли создать для него каких-либо проблем военного рода. Со своими кораблями и этими тремя десятками судов Кассий Пармский вышел в море. К нему присоединился еще один адмирал республиканского флота — Турулий, — имевший несколько десятков кораблей собственного флота и деньги, ранее собранные все с тех же родосцев. Присоединился к ним и еще один, Лепид (не путать с триумвиром), который был ранее отправлен Брутом на Крит с кораблями. Не примкнул к новому союзу лишь Клодий, присланный Брутом напоследок на Родос с 13 кораблями: этот забрал с собой остававшийся на Родосе гарнизон из 3 000 легионеров и выступил против Кассия Пармского.

Кассий же с Турулием поплыли к Мурку и Агенобарбу. К их флоту, бывшему существенной силой, стекались теперь недовольные триумвирами со всех провинций Азии. Собралась не самая плохая компания в смысле воинских талантов и сил. У этой коалиции было уже не менее 80 кораблей, вдоволь легионеров с тяжелым вооружением; они набрали много новых гребцов из рабов, пленных и греков-островитян. В результате, прибыв в Ионическое море, эта пестрая команда разделилась. Одни ушли с Мурком на восьмидесяти кораблях к Помпею на Сицилию, а другие остались вместе с Агенобарбом, образовав самостоятельную партию.

Триумвиры, разбив противников, заново переделили провинции. Лепиду достались африканские провинции, Антонию — Восточное Средиземноморье, а Октавиану — Испания, Галлия и Иллирия. Италия формально была в общем управлении, но в действительности ею распоряжался Октавиан, так как двое остальных пребывали за ее пределами — в Африке и Малой Азии.

Антоний, отправившись на восток, наводил порядок в освобожденных от республиканских вождей областях. С одними городами и правителями он был суров, другим, напротив, даровал льготы и милости — в зависимости от их поведения в прошлом. Здесь, в Киликии он встретился с прибывшей к нему во всем блеске своего величия Клеопатрой. Царица Египта, надо сказать, использовала весьма впечатляющий прием для производства впечатления на Антония.

Как пишет Плутарх, царица приплыла в ставку Антония в Тарсе на корабле с позолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами, «которые двигались под напев флейты, стройно сочетавшейся со свистом свирелей и бряцанием кифар. Царица покоилась под расшитою сенью в уборе Афродиты, какою изображают ее живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами — будто эроты на картинах. Подобным же образом и самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам. Толпы людей провожали ладью по обеим сторонам реки (Кидна. — А. X.), от самого устья, другие толпы двинулись навстречу ей из города, мало помалу начала пустеть и площадь, и в конце концов Антоний остался на своем возвышении один. И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии».

Антоний при встрече начал упрекать Клеопатру в том, что она не приняла участия в союзе триумвиров и не выслала требуемую помощь. Однако царица вполне резонно объяснила ему истинное положение вещей — что только болезнь и зимние шторма помешали ей, уже вышедшей с флотом навстречу кораблям Мурка, осуществить задуманное. В сущности, это было истинной правдой. Но важнее то, что Антоний, пораженный не только внешностью, но и умом, а также государственным уровнем мышления Клеопатры, влюбился в нее со всеми известными последствиями. Через несколько лет именно эта любовь приведет обоих к трагическому финалу, а Римскую Республику-Империю — к последней в ее истории крупной морской битве. В 41-40 гг. до н. э. Антоний, казалось, был только тенью египетской царицы, уехав в Египет и полностью погрузившись в греко-египетскую культуру и греко-египетские проблемы.

В Италии же было весьма неспокойно. Жертвы репрессий Октавиана исчислялись уже тысячами, солдаты его роптали, но самое главное — флот Помпея блокировал подвоз продовольствия. В самой Италии вследствие войн земледельческие работы почти прекратились, и она страшно нуждалась в продуктах питания извне: все, что выращивалось, целиком уходило на прокорм армии. В Риме процветали преступность и грабежи.

Интересно, что в годы гражданских войн, пользуясь неразберихой, активизировались иллирийские племена, причем произошло это в форме морских походов, когда на своих судах либурнского типа сами либурны или соседние с ними племена совершали грабительские нападения на берега Италии, находившейся совсем рядом. Многие из этих племен так и не покорились еще Риму, некоторые отпали, пользуясь смутным временем. Конечно, эта проблема не достигала размеров проблемы киликийских пиратов, но была весьма болезненной занозой, мешавшей римлянам чувствовать себя спокойно у себя дома. Кстати, позднее, в 35 г. до н.э., Октавиан будет вынужден провести ряд карательных операций против этого опасного противника, в скором времени искоренив проблему — по крайней мере, в основном.

Огромное количество недовольных римлян и италийцев бежало к Помпею. У него было не менее двухсот боевых кораблей (скорее всего, значительно больше), полностью укомплектованных грамотными и подготовленными экипажами, множество войск и огромные богатства — Помпей продолжал массовые грабежи на морях, пополняя свою казну. Еще одна армия явилась к нему с острова Кефаления у берегов Греции, пополнив силы как пехоты, так и флота. Просчетом Помпея было то, что, копя силы, он занимал выжидательную позицию и готовился только обороняться. Идти в Италию он, похоже, не хотел. А между тем только это могло его привести к успеху.

Агенобарб тем временем, имея 70 кораблей, два легиона солдат и множество лучников, пращников и легковооруженных воинов и гладиаторов, устроил набег на балканские территории, признавшие власть триумвиров. После нескольких высадок здесь десантов он, переплыв к Брундизию, внезапно напал на этот порт. Ему удалось сжечь часть трирем Октавиана, а остальные были захвачены и уведены. Кроме того, войска Агенобарба устроили осаду Брундизия на суше и разграбили его окрестности. Почти вся Италия уже восставала против Октавиана. Однако путем длительной борьбы и кровавых столкновений к 40 г. до н. э. это внутрииталиийская война была все же завершена. Брат Антония, Луций Антоний, а также жена триумвира — Фульвия, укрывшись в городе Перузии, долго вели борьбу с Октавианом, якобы ратуя за восстановление республиканских ценностей. Перузию Октавиан взял, но не хотел ссориться с Антонием, и жестоко наказал всех захваченных, кроме Луция и Фульвии. У Перузии уже засияла звезда Марка Випсания Агриппы — правой руки Октавиана и выдающегося флотоводца.

Этому были причины. Антоний, узнав о таком повороте дел, собирался прервать свое египетское «уединение» и отправиться в Италию. Фульвия с тремя тысячами всадников уехала в Брундизий, откуда на пяти военных кораблях, вызванных ею из Македонии, двинулась к Агенобарбу, сколачивая новую коалицию. С Агенобарбом уже вели переговоры о его присоединении к Марку Антонию. Оппозиционеры стали активно готовить в Южной Италии высадку своих сил и запасать для них продовольствие.

Антоний стремительно, и даже не всегда по своей воле, становился лидером оппозиции. Теперь все бежали к нему, и даже Помпей прислал из Сицилии к нему мать Антония, бежавшую из Италии. Антоний совершил большую поездку по греческим островам, собирая флот и войска, верные ему, и, наконец, оказался в Афинах, куда и тянулись теперь все нити заговора. Антоний все еще рассчитывал договориться с Октавианом.

В 40 г. до н. э. сложилась исключительно интересная ситуация. У Октавиана было множество сторонников — в частности, получившие от него землю испытанные ветераны. Вооруженных сил у него было гораздо больше, чем войск у противников — и Антоний, и Помпей, и Агенобарб не располагали и близко такой силой, как Октавиан: у него насчитывалось свыше сорока легионов! Но у Октавиана не было ни одного корабля, в то время как коалиция владела пятью сотнями кораблей. У Октавиана по ряду причин не было и возможности построить необходимый флот. В этой ситуации Италию можно было просто уморить голодом или довести до полного неповиновения Октавиану.

Полного доверия в коалиции еще не было. Антоний отплыл с Коркиры с двумя сотнями новеньких, построенных на верфях Малой Азии кораблей. Он должен был встретиться с Агенобарбом, которому окружение Антония не доверяло. Но Антоний вышел вперед своего флота на пяти кораблях и смело устремился навстречу флоту Агенобарба. По забывчивости ли, или же из сознательной гордости, ликтор, находившийся на носу флагмана Антония в последний момент приказал убрать значок командующего, что означало, что в приближавшемся корабле Агенобарба видят не равного, а подчиненного. В результате флагман Агенобарба занял место сбоку корабля Антония и, таким образом, Антоний был признан командующим. Все роли выяснились и утвердились.

Вскоре флот Антония прибыл в Калабрию. Затем он отправился под Брундизий, где стояли пять когорт Октавиана. Солдаты заперли ворота, и Антоний, все более раздражаясь, окружил город. Брундизий стоял на перешейке, и его-то и приказал перекопать Антоний. Кроме того, флот блокировал порт с моря. Одновременно люди Антония были разосланы по всей Италии с тем, чтобы занимать все удобные для высадки войск с кораблей участки побережья. Не слишком изобиловавшая подобными гаванями и отмелями Италия должна была принять войска новых оппозиционеров.

Помпей вскоре также получил от Антония послание с требованием идти в Италию и сделать все, что возможно. Тотчас же посланный им Менодор со множеством кораблей и четырьмя легионами оккупировал Сардинию, принудив там к сдаче два легиона Октавиана. Сам Помпей высадил несколько десантов на италийском берегу. Он осадил Фурии и Консенцию, а Антоний взял Сипунт в Апулии. Война началась.

Антоний оказался изрядным хитрецом. Мало того, что он вызвал войско из Македонии, он предпринял откровенный и эффективный ход, имея целью принудить Брундизий к капитуляции. Ночью он незаметно выводил в море боевые и транспортные корабли, нагруженные местными поселянами. Днем они, один за другим, демонстративно входили в расположение его лагеря и разгружались прямо на глазах у осажденных. Вскоре подвезли и собрали осадные орудия. Однако дела шли не слишком хорошо. Агриппа отбил Сипунт, Помпея выдавливали из Италии: Фурии уже разблокировали, и он начал эвакуацию, продолжая осаждать лишь Консенцию. Успехом стала лишь триумфальная капитуляция высланного Октавианом отряда из полутора тысяч всадников, которые сдались четырем сотням конников во главе с Антонием.

Последовали длительные переговоры, в результате которых Антоний и Октавиан договорились. По иллирийскому городу Скодре (современный Шкодер в Албании) пролегла граница. К востоку вплоть до Евфрата была половина Антония, а к западу — Октавиана. Африка осталась Лепиду. Постановили, что Антоний уедет на войну с парфянами, а Октавиан будет бороться с Помпеем. Раздраженный захватом Сардинии и Корсики, Октавиан категорически не хотел мириться с Помпеем.

Тот, как и прежде, блокировал снабжение и принимал беглых рабов; он ликвидировал Мурка, заподозрив его в стремлении к высшей власти. Сил же для борьбы с владевшим морем противником у Октавиана не было. Когда голод в Риме достиг наивысшей силы, народ стал требовать договоренности с Помпеем. В результате летом 39 г. до н. э. у Мизенского мыса состоялась встреча триумвиров. Она была весьма зрелищно обставлена — римляне умели это делать.

Помпей прибыл в Италию с эскортом кораблей на роскошной гексере. Посреди моря, на небольшой глубине были вбиты деревянные сваи, и на них настелили два дощатых помоста. Вокруг дежурили сторожевые суда. На тот, который располагался ближе к суше, взошли Октавиан и Антоний, а на тот, что ближе к открытому морю — Помпей с его сопровождающим. Помпей хотел получить долю Лепида, но ему предлагали лишь прощение и возвращение из изгнания, поэтому сначала договориться не удалось. Однако посредники усиленно совещались между собой. Переговоры затянулись. Мать Помпея и его жена, многочисленные сподвижники подталкивали его к миру. В конце концов заключили соглашение: война прекращалась на море и на суше, препятствий торговле больше чинить не будут, Помпей выводит гарнизоны из Италии, ему остаются Сицилия, Сардиния, Корсика и еще Пелопоннес, он обязуется беспрепятственно отправлять хлеб из своих владений римлянам. Амнистировали всех проскрибированных, кроме участников заговора против Цезаря.

Морской характер соглашения был подтвержден и последовавшим за ним банкетом. По жребию первым его устроил Помпей на своей галере, стоявшей на якоре близ мола, потом — Антоний и Октавиан в своих палатках на молу. Вокруг стояли корабли, а участники прятали под одеждой оружие — естественно, никто никому не доверял. Адмирал Помпея Менодор предлагал напасть с флотом и ликвидировать противников, но Помпей отказался.

Антоний уехал в Афины, а потом отправился воевать в Парфию. Мир же Октавиана и Помпея был нарушен. Пираты вновь начали свою деятельность на морях, и Рим как будто не почувствовал облегчения со снабжением. Октавиан начал готовиться к войне.

Именно тогда стала обозначаться будущая роль Равенны. Этот город в самой дальней точке Адриатического моря, хорошо прикрытый болотистой местностью с севера и морским пространством — с юга, представлял идеальную базу для флота. Октавиан уже в те годы наметил его в качестве одного из центров римского кораблестроения. До него тяжелее было добраться судам Помпея. Здесь, в Равенне, начали осуществлять массовую судостроительную программу. Десятки кораблей закладывались, строились и спускались на воду. Не спали и в Остии — ее верфи также заработали на полную мощность. Готовые корабли и войска из Галлии отправлялись в Брундизий и в Путеолы. Сицилию собирались брать в клещи и высаживать два десанта. На стороне Октавиана оказался и Менодор, пообещавший передать ему Сардинию и Корсику.

Весной 38 г. до н. э., назначив командовать флотом Кальвизия Сабина и подчинив ему Менодора, Октавиан отправил все заготовленное к войне в Равенне в город Тарент. По пути командира этого отряда Луция Корнифиция застал шторм, и из всех кораблей погибло только одно флагманское судно, предназначавшееся для самого Октавиана. Это сочли дурным предзнаменованием, однако сам Октавиан подхлестывал события и уверял войска, что война справедлива, и виноват именно Помпей, пиратствующий на море.

Война началась. Октавиан отплыл из Тарента в Сицилию, туда же отправились из Этрурии Кальвизий и Менодор. Сухопутные подразделения двигались в Регий, откуда должны были быть переправлены на Сицилию. Помпей узнал об измене Менодора только сейчас. Он ждал Октавиана в Мессане, а против Кальвизия и Менодора выслал с очень большим флотом одного из вольноотпущенников, ненавидевшего Менодора — Менекрата.

Вскоре — к вечеру того же дня — Менекрат и Менодор встретились в море. Менодор, не входя в соприкосновение с флотом противника, укрылся в заливе близ Кимы, где и остался на ночь. Пристать там было невозможно, так как берега были каменистые и изобиловали отмелями. Менекрат проплыл дальше, в сторону Энарии, но наутро вернулся. Менодор построил свои корабли плотным полукругом — так, чтобы его строй было невозможно прорвать. Менекрат бросил свои корабли в атаку, но, в силу того, что строй противника разорвать действительно не удалось, а фланговая атака была невозможна, ему удалось лишь оттеснить корабли Менодора еще ближе к берегу. Прижатые к мелям, они очень напоминали суда римлян, оказавшиеся в аналогичной ситуации под Дрепанами. При этом Менекрат имел свободу маневра, мог отступать и становиться на якорь так, как ему хотелось, Менодоровы же корабли не имели возможности двигаться вообще. Как пишет Аппиан, «они находились как бы в положении сухопутного войска, сражавшегося в морской битве, причем не имея возможности ни спастись от ударов, ни преследовать».

На левом фланге римского строя располагался флагман Менодора. Менодор и Менекрат в разгар боя, увидев друг друга, с криками поплыли навстречу друг другу, полагая, что сражение двух флагманов вернее всего решит исход дела. Корабли пошли во фронтальную атаку и с грохотом столкнулись таранами. При этом столкновении, поскольку оно было практически лобовым, корабли не получили пробоин, ведущих к затоплению. У Менодора оказался поврежденным нос корабля, а у Менекрата поломана часть весел с одного из бортов. После этого начался абордажный бой. Сцепившись железными крючьями, моряки опустили абордажные мостики и затеяли ожесточенную перестрелку с использованием стрел, копий и камней. Корабль Менодора был существенно выше, чем у Менекрата. Именно поэтому воины Менодора имели преимущество и при использовании оружия, и при переходе на вражеское судно. Бой был тяжелым и кровавым; практически никто не остался без какого-либо ранения, многие погибли. Оба адмирала были ранены — Менодор получил удар обычным копьем в руку, в то время как Менекрата ранили в бедро иберийским копьем с зазубренным наконечником сложной формы, который было крайне сложно извлечь. Истекающий кровью и слабеющий Менекрат тем не менее не покинул своего боевого поста и подбадривал своих воинов. Однако вскоре его корабль все же был захвачен, и Менекрат бросился в море с его борта. Менодор отвел захваченный корабль к берегу. Ни он сам, ни его воины уже не могли нормально сражаться.

На правом же фланге Кальвизию удалось грамотной атакой отрезать от основного строя несколько кораблей Менекрата. Они обратились в бегство, и часть кораблей Кальвизия устремилась за ними. В то же самое время остальные корабли противостоящего ему крыла помпеянцев повел в атаку еще один отпущенник Помпея — Демохар. Его натиск на оставшиеся суда Кальвизия был настолько силен, что часть из них обратилась в бегство, а остальные, отступая, разбились о камни близ берега. Команда с них спаслась, выскочив на берег, но солдаты Демохара подожгли севшие на мель суда. В это время вернулся Кальвизий, так толком никого и не догнавший. Он собрал свои разбежавшиеся по морю корабли и потушил пожар на разбитых судах. К ночи флоты вновь построились на прежних позициях.

У Помпея изначально было больше судов, а теперь его противники еще и потеряли несколько кораблей. Так что численный перевес оставался на его стороне, но в ходе сражения погиб Менекрат. Как считалось, у Помпея было только два талантливых флотоводца — Менодор и Менекрат. Теперь не осталось ни одного. Демохар, не надеясь на успех в грядущей фазе битвы и полностью деморализованный, к утру отплыл на Сицилию.

Кальвизий потерял лучшие свои корабли, а многие из оставшихся утратили боеспособность. Он какое-то время оставался на якоре. Затем, узнав об отходе противника, подошел к берегу в безопасном месте, где починил свои корабли и отправился на юг, в точку назначения. Однако двигался он весьма осторожно и старался держаться заливов.

Октавиан со своим флотом без особых проблем прибыл в Тарент, а оттуда с войском и большим количеством судов пришел в Регий. Напротив, у Мессаны, стоял сам Помпей всего с сорока кораблями. Все подчиненные советовали Октавиану напасть на него немедленно, пока Помпей не дождался всех своих кораблей, однако Октавиан отказался. Он полагал, что стоит все-таки дождаться подхода войск и флота Кальвизия.

Развернувшаяся вскоре битва в Мессанском проливе в буквальном смысле слова произошла между Сциллой и Харибдой. Октавиан получил известие о произошедшем близ Кимы от гонцов, прибывших с донесением от Кальвизия. Намереваясь встретить его на подходе, Октавиан отдал приказ флоту двигаться по проливу навстречу кораблям Кальвизия. Большая часть пролива была уже пройдена, когда Помпей, выйдя из Мессаны, напал на арьергард растянувшегося флота триумвира, а затем атаковал и весь строй, стараясь вызвать противника на ответный бой. Однако командиры кораблей имели строгое указание Октавиана: в бой не вступать. Да, в общем-то, принимать бой в узком проливе, и еще с сильным течением, объективно не стоило. Суда Октавиана шли вдоль берега. Теперь многие из них отдали якоря и, развернувшись носами к противнику, отражали его атаки.

Помпей, потеряв своих лучших командиров, назначил командовать флотом двоих — уже знакомого нам Демохара и Аполлофана (этот тоже был вольноотпущенником — просто поразительно, сколь талантливы были в кораблевождении рабы Помпея!). На сей раз командовал атакой Демохар. Он совершил удивительное: кардинально уступая противнику в численность судов, Демохар отдал приказ нападать на стоящие на якоре вражеские суда не в одиночку, а попарно, и только потом атаковать следующий корабль Октавиана. Корабли триумвира, отступая к скалам и сталкиваясь друг с другом, подвергались ударам таранов помпеянцев и тонули один за другим. Множество кораблей было подожжено помпеянцами. Повторялась ситуация близ Кимы, когда суда гибли так же бесцельно, не нанося урона противнику.

Октавиан соскочил со своего корабля на прибрежные скалы и помогал выбираться на берег тем, кто спасался с тонущих кораблей. Ситуацию несколько исправил Корнифиций. Криками со своего корабля посовещавшись со своими командирами на других судах, он решил нарушить приказ Октавиана и ответить на нападение, предпочитая гибель в бою поражению на месте, в пассивной обороне. Корабли стали сниматься с якоря и устремились на противника. Эта внезапная и, как казалось, отчаянная атака привела к успеху: суда Корнифиция захватили флагманский корабль Демохара, который сам спасся на соседнее судно.

Как раз в разгар этого боя, в уже наступавших сумерках, с запада показались корабли Менодора и Кальвизия. Причем никто из октавианцев их не заметил, а помпеянцы, находившееся мористее, заметили новую угрозу и, так как были уже утомлены и потрепаны, предпочли отступить.

Наступила ночь. Спасшиеся на берегу все еще не знали о приближении Кальвизия с кораблями. Уцелевшие суда также не могли в темноте причалить, хотя солдаты вместе с Октавианом и развели на горах костры, сделав их импровизированными маяками. Однако радовало то, что легионеры из тринадцатого легиона, узнав о случившемся, пробрались через прибрежные горы на свет костров и помогали товарищам, а также разбили палатку для Октавиана, который остался даже без рабов, разбежавшихся в суматохе. Вскоре узнали и о прибытии Кальвизия.

Днем стали ясны масштабы потерь. Большинство уцелевших кораблей имело более или менее серьезные повреждения. Возле берега плавало огромное количество снастей, парусов, десятки полуобгоревших кораблей. Октавиан построил флот Кальвизия впереди, прикрыв им, как заслоном, свои поврежденные корабли, и приступил к ремонту. После полудня поднялся сильный южный ветер. Поскольку на кораблях Октавиана не было полного состава команды, а только те, кто исправлял повреждения, их стало сносить на скалы, где были потеряны еще несколько кораблей. Помпей в это время укрылся в гавани Мессаны.

На самом деле настоящая трагедия разыгралась как раз днем, после битвы. Менодор, надеясь переждать ветер, вышел дальше в море и встал там на якорь. Борясь с волнами, он приказал грести против ветра: якоря не держали. Немногие суда вышли вслед за ним, но основная масса осталась у берега. Вскоре ветер усилился, и тогда началось самое страшное. Все пришло в беспорядок, на судах началась паника, гибли и те, кто прыгал в воду, и те, кто оставался на борту тонущих кораблей. Море покрылось парусами, обломками и трупами. Еще хуже стало ночью, так как в темноте хаос наступил полнейший. Тяжелее всего было то, что в этом месте шторм исключал всякую возможность выбраться на скалистый берег, и множество людей погибло именно в волнах прибоя, разбившись о камни.

Как говорили потом местные жители, они никогда прежде не видели такой бури. Волнение моря не утихомиривалось еще долгое время, и наутро, уже после того, как ветер стих. Октавиан, в результате, потерял больше половины своего флота и войска. Это было тяжелое поражение.

Хорошо еще, что Помпей, будучи все же человеком нерешительным, не стал ни нападать на остатки флота противника, ни высаживать десанты в Италии, чего Октавиан очень опасался и во избежание чего немедленно разослал войска в угрожаемые прибрежные районы.

Октавиану было очень нелегко. Нужен был флот, а его почти не было. Нужны были деньги, а Италия не платила податей. Прижатый к стене, он отправил гонцов к Антонию за помощью, а сам стал продумывать план следующего нападения. Он полагал, что придется пойти на риск и бросить через пролив войска на транспортниках, почти без эскорта, с тем, чтобы полностью перенести войну на сушу, в Сицилию. Однако прошло несколько месяцев, и дело стало налаживаться. Пришли известия о том, что Антоний согласен воевать вместе, что Агриппа в Галлии одержал блестящую победу над аквитанами. А главное — ряд городов начал строить корабли! С флотом собирались помочь и некоторые состоятельные друзья, так что к весне 37 г. до н. э. можно было рассчитывать на удачу.

В начале весны Антоний достроил свой флот, истратив на него почти все деньги, и вышел с ним из Афин в Тарент. Октавиан, напротив, тянул время, ссылаясь на неготовность своего флота. Антоний рассчитывал обменять свои корабли на легионеров Октавиана — ему было нужно войско для войны с парфянами. И обмен был произведен: за 120 кораблей Антония Октавиан отдал 20 000 пехотинцев. Октавия, сестра Октавиана и жена Антония, сверх этого подарила брату десять трирем смешанного военно-транспортного типа, а он подарил в ответ Антонию тысячу отборных телохранителей по собственному выбору последнего.

От Октавиана сбежал обратно к Помпею Менодор — тайком, забрав с собой семь кораблей из флота главкома Кальвизия. Видимо, все же, предательство было частью его натуры, коль скоро он так легко менял своих покровителей, хотя у Менодора было и много других причин поступить именно так: его не любил Марк Антоний — хотя, возможно, ему делали лестные предложения бывшие соратники из лагеря Помпея. Разгневанный всем этим Октавиан сместил Кальвизия и назначил главнокомандующим Агриппу. Когда флот был полностью готов и укомплектован личным составом, Октавиан предпринял совершенно необходимые в таких ситуациях религиозные церемонии очищения.

Исключительный интерес для нас представляет стратегическое планирование сторон. Едва ли не со времен Второй Пунической войны флот впервые с такой отчетливостью выступал для обеих сторон гарантом успеха борьбы друг с другом. Именно поэтому планы противников предусматривали его достаточно искусное применение прежде всего со стратегических точек зрения.

Октавиан предполагал одновременное нападение на оплот своего врага — остров Сицилию — с нескольких направлений. Сам он со своей частью флота собирался плыть на Сицилию из Путеол. Командовать второй частью войска и флота было поручено Титу Статилию Тавру, который должен был отплывать из Тарента. Лепиду поручалось двигаться со своими кораблями и воинами из Африки. Таким образом, предусматривалось, что римский флот тремя эскадрами вторгнется на остров одновременно с трех сторон — востока, запада и юга.

Численность этих сил впечатляла. В самом деле, Эмилий Лепид располагал, видимо, самой большой группировкой из всех командующих в этом походе — у него было более 1 000 транспортных кораблей, на которых перевозилось 12 легионов римских солдат, около пяти тысяч нумидийских всадников со своими лошадьми, а также масса военного снаряжения, провианта и т. п. Эскадру сопровождало семьдесят эскортных военных кораблей. Значительно меньший флот вел Тавр. Он смог вывести из Тарента только сто два судна. Изначально, как мы помним, тарентский флот располагал ста тридцатью, однако за зиму в силу ряда причин (вероятно, сыграли свою роль эпидемия, некие климатически сложности и, конечно, недостаток продовольствия в Италии) умерло довольно много из присланных Марком Антонием гребцов, поэтому, не имея резервов обученного персонала, Тавр смог укомплектовать меньшее количество экипажей. Точной численности главного отряда, который вел Октавиан, мы не знаем, но, по косвенным данным, стоит предположить, что их было не менее полутора сотен. Значительно было и количество транспортных судов в этих двух отрядах, однако оно серьезно уступало числу кораблей Лепида.

Исходя из этой диспозиции, можно с уверенностью утверждать, что отряды октавиановского флота имели различное стратегическое предназначение. На Лепида была возложена задача перебросить на Сицилию основную массу людей, продовольствия и снаряжения. Остальные отряды везли меньше войск и уж совсем мало припасов, которых остро не хватало и в самой Италии, однако они были сильнее с точки зрения наличия ударных кораблей для морских сражений.

Только при совместном использовании и скорейшем объединении сил всех трех флотов мог быть достигнут решительный успех.

Октавиан довольно придирчиво подошел и к вопросу о времени отплытия — это имело важное, с точки зрения надежд на успех, значение. Таким днем был назначен десятый день после летнего солнцеворота 36 г. до н. э. Это было первое число нового месяца июля, названного так Октавианом вместо прежнего месяца квинтилия в честь своего приемного отца Гая Юлия Цезаря. Октавиан считал это счастливым предзнаменованием, поскольку Цезарь всегда одерживал победы в битвах.

Не менее тщательно готовился к отражению вторжения и Помпей. Он, чувствуя себя вполне уверенно на море, владел разведданными о приготовлениях своего противника и, в полном соответствии с ними, построил собственную стратегию. На южном направлении, против вторжения Лепида, Помпей выставил один легион тяжелой пехоты под командованием своего полководца Плиния. В помощь ему был придан значительный отряд вспомогательных войск, состоящий из пехотинцев с легким вооружением. Плиний базировался на Лилибей — главный порт африканского направления — и располагал несколькими десятками кораблей разных классов, в основном легких и разведывательных. Главной его задачей было отражение возможного десанта, а не противодействие противнику в море с целью навязывания морского боя на уничтожение.

Помпей тщательно патрулировал моря вокруг Сицилии. На берегах в наиболее важных и опасных участках были размещены войска все с той же целью — не позволить высадить десанты. Более того, Секст Помпей вынес вперед свои форпосты обороны. В частности, особенно интенсивно охранялись им Липарские острова и Коссура, с тем чтобы не дать Октавиану или Лепиду возможности утвердиться на этих базах и использовать их для нападений на Сицилию. С этой целью на острова были переброшены мощные гарнизоны и переведены значительные подразделения флота, позволявшие, по идее, собственными силами на первых порах осуществлять сдерживание противника. Однако основная и лучшая часть флота была оставлена в проливе, в порту Мессаны. Это был одновременно и стратегический резерв, позволявший в кратчайшее время резко нарастить силы на наиболее опасном направлении.

Следует отметить, что с точки зрения стратегии план Секста Помпея был весьма продуктивен. Он реализовывал идею создания глубоко эшелонированной и прочной обороны побережья, базирующейся на гибком маневрировании наличными силами, стратегической разведке и разветвленной сети опорных пунктов на побережье. В этом плане, в сущности, не было изъянов и его следовало бы признать образцовым.

Наконец, с восходом солнца 1 июля 36 г. до н. э. все флоты одновременно вышли из своих гаваней и двинулись к назначенным целям. Октавиан еще в Путеолах совершил в море с флагманского корабля приличествующие случаю жертвоприношения и возлияния тихим ветрам, Нептуну и спокойному морю, чтобы все они содействовали ему против врагов его приемного отца. Он весьма грамотно организовал построение флота на переходе морем — вперед был выслан ряд кораблей, проводивших дальнюю разведку и исследовавших бухты на пути основного флота. Был выделен арьергард из кораблей, которыми командовал Аппий.

Плыли неспешно, с заранее уговоренной скоростью. Так, путь из Африки к берегам Сицилии, на который при нормальном ветре уходило, обычно не более полутора дней, занял вдвое больше времени. Лепида, на третий день его плавания, уже совсем близко от берегов Сицилии, застиг сильный южный ветер. Несколько десятков его транспортников разбились на сицилийском берегу, однако Эмилию Лепиду удалось все же без особых проблем высадить остальное войско с кораблей на берег неподалеку от Лилибея. Симптоматично, что на подходе противодействия оказано не было. Дозорные корабли Плиния были отогнаны тем же ветром с южных направлений и не смогли вовремя предупредить о приближающейся опасности, а потом было уже поздно. Войска, высадившись, осадили в Лилибее гарнизон помпеянцев. Параллельно с этим было взято еще несколько мелких сицилийских городков, из которых некоторые даже не оказали сопротивления и сдались сами.

Эта разыгравшаяся на море буря внесла коррективы в осуществление всей операции. Так, Тавр, как только ветер разыгрался не на шутку, предпочел не рисковать своими кораблями и войском и вернулся обратно в гавань Тарента. Меньше всех повезло флоту Октавиана. С началом шторма его арьергард под командованием Аппия, только лишь огибавшего Минервин мыс, был в значительной части уничтожен. Часть кораблей разбило о скалы, многие сели на мель, а остальные разметало по морю, и им был нанесен существенный ущерб. Октавиан, как только началась буря, нашел убежище в Эрейском заливе, вдававшемся в сушу с запада на восток. При входе флота в этот залив, на подводных камнях, густо усеивавших море вблизи одного из мысов, прикрывавших бухту, была потеряна тяжелая гексера. Однако она не стала, увы, последней потерей Октавиана. Ветер вскоре изменил свое направление, став западным. Бухта, до того бывшая весьма тихой, оказалась полностью открыта шторму, который гнал пенившиеся валы прямо на корабли римлян. Никакие якоря спасти уже не могли — это была ловушка, из которой нельзя было выбраться. Вскоре стемнело, что только добавило проблем. Оставалось уповать только на волю случая и богов — сами моряки были бессильны.

Некоторым кораблям удалось все же пристать к берегу, значительную часть людей переправили на сушу вплавь, стараясь оставить на кораблях по преимуществу необходимый экипаж, однако очень многие не умели плавать, и переправить их с судов было попросту невозможно.

К утру буря стихла, и тогда стали считать потери. В общей сложности погибло шесть тяжелых боевых кораблей, двадцать шесть трирем и около сорока либурн. Октавиан, наладив помощь пострадавшим и их, как мы бы сейчас сказали, реабилитацию, занялся обдумыванием ситуации. Все его суда в той или иной степени требовали ремонта. Он начался немедленно, здесь же в бухте. Корабли чинили либо на плаву, либо вытаскивая на берег. Ремонтные мероприятия, по оценкам, должны были занять ровно месяц, после чего флот был бы вполне готов к новым испытаниям. Иными словами, он мог быть введен в строй полностью только в первую неделю августа, если не случится каких-то непредвиденных осложнений. В общем-то, для начала операции это было поздновато. Однако проблема голода в Италии только обострялась, а Лепид уже открыл боевые действия на Сицилии. Промедление было крайне, крайне нежелательно.

В силу этого Октавиан развернул кипучую деятельность. Прежде всего, усиленными темпами ремонтировались пострадавшие во время бури корабли. Экипажи с разбитых и уничтоженных судов Октавиан отослал в Тарент к Тавру, с тем чтобы тот укомплектовал ими свои оставшиеся без гребцов корабли. Этим компенсировалось около трех десятков потерянных судов. Октавиан сам съездил в Тарент и лично осмотрел флот Тавра. После этого он направился в Гиппоний, где находились его сухопутные войска и где под началом Агриппы было заложено несколько десятков кораблей. Выступив перед войсками, Октавиан поторопил их и рабочих на верфях, призывая в кратчайший срок закончить постройку кораблей. Параллельно с этим и в последующие дни он предпринял ряд поездок по Италии, успокаивая население и, в особенности, поддерживавших его ветеранов, поскольку и впрямь создавалось впечатление, что здесь вмешиваются сверхъестественные силы.

Интересно, что Помпей и в этой ситуации не сделал ничего, чтобы перехватить инициативу. Он не напал на оставшиеся корабли Октавиана и тем более не помышлял о вторжении в Италию. Хотя у него под боком и находился Лепид с немалыми силами, эта опасность была пока что локальной, и область, захваченная десантом из Африки, была весьма скромной. Так что выделить силы для удара по противнику в Италии труда не составляло.

Вместо этого Помпей в основном предавался разного рода «камланиям», пребывая в приподнятом настроении по поводу вторичного разгрома противника. Он без конца занимался жертвоприношениями морю и самому Нептуну, называл себя сыном этого бога и даже поменял традиционный для римлян пурпурный плащ на лазоревый, стремясь показать себя приемным сыном Нептуна. Но когда Секст Помпей узнал от своей разведки о приготовлениях Октавиана, его оптимизм заметно поубавился. Невероятная решимость противника все-таки переломить ситуацию и впрямь выглядела зловеще.

Помпей предпринял не вполне разумный шаг. Он отправил Менодора следить за портами Октавиана и, в случае выхода из них каких-то сил, постараться нанести таковым возможно больший ущерб. Однако сил для этого Менодору не дали. Конечно, Помпей откровенно не доверял своему бывшему главкому-перебежчику. Опасаясь его, он доверил Менодору командование только теми семью кораблями, которые тот привел с собой. Этих сил было смехотворно мало для того, чтобы даже организовать наблюдение за двумя-тремя гаванями, поэтому данное поручение выглядело скорее как издевка, что для талантливого и честолюбивого адмирала было чрезвычайно оскорбительно. Он отлично понял уже, что новых кораблей ему не дадут и все время будут держать на вторых ролях и коротком поводке. Душа же требовала большего, поэтому Менодор в который уже раз собрался переменить покровителя.

Однако он считал необходимым поднять собственный престиж и значение перед тем, как проситься под опеку Октавиана. Прежде всего Менодор раздал все имевшееся у него золото своим морякам и приступил к активнейшим пиратским действиям. Он прошел за три дня на веслах расстояние почти в триста километров и внезапно набросился на корабли, охранявшие с моря место строительства новых римских кораблей под Гиппонием. Ни Октавиана, ни Агриппы там в этот момент не было (последний отправился наблюдать за заготовкой леса), и нападение имело успех. В молниеносной атаке были потеряны два или три сторожевых судна, которые Менодор захватил и увел с собой. После этого он развернул форменный террор, хотя и локального масштаба. Он захватывал, топил и сжигал все торговые суда, нагруженные зерном, которые пытались подойти к Гиппонию либо становились где-то поблизости на якорь. Среди захваченных им людей были и персоны сенаторского звания, в частности сенатор Ребилл. Менодор откровенно бахвалился и издевался над противником. Однажды он демонстративно подвел свой корабль к берегу и сделал вид, что судно застряло в прибрежном иле и водорослях, и никак не может сняться с мелкого места. Когда находившиеся повсюду на прибрежных высотах римляне сбежались к берегу в надежде захватить попавшее в их руки беззащитное судно, Менодор, оттолкнувшись от берега, со смехом отошел в море. После этого, вдоволь надемонстрировавшись собственной удали, Менодор не без явного умысла отпустил захваченного Ребилла обратно к Октавиану.

Еще во время своей первой службы у Октавиана Менодор сдружился с другим римским флотоводцем — Марком Миндием Марцеллом. Стремясь тихо провести переговоры и подстраховаться на всякий случай, он заявил своим людям, что Марцелл собирается перейти на сторону Помпея и с ним необходимо переговорить конфиденциально. Вызвав Миндия на переговоры, Менодор встретился с ним на уединенном островке и сообщил о своем желании вернуться. По словам Менодора, он перешел к Помпею только из-за оскорблений, нанесенных его бывшим командиром, Кальвизием. Теперь, когда тот был смещен, он хотел бы вернуться под начало Агриппы и Октавиана. Менодор просил гарантий безопасности у Корвина Мессалы, заместителя Агриппы, сам же сказал, что пока — для отвода глаз — будет продолжать пиратствовать, не нанося, однако, римлянам серьезного ущерба.

Вскоре Миндий доложил Октавиану ситуацию, и тот принял Менодора, бросившегося ему в ноги и просившего простить свой поступок. Подчиненные же Менодора, не желавшие повторять его действия, были Октавианом отпущены. Однако Октавиан все же велел установить за Менодором негласный надзор, что было, в общем-то, вполне понятно, исходя из характера предшествующих событий, происходивших с этим человеком. Однако столь ценным кадром Октавиан не пренебрег, во всяком случае, был рад, что априори ослабил этим своего противника.

Вскоре флот был достроен. Октавиан привел свои корабли в Гиппоний и приказал Мессале, взяв два легиона, отправиться на кораблях под охраной на Сицилию, в лагерь Лепида, располагавшийся в окрестностях Тавромения на восточном берегу острова. Как мы видим, Лепид, не смогший захватить Лилибей, предпочел уйти в оконечность острова, лежавшую ближе к Италии. Там была удобная бухта, в которой можно было разгрузить корабли. В тот же район должен был двигаться из Тарента со своими войсками и кораблями и Тавр. Ему надлежало встать возле Скилакийского мыса, непосредственно напротив Тавромения. Три легиона были высланы Октавианом в Стилиду для наблюдения за развертывающимися событиями — им надлежало выполнять функции оперативного резерва.

Тавр в точности выполнил приказание. На берегу он развернул сухопутные войска, впереди которых двигалась конница, осуществлявшая тактическую разведку. Аналогичную функцию выполняли многочисленные либурны, ведшие разведку на море впереди всего флота. Октавиан вскоре и сам прибыл к расположению Тавра и одобрил все его мероприятия. Затем он вновь отбыл в Гиппоний.

Помпей пока еще не вполне понял ситуацию. Он продолжал, естественно, держать свой флот в Мессане, однако решил, опираясь на разведку, пресечь доставку к Лепиду его оставшихся в Африке войск. Адмирал Помпея — Папий — вышел с отрядом боевых кораблей в сторону африканского побережья. Данные разведки оказались точными: ему навстречу шел конвой транспортников Лепида, везших четыре легиона и массу вооружения. Лепид также выслал навстречу неохраняемому конвою свои боевые суда, однако они, к сожалению, запоздали. На транспортах приняли корабли Папия за свои и не приняли никаких мер предосторожности. Одни из них были захвачены, другие сожжены или затоплены, несколько вернулось в Африку. Потери были страшные: в море погибло полных два легиона отличных солдат, так необходимых Октавиану на Сицилии. Многих спасшихся вплавь добивали уже на берегу Сицилии солдаты Тизиена — полководца Помпея. Только немногим удалось добраться до лагеря Лепида. Уцелевшие корабли укрылись в сицилийских бухтах, когда увидели подходящие суда Лепида — они приняли их за вторую волну противника.

Октавиан, собрав весь свой флот, отправился к Липарскому архипелагу. Его целью была Стронгила — самый северный из пяти островков, образующих сам архипелаг. Впереди, по заведенному уже порядку, шли разведывательные либурны. Флота противника в море обнаружено не было, однако на берегу разведка обнаружила многочисленные скопления живой силы армии Помпея в городах Пилориаде, Милах, Тиндариде и ряде других мест. Октавиан решил, что это и есть главные силы во главе с самим Помпеем. Большого флота здесь не было — только в Милах стояли сорок судов Помпея — как потом оказалось, под командованием Демохара (их поначалу приняли за эскадру Папия, который был с Помпеем в Мессане). Октавиан оставил в этом районе командовать флотом и войсками Агриппу, а сам срочно отбыл в Гиппоний. Его план был весьма отчетлив. Взяв в Гиппонии три легиона Мессалы, он собирался быстро перебросить их в лагерь Тавра и с их помощью сначала захватить в отсутствие Помпея Тавромений, а затем напасть на него с двух сторон.

У Агриппы же дела обстояли следующим образом. Он с флотом, оставив Стронгилу, подошел к самому южному из Липарских островов, Гиере, и, пользуясь подавляющим превосходством в силах, без труда захватил ее. На следующий день он планировал напасть на корабли Демохара в Милах. Однако здесь сказалась отлично налаженная служба оповещения и наличие у Помпея огромного флотского резерва в Мессане — она ведь находилась всего в нескольких милях от Мил. Опередив Агриппу, Помпей отправил в Милы 45 судов под командованием Аполлофана, а потом, поразмыслив, вышел туда же и сам во главе отряда из 70 кораблей. Так что за ночь численность группировки была увеличена почти в четыре раза, и общее число кораблей Помпея в Милах к утру составляло 155 вымпелов.

У Агриппы было существенно больше кораблей, однако он, выйдя еще ночью с Гиеры, имел в виду сражение только с сорока кораблями, так что взял с собой лишь половину своего флота, сразу оказавшись в меньшинстве, хотя и не подавляющем. Поняв, что условия игры изменились, он немедленно отослал посыльное судно обратно на Гиеру за подмогой, но остальные корабли из-за расстояния подошли лишь к финальной фазе сражения и не приняли в нем никакого участия. Кроме того, Агриппа немедленно отправил еще одно судно к Октавиану, сообщая, что Помпей действительно находится возле Мил — его опознали по значкам и вымпелам на кораблях подходившей эскадры.

Здесь, под Милами, развернулось яркое и напряженное морское сражение, вполне сопоставимое по своему масштабу, да и по значению, с его «тезкой» — битвой при Милах, разгоревшейся за два с четвертью века до того. Агриппа возглавил свой флот и находился в центре его боевых порядков. Тяжелые корабли он поставил в середине, расположив на флангах легкие силы флота и либурны. Флагманом флота помпеянцев был Папий.’

Античные авторы особо отмечали отличное вооружение двух противоборствующих флотов и качество их подготовки. Описание Аппианом этого морского сражения настолько ярко и впечатляюще, что стоит процитировать его достаточно пространно. «Снаряжение обеих сторон было блестящее: на носовой и кормовой частях корабля имелись башни. После обычных призывных речей и поднятия сигналов на судах они устремились друг на друга, одни прямо с фронта, другие в обход, с криком, с шумом, производимым судами, чтобы этим навести страх. Суда Помпея были меньше, более легкие и быстрые при нападении и обходе, суда Цезаря (Октавиана. — А. X.) более крупные и тяжелые, вследствие этого более медленные на ходу, зато обладавшие большей силой при нападении и менее чувствительные к повреждениям. Экипажи на судах Цезаря были опытнее в морских делах, на судах же Помпея — сильнее. Превосходство судов Помпея проявлялось не в нападении, а при обходе — они или отгибали назад концы и лопатки весел, или ломали их рукоятки у более крупных судов, или отделяли суда от других, нанося тем не меньший вред, чем прямым нападением. Суда Цезаря нападали на более короткие суда Помпея, отталкивали их, потрясали или пробивали. При сцеплении же они нападали на эти более низкие суда с высоты, причем им было легче сбрасывать железные „вороны» и крючки. Одолеваемые всем этим, люди бросались в море, и их подбирали плававшие вокруг вспомогательные суда Помпея».

Как видим, главным тактическим приемом в данном сражении стал фланговый обход и просачивание помпеянских кораблей сквозь строй цезарианцев. Последние, в свою очередь, тем же самым заниматься просто не могли в силу недостатка маневренности и относительно малого числа. Поэтому, являясь активной стороной в плане завязывания сражения, Агриппа поневоле вынужден был принять пассивную тактику (вернее, тактику активной обороны) в ходе сражения. Явно обозначились достоинства и недостатки разных классов кораблей: высота надводного борта и водоизмещение играли исключительно важную, если не определяющую, роль. Цезарианцы, как обычно и бывало в случае малой численности судов у обороняющейся стороны, скрепляли свои корабли (по крайней мере, крупные) друг с другом, мешая противнику разбить строй на части и прорваться сквозь него для удара с тыла или в борт. Именно этим объясняются повреждения кораблей при попытке их отрыва друг от друга. Показательно, что при резком возрастании количества стрелков и метателей на кораблях, при возрастании роли артиллерии, роль зажигательных снарядов была относительно невелика — массовых пожаров на кораблях ни в том, ни в другом флотах не было. Абордаж имел огромное значение, и морпехи Агриппы переигрывали своих противников.

Флагманы традиционно встретились в единоборстве, инициатором которого вновь был Агриппа. Он направил свой корабль прямо на корабль Папия и нанес ему мощнейший таранный удар в скулу, как раз в защитный пояс носовой части, набранный из толстых деревянных брусьев — так называемую эпотиду. Корпус корабля противника был не столько пробит, сколько расколот более тяжелым и имевшим огромную кинетическую энергию судном Агриппы. В образовавшуюся трещину, дошедшую практически до килевого бруса, хлынула масса забортной воды. От столкновения воины, находившиеся на башнях судна Папия, оказались сброшенными за борт или на палубу. Нижний ряд гребцов оказался заблокирован на своем уровне, да и в любом случае гибель судна была столь стремительной, что они просто не успели бы выбраться. Все они погибли, захлебнувшись в заполнявшей корпус морской воде. Большая часть гребцов верхних ярусов, взломав настил палубы, смогла выскочить наружу и спрыгнуть в воду. Вместе с ними спасся и командующий, которого подняли на ближайший корабль, который он тотчас же повел в атаку на противника.

Секст Помпей наблюдал за происходящим сражением с берега, стоя на мысу. Видя, что абордажные схватки приводят к потере его кораблей, а с Гиеры к противнику движется подкрепление, он приказал организованно отходить. Отход и был организован качественно, нимало не напоминая бегство. Корабли помпеянцев медленно отступали, переходя в контратаки; когда противник особенно сильно наваливался на них, они отходили на заиленные места в устьях рек — там было безопасно, не было камней, а на илистом мелководье легкие суда помпеянцев чувствовали себя более уверенно, чем их враги.

Кормчие флота Агриппы категорически не советовали ему заходить вслед за противником на мелкие места, однако флотоводец мечтал пожать плоды окончательной победы. Его флот бросил якорь в море, на некотором отдалении от берега, блокируя вражеские корабли. Приближалось темное время суток — как тому и положено на юге, темнота наступала очень быстро, почти внезапно. Агриппа надеялся, что ему удастся провести ночной бой, коль скоро враги начнут выбираться из своих «тихих заводей». С применением зажигательных средств и впрямь можно было устроить немалый фейерверк, подпалив пару помпеянских кораблей и в свете этих факелов протаранив отходящие от берега суда. Однако грандиозным замыслам Агриппы помешали все те же кормчие собственного флота и его собственные командиры. Они заметили, что не стоит полагаться на волю всегда готового взбунтоваться моря, да еще вблизи берега, а также вполне резонно намекали, что лучше дать экипажам выспаться и привести себя в порядок, а заодно исправить повреждения, полученные кораблями.

В наступавшей темноте Агриппа отплыл на Гиеру. Вскоре, выждав немного, тихо снялись и ушли в свои порты и помпеянские корабли. Потери сторон были относительно невелики, но несопоставимы. Помпей лишился тридцати кораблей, в то время как Агриппа потерял безвозвратно лишь пять. Правда, обе стороны имели серьезные повреждения на абсолютном большинстве судов, но здесь ущерб был примерно равным. Помпей выразил своим морякам массу похвал, заявив, что это больше напоминало штурм крепости, нежели морское сражение. Он щедро раздавал награды, как победителям в битве, и говорил, что они покрыли себя славой, устояв против таких мощных судов, а в проливе более легкие суда должны будут одержать несомненную победу, поскольку здесь им будет помогать сильное течение. Вместе с тем Помпей пообещал увеличить высоту кораблей, хотя бы наращивая борта. После обеда на следующий день он ушел с флотом в Мессану, но часть кораблей оставил в Милах, чтобы ввести в заблуждение Агриппу — якобы, Помпей продолжает оставаться все на том же месте.

Агриппа, между тем, дав своему флоту пару дней передышки, подошел к побережью Сицилии. Жители города Тиндарида готовы были сдаться ему и открыли ворота, однако гарнизон, оставленный там Помпеем, не только не сдал цитадели, но и вытеснил из города вошедшие туда части Агриппы, несколько других городов северного побережья Сицилии пустили к себе гарнизоны Октавиана. Таким образом, цезарианцы обзавелись сухопутными базами и портами и на севере острова, что было весьма важно. Однако множество городов и все побережье были заняты помпеянцами. У них было немало береговой артиллерии, прислуга которой постоянно поддерживала разведенный огонь в намерении поджигать корабли цезарианцев при их подходе в пределы досягаемости.

Октавиан, узнав об уходе Помпея из Мессаны в Милы на битву с Агриппой, вышел из Скилакия в Левкопетру — также на италийском берегу пролива. Он предполагал следующей ночью переправиться с войсками через пролив в сторону Тавромения, но вскоре пришло известие о победе на море, и Октавиан передумал — считая, что Помпей все еще в Милах, он решил плыть не тайком, а вполне открыто, днем, во главе конвоя, везущего победоносное и бодро настроенное войско. Осмотрев утром море с высокой горы, Октавиан нашел его свободным от противника и решил плыть немедленно. Суда вместили большую часть войска, но далеко не все — необходим был еще один рейс. Мессала остался с этим арьергардом в Италии. Без всякого противодействия кораблей Помпея Октавиан благополучно перешел пролив и вдоль берега двинулся к Тавромению. Появление флота с войсками, однако, не произвело на горожан должного впечатления: сдаться они категорически отказались. Тогда Октавиан десантировал войско на некотором отдалении, близ святилища Аполлона, где произошло явно дурное предзнаменование — при сходе на берег главком упал, и, хотя самостоятельно поднялся, все сочли это дурным знаком. Так оно и вышло.

Совершенно неожиданно, в самый разгар строительства лагеря, появился Помпей, а также Демохар и Аполлофан со своими кораблями. Причем этот пренеприятнейший сюрприз поджидал цезарианцев не только на море: с двух сторон к лагерю подошли пехота и конница Помпея. Пассивность Помпея опять не дала ему насладиться полной победой. Напади он всеми силами одновременно — быть может, мир так и не узнал бы об императоре Октавиане Августе. Однако напала только конница Помпея, разогнав легионеров, строивших лагерь. Неопытность помпеянских полководцев поражала: приближалась ночь, и пехота, боясь располагаться рядом с противником, ушла в соседний город Фенику, а флот стоял на некотором отдалении у Коккинского мыса. Так что цезарианцы все-таки закончили сооружение своего лагеря, в котором было три легиона, 500 всадников без лошадей (они должны были прибыть со вторым конвоем), две тысячи ветеранов-добровольцев, тысяча вспомогательных войск и отряд флотского экипажа с кораблей.

Оставив командовать в лагере Корнифиция, Октавиан еще затемно на кораблях вышел в море. Флот он организовал в два отряда: правым крылом командовал Луций Титиний Сульпициан, а левым — Публий Каризий. Сам Октавиан поднялся на борт своей либурны и объехал свой флот, подбадривая людей. После этого он снял с корабля собственный штандарт, как во время величайшей опасности. За этим последовала битва, котрая не известна нам во всех подробностях, но результат ее, напротив, отлично известен и говорит сам за себя. С перерывом последовали два сражения между флотами, которые длились весь световой день и закончились только следующей ночью. Флот Октавиана нанес серьезный ущерб противнику, однако сам просто прекратил существование. Почти все корабли Октавиана были захвачены либо сожжены, только немногие, не получив к тому приказа, вышли из боя и, подняв носовые паруса, ушли в Италию. Их пытались преследовать, но безуспешно. Спасшихся вплавь убивали помпеянцы уже на берегу, но некоторым удалось добраться до лагеря Корнифиция.

Чудом спасшийся на своей либурне Октавиан причалил в Абальском заливе и был настолько подавлен, что, как говорят, даже подумывал о самоубийстве. Однако вскоре его нашли свои и, переправляя с лодки на лодку, доставили в расположение Мессалы. Октавиану упорно не везло на море. Быть может, причиной тому было то, что после первой бури, разметавшей его корабли, он заявил, что и наперекор Нептуну одолеет море и даже приказал во время очередных празднеств в цирке удалить из процессии статую этого бога.

Придя в себя, он немедленно отослал к Корнифицию либурну письмом, где велел держаться и ждать помощи. Затем он отправился в город Стилиду в Бруттии, где стояли три легиона под командованием Каррины. Он приказал ему плыть с войсками на имевшихся у того кораблях на Липару. Мессалу отправили в Путеолы за элитным первым легионом — привести его в Гиппоний. А Агрипппе Октавиан отослал приказ срочно выслать на усиление Корнифиция отряд под командованием Квинта Ларония. Тот, к слову сказать, дошел до цели и спас остатки армии Корнифиция, хотя и страшно поредевшей.

Агриппа все же взял Тиндарид. Октавиан немедленно перебросил туда морем пехотинцев и всадников. Его группировка на острове постоянно росла — теперь в ней уже насчитывался двадцать один легион, около 20 000 всадников и более 5 000 воинов легкой пехоты. Войска Октавиана, наконец, соединились с войсками Лепида. Обстановка на острове медленно, но неуклонно изменялась, баланс смещался в сторону Октавиана. Теперь уже он владел ситуацией. В частности, Октавиан поставил себе целью отрезать подвоз продовольствия Помпею и занять города, через которые тот получал провиант. Это могло просто удушить армию Помпея, и он пошел на неординарный ход.

Помпей, сильно опасавшийся легионеров Октавиана, предложил ему через парламентеров решить исход их противостояния морским сражением. Октавиан, естественно, этого не хотел — он уже крайне недоверчиво относился ко всему связанному с морем. Но отступать было некуда: можно было потерять лицо, он согласился. Был назначен день битвы, место, и — что уж совсем было внове — оговорено число кораблей, которые должны были в ней участвовать: по триста единиц с каждой стороны. При этом оговаривалось, что суда могут быть снабжены всеми мыслимыми боевыми приспособлениями и машинами, башнями и снарядами, которые могут быть придуманы инженерами сторон.

В общем-то, задумка была исключительно удачная. В сущности, доводилась до логического конца идея противоборства двух воинов перед битвой. Эта битва должна была стать чем-то вроде спортивного состязания, где ставками были исход войны и жизни десятков тысяч людей. Своего рода гладиаторский бой двух флотов.

Агриппа отнесся к подготовке предстоящего сражения со всей серьезностью. Его пытливый ум искал и находил. В частности, он придумал и внедрил на своих кораблях принципиально иное средство поражения — гарпакс. Оно напоминало гигантскую блесну: толстое бревно длиной около полутора метров обивалось железом для утяжеления и предотвращения поражения огнем со стороны противника. На обоих его концах в торцы заделывались прочно сидевшие в дереве железные кольца. К одному из них шарнирно крепился большой крюк, напоминавший якорь-кошку. В кольцо на другом конце продевалось множество относительно тонких канатов длиной в несколько десятков метров. Применялся гарпакс достаточно просто и эффективно: им выстреливали из катапульты, целясь поверх палубы вражеского судна. Бревно в результате либо падало на палубу, либо перелетало через нее, либо застревало в надстроечных конструкциях корабля. После этого кабестанами и другими приспособлениями канаты, на которых висел гарпакс, выбирались с возможно большей скоростью. Естественно, это приводило к серьезным разрушениям корабля или крепкой его фиксации крючьями с последующим подтягиванием к борту атакующего судна.

3 сентября 36 г. до н.э., в условленный день, флоты сошлись для битвы. Это сражение, известное как битва при Навлохе, отличалось невиданным ранее по массовости применением различного рода средств дистанционного поражения. Флоты сходились, выстроившись правильными фронтальными линиями. Еще в фазе сближения с их палуб и башен противники открыли друг по другу просто ураганную стрельбу, бросая как машинами, так и собственными руками, зажигательные снаряды, копья, стрелы и камни. Через короткое время строи кораблей столкнулись. Таранные удары наносились с огромной силой — некоторые приходились в борт, другие — в эпотиды, третьи были лобовыми. Эти последние не разрушали, как правило, корпуса судна, однако от сильнейшего толчка воины, как правило, просто слетали с башен, как и многие гребцы и моряки, сбрасываемые со своих мест. В результате многие суда становились временно небоеспособными — десятки и сотни людей беспорядочно карабкались по всем корабельным конструкциям, стараясь занять должное место для боя или управления судном. Очень ярко проявилась роль малых вспомогательных кораблей и либурн. Они сновали между сражающимися судами и стали главным спасательным средством: множество оказавшихся в воде людей были подобраны именно ими. Многие корабли сознательно или случайно промахивались при лобовой атаке и, проплывая друг мимо друга, буквально осыпали противника копьями и метательными снарядами. В некоторых случаях доходило до абордажного боя.

В рамках сражения применялись все способы ведения боя. Однако, как говорили участники сражения, наиболее эффективным средством поражения оказался именно гарпакс. Изобретение Агриппы было исключительно удачным. Средств борьбы с ним не существовало — слишком непривычным и новым было это оружие. Перерубить бревно при всем желании было просто невозможно из-за железной оковки. Также не удавалось и перерубить канаты, на которых он крепился — они начинались более чем в полутора метрах от борта, и ни одно оружие не способно было достать до них. Потом, впрочем, будут придуманы и введены на боевых кораблях специальные «антигарпаксные» средства в виде серпообразных лезвий, насаженных на длинные рукоятки. Однако в битве при Навлохе они, конечно, на кораблях еще отсутствовали.

Впрочем, чисто эмпирическим путем был найден определенный паллиатив: помпеянцы поняли, что если дать задний ход, то можно препятствовать притягиванию кораблей друг к другу. Однако и цезарианцы гребли изо всех сил, а так как корабли, как правило, имели вполне сопоставимую мощность, выражаемую в «человеческих силах», это уравнивало шансы. Силы гасили друг друга, а машины притягивали гарпаксом вражеское судно, после чего следовал абордаж.

Первое столкновение завершилось. Вскоре, перестроившись и приведя себя в порядок, флоты сошлись вновь. Определенная сложность была вот в чем — война-то шла гражданская, поэтому противники были прежде всего соплеменниками. Аппиан так пишет об этом: «Сблизившиеся корабли сражались всеми способами, экипажи их перескакивали на неприятельские суда, причем с обеих сторон одинаково нелегко уже было отличать неприятелей, так как и оружие было у всех одно и то же, и говорили почти все на италийском языке (корабли можно было отличить только по цвету боевых башен. — А. X.). Условленный пароль в этой обоюдной свалке делался известен всем — обстоятельство, послужившее для множества разнообразных обманов — с обеих сторон; друг друга не узнавали как в бою, так и в море, наполнившемся телами убитых, оружием, обломками кораблей».

Первая схватка научила противников осторожнее пользоваться зажигательными снарядами — при тесном соприкосновении судов пожар был равно опасен и для той, и для другой стороны. Обе армии со смешанными интересом и страхом смотрели с берега за этой битвой. Они понимали, что решается исход войны, однако долгое время ничего не было ясно: «жалобные вопли попеременно раздавались то с той, то с другой стороны».

Вновь в битве наступил краткий перерыв. Перед началом третьей схватки Агриппа, подсчитав по цветным башням в общем столпотворении количество выведенных из строя и тонущих кораблей, понял, что судов противника гибнет заметно больше, чем его собственных. Он указал на это своим командирам и морякам флагмана, а затем передал сообщение об этом на другие суда. Вряд ли оно дошло до всех кораблей, но следующий натиск окрыленных цезарианцев был особенно силен. Они стали теснить противника непрерывно, все усиливая давление. Часть судов Помпея, которым приходилось особенно туго, прибегла к крайним мерам: сбрасывая башни, чтобы избавиться от лишнего веса, они бросились наутек в сторону Мессанского пролива. Однако спастись таким образом удалось только семнадцати кораблям, остальные Агриппа отрезал обходным маневром и начал прижимать к берегу. Некоторые разбились — как, впрочем, и часть не в меру рьяно преследовавших их цезарианских судов, другие, пытаясь укрыться под каменистым берегом, становились на якорь, где их либо брали на абордаж, либо жгли. Теперь сдались на милость победителя и немногие суда Помпея, продолжавшие еще сражаться.

Исход битвы также был весьма показателен. Агриппа потерял всего три (!!!) корабля, в то время как у Помпея оказались затопленными 28 кораблей, потерял он и большинство других: кроме семнадцати, прорвавшихся из окружения, все остальные были сожжены, разбиты о скалы или захвачены цезарианцами.

Полностью деморализованный Помпей бежал из Навлоха в Мессану, бросив свои войска на произвол судьбы. Их командующий сдал подразделения легионеров Октавиану, потом сдалась и конница. Узнав по пути в Мессану о сдаче войск, Секст Помпей оставил плащ полководца и, переодевшись в гражданское, приказал гонцу мчаться в Мессану и начинать эвакуацию, к которой, собственно, уже давно готовились. Все войска Помпея вскоре сдались, кроме Плиния в Лилибее, который со своими восемью легионами был вызван Помпеем в Мессану. Помпей же, не дожидаясь его, бежал на тех самых семнадцати судах к Антонию, мать которого он некогда спас и теперь рассчитывал на взаимность.

Встреча не состоялась, и Плиний занял Мессану, после чего был осажден в ней Агриппой и подошедшим Лепидом. Кстати, дальнейшие действия Лепида очень напоминали сепаратную капитуляцию Германии, подписанную западными союзниками в мае 1945 г. без участия советской стороны: Плиций начал переговоры о сдаче, и Агриппа предложил подождать до утра (он хотел дождаться приезда Октавиана), а Лепид той же ночью от своего имени заключил мир. При этом он рассчитывал переманить к себе легионеров Помпея — им не только сохранили жизнь, но и разрешили вместе с войсками Лепида грабить Мессану (!), чему они и предавались до утра.

Вскоре разногласия между взбешенным Октавианом и Лепидом достигли предела. Лепид ссылался на то, что он первым высадился на Сицилии и теперь она принадлежит ему. Октавиан был даже вынужден держать свой победоносный флот в море на якоре из опасения, что люди Лепида его подожгут. Лепид пытался переманить к себе легионеров Октавиана, но авторитет Октавиана был весьма высок, и вскоре как раз он перевербовал практически всех воинов своего бывшего союзника. Оставшийся ни с чем Эмилий Лепид был смещен со всех постов (ему оставили только его жреческое звание) и отправлен доживать век в собственное поместье. Триумвиры превратились в дуумвиров.

Октавиан стал обладателем гигантской военной силы. 45 легионов, 25 тысяч всадников и более 40 тысяч легкой пехоты — все это было в его распоряжении, кроме того, он владел шестью сотнями боевых кораблей. Вскоре войска двумя партиями на транспортных судах были отправлены в Италию. Не менее полутора тысяч транспортных судов, большей частью взятых у состоятельных людей, он возвратил их прежним владельцам. Одолженные у Антония корабли он также отослал в Тарент.

Именно тогда Октавиан объявил мир. Из всех почестей, установленных для него сенаторами, Октавиан принял лишь учреждение ежегодного праздника в дни одержанной им победы и установку на Форуме его золотой статуи с надписью: «На суше и на море он восстановил нарушавшийся долгими распрями мир». Характерно, что постамент статуи представлял собой ростральную колонну — в нее были вделаны носы кораблей, символизировавшие победу именно в морской битве.

Октавиан не преследовал Помпея — тот не был в числе убийц Цезаря. Помпей сам себя привел к вполне бесславному концу. Вначале он скитался по морям — ограбил в Италии на мысу Лациний храм Юноны, потом отплыл в Митилену, где и задержался. Тут пришло известие о поражении Антония от парфян и его прибытии в Александрию. Помпей вознамерился столкнуть его с пьедестала и занять его место. Он затеял большую политическую игру и стал рассылать письма всем, на кого мог опереться в реализации своих честолюбивых замыслов: от Фракии и Понтийского царства до парфян. Он начал собирать свой собственный новый флот и тренировать их экипажи — на словах заявляя, что делает это как бы для Антония и против Октавиана. Антоний не поверил, и был прав. Он выслал из Сирии флот с войсками под командованием Марка Тития. Тому было приказано воевать с Помпеем не на жизнь, а на смерть, коль скоро он враг, или привести его с почетом к Антонию — коль скоро он сдастся.

Помпей уже начал свою войну. В 35 г. до н. э. он захватил город Лампсак близ Геллеспонта и осадил многострадальный Кизик с использованием сил своего флота. Войско его росло, флот строился. Вскоре он занял Никею и Никомедию. Однако Титий и Гай Фурний, назначенный Антонием командовать еще одной армией, собрали изрядные силы против Помпея. К Фурнию прибыли 70 из тех кораблей, что когда-то Антоний послал Октавиану, а позднее тот вернул обратно, — они пришли с Сицилии. Титий привел еще 120 боевых кораблей. Командующие собрались в Проконнесе. Помпей, боясь их намного более многочисленных войск, сжег свой флот и, вооружив гребцов, пополнил число воинов. Это было откровенной глупостью. Качественными легионерами они не стали, а Помпей все-таки недавно был признанным владыкой морей и, как он сам говорил, сыном самого Нептуна. Кроме того, от Помпея к Антонию убежала масса соратников, и он остался почти без командиров.

Прошли переговоры. Все думали, что Помпей сдастся. Однако ночью, оставив в своем лагере обычные огни и приказав в обычное время подавать сигналы сторожевыми трубами, Помпей вышел из лагеря с легковооруженными пехотинцами, не сказав даже им, куда они идут. Он хотел сжечь стоявший у берега флот Тития. Но, как это часто бывает, все спутал перебежчик. Ничего не зная о плане, он сообщил антонианцам о направлении движения Помпея с отрядом. Догадаться было нетрудно. Когда на помпеянцев напала конница противника, солдаты перешли на сторону Антония. Помпею оставалось только сдаться. Вскоре его убили.

Так завершилась жизнь последнего из трех ярчайших представителей славной династии Помпеев, совершивших самые главные дела в своей жизни на морях — либо во славу Рима, либо к его бесчестью. Впрочем, каждый из них достаточно искренне верил в правоту собственных предприятий и верность избранного пути.

Наступили новые времена. Антоний продолжал оставаться на Востоке. Октавиан — весьма, надо сказать, лицемерно — обвинил его в «необоснованном» убийстве Секста Помпея. Это явилось дополнительным поводом к охлаждению и, в перспективе, стремительному ухудшению отношений между недавними союзниками. Вскоре Антоний публично заявил о своем браке с Клеопатрой. Более того, он начал чеканить монеты с изображением себя и Клеопатры и дарить египетской царице и своим детям от нее римские территории в восточных провинциях. В число этих земель вошли Армения, Мидия, Парфия, Финикия, Сирия и Киликия. Все это, безусловно, невероятно раздражало римлян, и ряд сенаторов в особенности, и было понятно, что долго так продолжаться не может. В Риме циркулировали слухи о том, что Антоний давно стал простым орудием в руках Клеопатры, что он совершенно потерял разум и волю, околдованный приворотными зельями царицы, что римскими легионами на Востоке распоряжаются евнухи и служанки Клеопатры. Впрочем, все это было недалеко от истины.

Октавиан раздувал эти настроения, тем более, что у него самого в сенате было немало противников, ориентировавшихся на Антония. Они обвиняли Октавиана в отстранении от власти Лепида и прочих грехах. Общая ситуация клонилась к тому, что отношения между двумя соправителями должны были вылиться в открытую вражду с применением военной силы. Должен был остаться только один. Осенью 33 г. до н. э. Антоний отправил войско под командованием своего полководца Канидия Красса (бывшего полководца Лепида) из Армении к малоазийскому побережью и вскоре сам отправился туда же — в город Эфес. Военные приготовления Антония вызвали естественное беспокойство Октавиана. 1 января 32 г. до н. э. только что избранный консул Гай Соссий выступил в сенате с речью, направленной против Октавиана. Через несколько дней Октавиан, окружив сенат своими войсками, потребовал от сенаторов вынесения специального решения, направленного против Антония. Одновременно с этим он разрешил всем сочувствующим Антонию покинуть Рим, чем и воспользовались оба консула и более 300 сенаторов — все они вскоре добрались до Антония. Вслед за этим сенат объявил войну египетской царице Клеопатре, имея формальным casus belli присвоение ею римских владений. Поскольку Антоний выступил на защиту своей союзницы и жены, то он также был объявлен «врагом Республики». Началась еще одна — Бог знает какая уже по счету за последние 60 лет — гражданская война. Впрочем, не надо было быть слишком прозорливым, чтобы догадаться, что она, скорее всего, станет последней: слишком мало фигур уже оставалось на доске римской политической истории.

Весну 32 г. до н. э. Антоний оставался в Эфесе, собирая силы для похода в Грецию и Италию. Как только завершился период зимних штормов, в Эфес прибыла египетская эскадра в составе 200 боевых кораблей и огромного количества транспортников. Клеопатра шла на своем флагмане, носившем, насколько известно, название «Антониада». Вначале Антоний собирался отправить царицу обратно, однако та, вместе с Кандием Крассом (он был подкуплен царицей), убедила Антония, что ей совершенно необходимо остаться в его ставке. Вероятно, это было его роковой ошибкой — хотя, впрочем, сомнительно, чтобы Антоний выиграл эту войну и в отсутствие Клеопатры. Хуже всего было то обстоятельство, что в атмосфере типично восточного интриганства, которая теперь установилась в ставке Антония, полководцы и военачальники высокого ранга, обиженные царицей Египта, в массовом порядке бежали к Октавиану. Через этот канал шла утечка информации, да и с кадровой точки зрения командный состав был серьезно ослаблен.

Антоний и Клеопатра со своими силами постепенно перемещались на запад. Вначале их базой стал остров Самос, потом — Афины. Общая численность флота к концу 32 г. до н. э. достигла 800 боевых и грузовых кораблей, войско насчитывало не менее 19 легионов. Впрочем, штаб этой армии больше напоминал бродячий цирк, поскольку туда были созваны все доступные актеры, музыканты и певцы, устраивавшие бесконечные представления и праздники. Как пишет Плутарх, «в народе с недоумением говорили: каковы же будут у них победные празднества, если они с таким великолепием празднуют приготовления к войне?!»

Впрочем, главной ошибкой Антония было промедление в нападении, в результате которого его противники успели подготовиться. Армия и флот Октавиана, возглавленные его славным адмиралом и полководцем Агриппой, выдвинулась навстречу противнику. Они сконцентрировались в Брундизий и Таренте. С другого берега моря подошли силы Антония и Клеопатры. Обе армии вышли друг против друга, и главной интригой было то, кто именно сумеет взять стратегическую инициативу в свои руки и первым переправится на противоположный берег — Антоний в Италию или Октавиан на Балканский полуостров.

Важнейшим и наиболее значимым сражением этой войны стала морская битва у мыса Акций. Надо сказать, что в подавляющем большинстве произведений, посвященных истории римского флота либо истории войн на море вообще, этому сражению уделяется первостепенное внимание. Чаще всего битва при Акции оказывается единственной морской битвой, которая ассоциируется с историей римского военно-морского флота. Это, безусловно, глубоко ошибочно. Битва при Акции не была ни самой массовой, ни самой продолжительной, ни самой кровопролитной, ни даже самой напряженной. В ней не было исключительных, экстраординарных тактических находок, не было и случаев применения каких-либо сверхновых технических средств ведения морского боя, хотя и присутствовала существенная «изюминка», о которой пойдет речь несколько ниже. Значение этого сражения совершенно в другом — оно интересно не столько с тактической, сколько с политической и стратегической точек зрения.

Прежде всего, Акций стал последним крупным и масштабным сражением на море в римской истории вообще. Никогда более столь значительные силы уже не сойдутся на морских волнах ни во славу Великого Рима, ни за обладание ею. И, во-вторых, именно этой битвой, фактически, закончилась эпоха гражданских войн и одновременно с нею — эпоха Римской Республики. Акций стал хронологической границей, после которой наступила эпоха Империи. Не зря в некоторых городах стали вести новый отсчет времени, открыв так называемую «актийскую эру», началом которой стал день сражения.

Как говорили, Октавиан собрал флот в составе 260 боевых кораблей, отличавшийся не «хвастливою высотою или громадными размерами кораблей, но удобоуправляемостью, быстротой и безупречной оснащенностью каждого судна». Многие из этих судов служили во флоте еще со времен войны с Секстом Помпеем, некоторые были спущены на воду совсем недавно. Агриппа и Октавиан располагали множеством хорошо обученных кадров моряков. Значительное количество из этих кораблей относилось к типу либурн — таковых были никак не менее половины общей численности, были суда и более тяжелых классов: триремы, квадриремы, квинкверемы и, вероятно, даже гексеры — крупнее судов не было. Более крупные корабли несли на себе боевые башни и артиллерию, но таких кораблей было совсем мало, и отнюдь не они, а именно либурны в конечном итоге определили исход грядущего сражения.

Затем Октавиан отправил к Антонию гонцов с требованием не терять времени даром, а немедленно выйти с флотом в море, где и померяться силами. Антоний в ответ вызвал Октавиана на поединок, а в случае отказа предлагал сразиться у Фарсал, где когда-то сражались Цезарь и Помпей. Чтобы понять весь комизм ситуации, надо помнить, что Октавиан был довольно хилым и с военной точки зрения малоспособным человеком, в то время как Антоний — типичным «солдатским императором», как сказали бы позднее: большого роста, огромной физической силы и с грубоватыми манерами.

Что касается флота Антония, то в его составе было большое число огромных по размерам кораблей, среди которых были и легкие суда, и тяжелые — от трирем до децемрем. Вероятно, следует считать неоспоримым фактом, что здесь были выставлены наиболее крупные суда в истории античного мира — и с этой точки зрения война Антония и Октавиана и морские битвы в ее ходе все же по-своему уникальны. Стремление к безмерному увеличению размеров и водоизмещения кораблей, свойственное эллинистическим государствам, теперь вылилось в свою финальную фазу. Как сообщает Дион Кассий, эта гигантомания имела под собой вполне четкое обоснование. Антоний был прекрасно знаком с ходом и результатами последнего сражения Агриппы с Секстом Помпеем при Навлохе. Именно анализируя это сражение, он и пришел к выводу, что исход битвы был предопределен тем, что корабли Агриппы были крупнее кораблей Помпея и на них было больше морских пехотинцев. Так что размеры кораблей Антония стали результатом не только традиций, но и новаторства — он старался превзойти вероятного противника и, как водится в таких случаях, перегнул палку.

Большое количество штурмовых надстроек, башен и метательных приспособлений делало его флот, казалось, еще более грозной силой, однако это был, как говорится, колосс на глиняных ногах. На кораблях остро не хватало команды, и триерархи совершенно открыто буквально отлавливали по всей Греции кого попало: путников на дорогах, погонщиков ослов, жнецов, безусых мальчишек. Эта публика вливалась в отряды гребцов и насильно занимала свои места на веслах, однако размеры кораблей были таковы, что даже и с привлечением этого персонала скамьи гребцов оставались полупустыми. Это, в действительности, имело самые удручающие последствия для флота Антония — его кораблям остро недоставало мощности, поэтому они были крайне тяжелы и неповоротливы на плаву. Все это дорого обойдется мужу Клеопатры, которая, надо сказать, всячески раздувала в Антонии самоубийственное стремление биться на море.

В ситуации конца 32 г. до н. э. исключительное значение имел контроль над многострадальной Керкирой, которая была ключом к переправе. Флот Антония уже подходил к Керкире, когда показались подходящие корабли под командованием Агриппы. Антоний отступил и укрепился на мысе Акций. Но и Агриппа также не сумел овладеть островом: начавшиеся зимние бури и шторма сорвали высадку. В результате флот Октавиана вернулся в Италию, а Антоний, оставивший армию на мысе Акций, уехал со своей ставкой зимовать в Патры (на полуострове Пелопоннес), оставив армию и флот в лагере на Акции. Весной 31 г. до н. э. в Патры пришла весть: Октавиан не только захватил Керкиру, разгромив при этом одну из флотилий Антония, но и сумел закрепиться на балканском побережье: он высадил здесь войска в количестве почти 75 тысяч человек, и занял местность в Эпире, именовавшуюся Торина (т.е. «мешалка»). Его войско располагалось примерно в 35 километрах от лагеря Антония. Клеопатра, смеясь, говорила: «Ничего страшного! Пусть себе сидит на мешалке!». Однако Антонию было не до смеха.

Армия Октавиана и Агриппы двинулась вперед. Ей навстречу Антоний вывел все свое войско, сняв к тому же солдат и с кораблей собственного флота. Опасаясь, что его лишенные морских пехотинцев суда станут легкой добычей Агриппы, он предпринял откровенный блеф. Антоний приказал вооружить гребцов и расставить их на палубе как бы для настоящего боя и в полной готовности. На опустевших палубах весла были закреплены в таком положении, чтобы издали казалось, что их держат гребцы, которые готовы немедленно налечь на рукоятки и ринуться в битву. В таком состоянии суда были расставлены в боевых порядках в устье залива, носами к противнику. Обман возымел действие. «Купившись» на гребцов, воинственно стоящих на палубе, Агриппа и Октавиан предпочли не рисковать и, не предпринимая атаки, отступили.

Оба войска расположились лагерями по разные стороны Амбракийского залива: Октавиан на северном берегу, Антоний — на южном. Антоний в основном бездействовал. С помощью построенных на реках и ручьях плотин Антоний затруднил снабжение армии Октавиана водой. Агриппа, в свою очередь, используя часть сил своего флота, захватил Патры, Коринф и остров Левкаду, находившийся у самого Амбракийского залива. В результате армия Антония была блокирована отчасти с суши и полностью — с моря, и подвоз продовольствия из Египта и Азии был отрезан. В лагере начинался голод и дезертирство, многие пополняли армию Октавиана и Агриппы. В который уже раз Октавиана спасала нерешительность его противников.

В конце августа 31 г. до н. э. Антоний созвал военный совет. Убедившись, что флот ни в чем не имеет успеха и представляет из себя скорее обузу, чем реальную силу, Антоний все более склонялся к тому, что стоит перебороть противника на суше. Его правая рука, Канидий Красе, также склонял своего главкома к сухопутному образу ведения войны. Он призывал его отослать Клеопатру назад в Египет, сжечь оставшийся флот, от которого и так мало толку, и двигаться вглубь Балкан — во Фракию или Македонию (к войскам царя гетов, обещавшего помочь), где и дать сухопутное сражение, которое должно решить исход дела. На море Антоний явно уступал противнику, на суше же и сейчас имел превосходство — у него было не менее 100 тысяч солдат против 75 тысяч войск Октавиана. Полководческие таланты Антония были общеизвестны, а войска еще не успели разложиться и проявляли все еще вполне приличное состояние духа. Будет глупо, сказал Канидий, распределить это войско по кораблям и потратить его впустую.

Однако верх на совете взяло мнение Клеопатры. Именно она настояла, чтобы исход войны решился битвой на море. Потеряв флот и пусть даже одержав победу на суше, Антоний потеряет всякую возможность как переправиться в Италию, так и уйти в Египет. Плутарх полагал, что царица заботилась прежде всего о собственном спасении — высматривала себе дорогу для бегства, думая лишь о том, что именно таким способом легче всего сможет ускользнуть в случае поражения. Кто знает теперь — быть может, все именно так и было на самом деле. Спросить у самой Клеопатры уже не удастся. Однако зададим себе вопрос — разве она была не права? Традиционное мнение римских историков, пронизанное взглядами официальной пропаганды победителей, не должно смущать непредвзятого аналитика: шансы на море у Антония были слабы, но утратив флот, он терял и последние из них. А Клеопатра, несомненно, была кем угодно, но не взбалмошной и безмозглой дамой. Уровню ее стратегического мышления, как мы знаем на примере всей ее яркой жизни, могли позавидовать многие государственные деятели не только эпохи античности. Видимо, Антоний продолжал это понимать: он полностью согласился с ней, решил дать сражение на море и, в случае успеха, прорвать блокаду.

За несколько дней до сражения армия и флот Антония чуть не оказались обезглавленными. Лагерь сообщался с якорной стоянкой флота проходом, по обеим сторонам которого были легионерами отстроены длинные стены — миниатюрная копия системы Афины—Пирей. Антоний частенько хаживал к своему флоту по этой дороге, причем обычно без всякой охраны, в сопровождении одного-двух человек. Раб-перебежчик сообщил об этом Октавиану, и тот устроил засаду. Однако дело сорвалось, поскольку солдаты слишком рано выскочили из засады у стены, и захватили лишь охранника Антония, шедшего впереди, сам же главнокомандующий спасся бегством.

Но битва приближалась неумолимо — впереди была осень, а за ней шла зима. В отличие от Агриппы с Октавианом ждать Антонию было нечего.

Приняв решение дать морской бой, Антоний распорядился сжечь все египетские суда, оставив только 60 наиболее крепких и качественных из них. Часть из его тяжелых кораблей также не участвовала в сражении — Антоний провел отбор и выбрал самые большие или наиболее прочные. Именно их он укомплектовал гребцами и моряками по полному штату. В результате флот насчитывал 360 кораблей, почти исключительно тяжелых классов. Учитывая, что у Октавиана по-прежнему оставались его 260 кораблей, а они были в основном легкими, можно смело утверждать, что суммарное водоизмещение Антониева флота было минимум в три раза больше, чем у его противника. На кораблях было размещено в общей сложности 20 тысяч легионеров и две тысячи лучников. Один из его старых боевых командиров, префект когорты, весь покрытый шрамами от бесчисленных сражений под началом Антония, встретившись со своим командующим, заплакал и сказал: «Ах, император, ты больше не веришь этим шрамам и этому мечу и все упования свои возлагаешь на коварные бревна и доски! Пусть на море бьются египтяне и финикийцы, а нам дай землю, на которой мы привыкли стоять твердо, обеими ногами, и либо умирать, либо побеждать врага!» Антоний, ничего не сказав, лишь жестом и взглядом призвал ветерана мужаться. Похоже, он сам сомневался в успехе мероприятия. Капитаны собирались оставить паруса на берегу, однако Антоний приказал погрузить их на корабли — чтобы можно было, дескать, преследовать бегущего неприятеля.

Однако сражение откладывалось: четыре дня сильный ветер, и бурные волны не давали начать битву; только наутро пятого дня наступил штиль, и море сделалось ровным, как зеркало. Антоний вместе с Геллием Попликолой возглавил правое крыло своего флота, где стояли три эскадры; Целий и Геллий Соссий командовали двумя эскадрами левого крыла. Марк Октавий и Марк Инстей возглавляли центр строя. Шестьдесят оставшихся египетских кораблей Клеопатры находились в резерве позади боевых порядков флота Антония.

Октавиан также разделил свой флот на три отряда: правое крыло он возглавил сам вместе с Марком Лурием, центром предводительствовал Луций Аррунций, а левым доверили командовать Агриппе. Впрочем, он же осуществлял и общее руководство флотом.

Канидий Красе и командовавший армией в отсутствие императора Октавиана Тит Статилий Тавр выстроили свои войска на противоположных берегах залива. Воины на берегу отлично понимали напряженность момента: они знали, что здесь, на их глазах, в море, решается судьба войны.

Утром 2 сентября 31 г. до н. э. в устье Амбракийского залива, на западном побережье Греции, напротив мыса Акций, в бою сошлись два римских флота.

Оба главкома осмотрели свои флоты. Причем Антоний, объезжая на лодке свои корабли, призывал воинов сражаться уверенно, как если бы они находились на суше. Он указывал подчиненным, что следует полагаться на большую тяжесть собственных кораблей, а кормчим приказывал, принимая таранные удары судов противника, стойко удерживать свои корабли на месте, как если бы они стояли на якорях, а также остерегаться сильного течения в устье залива. Антоний планировал перегородить залив полностью, выстроив флот в линию и уперев фланги в его берега. Массивные корабли должны были исключить как прорыв вражеских либурн сквозь строй, так и обход с флангов. Судя по всему, никаких активных действий Антоний предпринимать без нужды сам не собирался.

Октавиан, поутру обходной дорогой направившись к флоту, встретил погонщика ослов, который, узнав императора, ободрил его, ответив на вопрос, как его зовут: «Эвтих-Счастливец, а моего осла — Никон-Победитель». На своей флагманской триере Октавиан обошел строй и осмотрел его. Добравшись до своего правого крыла, он рассмотрел флот противника. Октавиан был поражен, насколько недвижимо стоят враги — казалось, они отдали якоря. Он удерживал свои корабли на расстоянии восьми стадий (около полутора километров) от противника в течение нескольких часов. Целью Агриппы было, напротив, всеми силами постараться «вытащить» врага из залива в открытое море.

Около полудня подул ветер с моря, и кормчие Антония на левом фланге, фактически нарушив приказ, привели в движение левое крыло. Надеясь на высоту, громадные размеры и неуязвимость своих кораблей, они начали выдвигаться из залива. Заметив это, обрадованный Октавиан приказал своему крылу дать задний ход, стремясь еще дальше выманить сдвинувшегося с места противника в море и по возможности оторвать его крыло от общего строя, после чего окружить его своими отлично снаряженными судами, превосходившими противника как в скорости, так и в маневренности — на тяжелых судах Антония все еще недоставало гребцов.

Теперь, наконец, флоты вошли в соприкосновение, и завязался настоящий морской бой. Однако — и об этом стоит сказать отдельно — в нем все-таки была своя особая черта. В силу того, что классы кораблей кардинально различались, классический таранный бой, да и собственно абордаж оказались просто невозможными. Перетяжеленные и инертные корабли Антония при недостатке команды никак не могли набрать скорость для таранного удара, а без этого он был попросту неэффективен. Корабли же Октавиана сами избегали таранных атак в скулы или носовую оконечность судов противника, поскольку те были обиты листовой бронзой и практически неуязвимы. Более того, они не могли добиться результата и при ударе в борт, поскольку тараны крошились и разламывались на куски от ударов, наталкиваясь на толстые четырехгранные брусья корпусного набора, скрепленные мощными железными скобами.

В результате сражение преимущественно свелось к ожесточенной перестрелке, походя в большей степени, как пишет Плутарх, на сухопутный бой или, вернее, на бой у крепостных стен. Три или четыре либурны Октавиана окружали один неприятельский корабль, после чего в дело шли копья, стрелы, зажигательные снаряды, летевшие из-под прикрытия в противника. Тем же самым отвечали и корабли Антония, у которых в башнях стояли порой весьма тяжелые и мощные катапульты. Таким образом, реализуя принцип концентрации своих сил против отдельных малоподвижных кораблей противника, Октавиану удалось снивелировать серьезное численное превосходство врага.

Так что правое крыло цезарианцев и левое — антонианцев оказались связаны боем, который длился уже довольно долго. Наблюдая за этим, Агриппа принял решение растянуть свой фланг, намереваясь зайти противнику в тыл. Видя это, Попликола повторил его маневр, выдвигая свой фланг. В результате он оторвался от середины строя. В центре антонианцев началось замешательство: там поняли, что их фланги остаются открытыми. Именно этим и воспользовался командовавший центром цезарианцев Аррунций, который теперь напал на оставшийся в заливе центр Антония с наиболее крупными кораблями.

Теперь все корабли сторон, кроме резерва Клеопатры, оказались связаны боем. Сражение действительно стало всеобщим. Бой, разбившийся на три очага, продолжался без явного перевеса той или другой стороны, когда произошел случай, ставший одной из самых интригующих загадок всей античной истории, а не только битвы при Акции. Те самые шестьдесят боевых кораблей египетской царицы, которые до сей поры так и не приняли участия в сражении, внезапно подняли паруса и обратились в бегство с поля битвы. Поскольку все море было покрыто сражающимися друг с другом кораблями, суда Клеопатры прокладывали себе дорогу, пробираясь между воюющими. Прорываясь, они вносили смятение в ряды своих и приводили в полное недоумение противников. Пользуясь попутным ветром, корабли царицы ушли на юг, в сторону полуострова Пелопоннес. Несколько десятков либурн Октавиана были высланы в погоню.

Именно тогда Антоний и совершил свою последнюю и наиболее трагическую ошибку, поставившую жирный крест на его карьере, а также и на самой его жизни. Едва заметив, что его жена покидает поле боя, Антоний тотчас, как будто позабыв обо всем на свете, бросил на произвол судьбы всех тех людей, которые сражались и умирали за него или, по крайней мере, за его дело — что в те времена было практически одно и то же. В сопровождении всего двух человек — сирийца Алекса и своего приближенного Сцеллия — он перешел на пентеру, бывшую одним из самых быстроходных кораблей его флота, и бросился вслед за своей возлюбленной.

Где-то во время этого бегства с Антонием произошла серьезная психологическая перемена, и он сломался окончательно. Догнав флагман Клеопатры «Антониаду», он поравнялся с ней. Клеопатра, узнавшая Антония, приказала поднять соответствующий сигнал на своем корабле и, когда пентера приблизилась к борту «Антониады», Антония приняли на борт. Однако он пребывал в полностью невменяемом состоянии — он не видел Клеопатры и сам не желал показаться ей на глаза. В полном одиночестве Антоний молча сидел на носу корабля, обхватив голову руками.

Наконец либурны Октавиана, высланные в погоню, настигли флот Клеопатры. Антоний, завидев противника, очнулся и, более того, принял командование судном на себя, развернув его и двинувшись в атаку, чем отогнал все суда преследователей, кроме одного. Им командовал некий спартанец Эврикл, сын Лахара, обвиненного Антонием в морском разбое и обезглавленного за это. Вставший во весь рост на носу корабля Клеопатры Антоний спросил, кто это так упорно за ним гонится? Потрясая копьем и целясь в Антония, Эврикл ответил, однако в Антония попасть ему так и не удалось — то ли в силу быстроты хода корабля Клеопатры, то ли еще почему-либо. Эврикл, вместо атаки «Антониады», напал на еще один флагманский корабль Клеопатры (их было два) и протаранил его, сбив рулевое весло и лишив управления. Он захватил впоследствии еще одно судно царицы с драгоценной столовой посудой. Едва лишь Эврикл отстал, Антоний опять впал в прострацию и просидел так на носу корабля в течение трех суток, пока судно не пристало у Тенара в Пелопоннесе. Только здесь рабыни Клеопатры настояли, чтобы Антоний встретился с царицей, а затем убедили их разделить и стол, и постель.

После бегства Клеопатры, а затем и Антония, битва продолжалась еще несколько часов. Ветер свежел, и волны, становившиеся все выше, наносили серьезные повреждения кораблям антонианцев. Цезарианцы во время боя кричали своим противникам, что командующий бросил их, а Октавиан сам провозгласил, что готов простить и помиловать своих противников. Своими глазами бегство Антония видели немногие, и решительно никто не мог поверить, что он мог бросить свои девятнадцать нетронутых легионов и двенадцать тысяч всадников. Все знали его как испытанного и стойкого солдата, который, пережив всякие превратности воинской судьбы, вряд ли мог поддаться настроению момента. И все же, примерно после четырех часов боя, их флот, наконец, прекратил борьбу.

Точно так же и войска на берегу в течение семи дней не покидали своего лагеря: они все надеялись, что их полководец вернется, и отвергали любые предложения Октавиана о сдаче.

Результаты битвы были вполне однозначны: полный разгром Антония, однако сражение оказалось на удивление «бескровным». В этом сражении с обеих сторон погибло не более пяти тысяч человек, практически весь флот Антония был захвачен — в руки Агриппы и Октавиана попало триста боевых кораблей.

К Антонию в Тенару тем временем постепенно собирались транспортные корабли и съезжались уцелевшие в сражении друзья и соратники — по их словам, весь военный флот погиб, но армия еще держалась, и надежда еще была. Антоний отправил к Канидию гонца с приказом немедленно отступать через Македонию в Малую Азию. Сам же, раздав друзьям полный корабль драгоценностей и золотой и серебряной утвари из царских кладовых, велел им спасаться, кто как сможет, а сам отплыл с Клеопатрой в Египет. Канидий не дождался гонца — в один из дней он скрылся из лагеря, после чего легионеры сдались Октавиану.

В Египте, отрезанный даже от информации о своем сдавшемся войске и преданный своими командирами, Антоний, наконец, вынужден был уехать в Александрию, где неугомонный ум Клеопатры затеял еще одно по-своему гениальное мероприятие. Царица собиралась, взяв с собой ценности и войска, перетащить корабли флота из Средиземного моря в Красное — примерно на месте нынешнего Суэцкого канала, а затем уйти на них в Персидский залив и искать пристанища на новой родине, в заморских землях. Однако эта задумка не удалась: арабы сожгли первые суда из перетаскиваемых волоком, а Антоний все еще надеялся на свое давно уже несуществующее войско в Македонии.

Конец известен. Вначале Антоний уединился на молу, вдававшемся в море, и не хотел никого видеть. Когда же к нему прибыл сам Канидий и рассказал о том, что произошло с войском, Антоний преобразился. Как будто радуясь тому, что конец близок, он с Клеопатрой в ее дворце начал увеселять весь город пирами, вином и денежными раздачами. Через 11 месяцев, 1 августа 30 г. до н.э., в Александрийскую гавань вошел флот Октавиана. Последние солдаты и моряки Антония перешли на его сторону и сдали остатки флота. В результате Антоний, а затем и Клеопатра покончили с собой.

Октавиан достиг того, о чем, вероятно, только в самых смелых мечтах думал еще несколько лет назад — он остался один. Десятилетия кровопролитных гражданских войн завершились. Республика превратилась в Империю, а в Средиземноморье впервые в истории воцарился мир — все оно стало территорией одного государства, которое до безумия радо было — в лице едва ли не каждого из его жителей — испытать на себе давно забытое ощущение мира. Эллинистический мир прекратил существование — даже то, что не вошло в состав Империи, испытывало ее абсолютное влияние. Наступила эра Великого Рима.

Многие пытались объяснить алогичное и немотивированное поведение и Клеопатры, и Антония, приведшее к такому исходу. Все теории сводятся к придумыванию фактов, которые отсутствуют в источниках. Одни говорили, что правое крыло антонианцев не смогло отойти в залив, хотя и стремилось это сделать, — за ними стояли корабли Клеопатры. Тогда корабли крыла сдались, а Клеопатра, увидев это, решила прорваться и спасти хотя бы свои корабли. Еще более фантастично мнение, что Антоний и царица изначально собирались бросить армию (вспомним погруженные на суда мачты и паруса), но сбежать смогла лишь часть флота (?), остальные суда из-за штиля оттеснили обратно, где они и сдались (это через два-три часа ожесточенного сопротивления?). На фоне подобных «идей» версия античной историографии о помутнении рассудка из-за любви и вмешательстве злого рока, честное слово, выглядит гораздо убедительнее.

Если же говорить серьезно, то единственный вопрос, который действительно возникает — могла ли битва окончиться иначе? Иными словами, был ли шанс у Антония? Флот Агриппы—Октавиана владел и стратегической, и тактической инициативой. Суда Антония, даже укомплектованные по штату, не могли сравниться с его судами ни в скорости, ни в маневренности. И здесь, безусловно, не имело значения, в узкости шел бой, или в открытом море — огромная парусность надводного борта и волнение в открытом море еще больше усложнили бы морякам Антония жизнь. Вот прижав противника к берегу, к камням… Да кто же им позволил бы это сделать, спрашивается? Так что вопрос о маневрировании и маневренном бое в частности решается вполне однозначно.

Остается самый сильный аргумент флота Антония — огневая мощь. Несомненно, по «суммарному залпу» они превосходили противника примерно так же, как и по водоизмещению — сиречь минимум втрое. Однако крайне симптоматично, что количество плененных судов было практически идентично количеству участвующих в битве. То есть ни один из кораблей Антония не сожгли. Это, в принципе, неудивительно. Но из источников не следует и того, что флот цезарианцев понес хоть сколько-нибудь ощутимые потери в корабельном составе. Так что массированный обстрел наносил урон живой силе, но не кораблям. Вероятно, средства пожаротушения, системы защиты — вроде разного рода мокрых навесов из досок и кожи, ненатянутой ткани и т. д. — достигли уже такого совершенства, что надежно защищали корабли и той, и другой стороны. К тому же была еще и маневренность — меткость при стрельбе по движущейся цели снижалась, а когда атаковали с трех или четырех сторон…

Иными словами, подводя итог, надо отметить, что с тактической точки зрения цезарианцы победили в самом начале — бой пошел по их схеме, антонианцев вытащили из залива в море и связали боем. Сражение на измор, теоретически, могло продолжаться очень долго: недостатки одной из сторон в чем-либо компенсировались достоинствами в чем-то другом. Так что флот Антония мог держаться и дольше, но подвижность флота Октавиана обязательно доконала бы его — не в этот день, так на следующий. Более важно было то, что Антоний уже проигрывал общую стратегическую инициативу во всей войне. И, наконец, за ним стояла отжившая традиция. Отживший образ эллинистического владыки, который прочно утвердился за Антонием, был еще как-то понятен на Востоке, но не лез — в прямом и переносном смысле — ни в какие из ворот Вечного города. В то же время расчетливый и хладнокровный Октавиан, вполне откровенно демонстрировавший свои ультрамонархические замашки и желания, отчетливо увязывал их с идеями старой римской республиканской демократии — он, во всяком случае, был римлянам понятнее. Да и с чисто исторической точки зрения за ним было будущее: новая фаза формации в Древнем Риме была неизбежна. Антоний проиграл, только задумав эту войну, а скорее всего, еще много лет назад, ввязавшись в борьбу за власть.

Вместе с ним ушла в прошлое и эра «гонки вооружений» в области морских вооружений. Гнаться стало не за кем. Враги были несопоставимы по силам: как если бы страна, располагающая авианесущим флотом, осталась в мире, где все остальные располагают в лучшем случае тральщиками и патрульными катерами. Наступала эра «москитного флота».

Источник:

Хлевов А. А. Морские войны Рима. «Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета». Санкт-Петербург, 2005.