Ответ на повторные замечания Литсоса И. (Жмодиков А. Л.)

В своем предыдущем ответе критику я постарался показать, что он недостаточно хорошо изучил источники и литературу по обсуждаемой теме, и крайне недобросовестно толкует источники, вырывая фразы из контекста и строя далеко идущие выводы на основе единичных произвольно взятых сведений, отбрасывая в то же время без достаточных оснований информацию, «неудобную» для его аргументации или не укладывающуюся в его представления, или попросту умалчивая о ней. Вместо того, чтобы подумать, изучить повнимательнее источники, посмотреть указанную мной литературу и привести в порядок свои взгляды, критик, бегло просмотрев некоторые места в источниках и пролистав кое-какую литературу, поспешил выдать новую порцию столь же поверхностной и непродуманной критики. Мне не совсем понятно, чего критик хочет добиться своими выступлениями, но все же я отвечу на его замечания еще раз. Начать, к сожалению, придется с объяснения критику элементарных принципов работы с источниками.

Итак, критик пишет:

«Начать я хотел бы с нескольких примеров того, как А. Жмодиков отсеивает неподходящие для него свидетельства источников. Полибий недостоверен – он грек, которому непонятно римское военное дело, Плутарх – «писатель-моралист, а не историк», Цезарь «выдал желаемое за действительное», Дионисий – грек, как и Полибий, а Аппиан «не слишком надежный источник для столь ранних событий». Таким образом, автор отбрасывает весь материал несоответствующий его взглядам и принимает на веру лишь то, что укладывается в рамки его концепции.»

И это заявляет мне критик, который вообще с легкостью объявляет недостоверными любые не устраивающие его сведения без всяких объяснений, или попросту умалчивает о них, как он неоднократно продемонстрировал в своем предыдущем выступлении, и как он продолжает бесцеремонно действовать и в дальнейшем, что будет показано ниже.

Создается впечатление, что критик никогда не слышал о методах критики источников, и что он плохо понимает написанное. Я не отсеиваю неподходящие сведения, а наоборот, привожу всю имеющуюся информацию, в том числе и те сведения, которые не укладывается в общую схему моей концепции, объясняю почему я им не доверяю или показываю, что их относительно немного, поэтому их можно считать исключениями.

Я не заявлял, что Полибий недостоверен только потому, что он грек – я показал на нескольких вполне конкретных примерах, что он недостоверен в отношении информации о военном деле римлян и их противников, прибавив к этому утверждение, что Полибий не являлся опытным военачальником и никогда не видел римское войско в полевом бою.

Плутарх, действительно, писатель-моралист, а не историк, он охотно использовал легенды и мифы в своих сочинениях о деятелях ранней истории Греции и Рима, т.к. его интересовала не столько историческая достоверность рассказа, сколько его морализаторская ценность, поэтому в отношении столь ранних событий, как нашествие галлов на Рим в начале IV в до н.э., его сведения могут быть вполне правомерно поставлены под большое сомнение, тем более, что у нас есть и другие источники, которые не подтверждают его информацию, тогда как рассказывая о личностях из более близких к нему, и потому гораздо лучше документированных эпох, Плутарх наряду с анекдотами и слухами сообщает порой ценные подробности, позаимствованные им из исторических сочинений, на которые он изредка ссылается.

Дионисий Галикарнасский и Тит Ливий работали примерно в одно и то же время, но в вопросах римской истории я безусловно больше верю римлянину Ливию, создавшему официальную историю Рима под покровительством и при содействии Октавиана Августа, чем греку Дионисию.

Аппиан Александрийский, действительно, не может быть признан надежным источником информации о событиях IV в до н.э., поскольку даже его описания сражений Второй Пунической войны малодостоверны в некоторых деталях, что легко устанавливается путем сравнения с описаниями этих же сражений Полибием и Ливием, тогда как «Гражданские войны» того же Аппиана – это едва ли не лучший источник по соответствующему периоду римской истории. Таким образом, можно установить как сравнительную достоверность рассказов того или иного автора об одних и тех же событиях, так и сравнительную достоверность сведений одного и того же автора в зависимости от того, о каком периоде истории идет речь.

Мне вполне понятно стремление критика всячески превознести Полибия в качестве большого знатока римского военного дела и одновременно раскритиковать Ливия. Ради этого он даже не поленился почитать кое-что о биографии Полибия и сообщить сведения, которые мне и так известны, и которые прекрасно иллюстрируют истинность моего высказывания о том, что у нас нет никаких оснований считать Полибия опытным военачальником, и что он никогда не видел римское войско в полевом бою. Исходя из этого, Полибий никак не мог быть «военным советником» при римских военачальниках – если его и держали в ставке, то, вероятно, лишь в политических целях, например, для дипломатических консультаций, как в Греции, где он принес немалую пользу, помогая улаживать разногласия, или для того, чтобы он излагал действия римлян в назидание грекам, что он и делал в своей книге весьма исправно.

Сообщения некоторых античных авторов о том, как Полибий якобы давал полезные военные советы, выглядят довольно недостоверно и даже смехотворно: так, например, Плутарх рассказывает (Apophth. reg. et imp. P. 200A), что на заключительном этапе осады Карфагена, когда римляне уже проникли в город, Полибий посоветовал Сципиону Младшему набросать в мелководный залив доски, усеянные гвоздями, чтобы обезопаситься от внезапной контратаки карфагенян, но Сципион отклонил это предложение, сказав: «смешно, захватив стены и находясь внутри города, пытаться избегнуть сражения с врагом». В этом эпизоде Полибий выглядит действительно смешно, как теоретик, полагающийся на мелкие трюки там, где идет настоящая борьба. Павсаний уверяет, что «всякий раз, когда Сципион следовал увещеваниям Полибия, он добивался успеха, а в чем он не внял его увещеваниям, терпел, как рассказывают, неудачи» (VIII.30.4) – смешно читать рассказы, как римский главнокомандующий, имевший уже немалый опыт войны с карфагенянами, не может действовать успешно без советов грека, который ни разу не командовал войском в битве и не взял ни одного города. Однако, такие рассказы приводятся в качестве «доказательства» военных талантов Полибия, тогда как это обычное хвастовство греков, стремящихся принизить славу римлян и преувеличить собственные достижения – недаром Тит Ливий говорил, что некоторые греки из зависти к римской славе готовы превозносить даже парфян (IX.18.6).

Полибий, действительно, интересовался военной историей и военным делом и был, вероятно, неплохо подготовлен для службы в коннице, но этого весьма недостаточно для правильного понимания военного дела, особенно у другого народа – военное дело вещь настолько непростая, что без непосредственного наблюдения, и даже опыта личного участия, полагаясь лишь на литературу, рассказы, собственные представления и «здравый смысл», легко прийти к самым странным заблуждениям, что мы и видим на примере Полибия.

В качестве другого весьма характерного примера можно привести книгу французского генерала Ронья «Рассуждения о военном искусстве», изданную в Париже в 1816 г – будучи военным инженером и, таким образом, присутствуя при армии и имея возможность наблюдать ее действия и даже иногда участвовать, правда, в основном лишь в осадных действиях, Ронья счел себя достаточно компетентным, чтобы рассуждать о военном искусстве. Если бы из наполеоновской эпохи до нас дошла одна только его книга, я полагаю, лишь немногие историки усомнились бы в компетентности этого человека, а большинство превозносило бы его опус, как прекрасный источник. Однако, этот незадачливый военный теоретик продемонстрировал явную некомпетентность, незнание многих фактов и непонимание многих самых элементарных принципов военного дела своей эпохи, за что справедливо подвергся суровой и даже уничтожающей критике Наполеона, Мармона, и других действительно опытных военачальников того времени (Наполеон, Избранные произведения, М. 1956, С.651-708).

Полибий действительно пользовался различными трудами предшествовавших ему историков, в основном греков, и лишь немногих римлян, писавших по-гречески, причем весьма яростно критиковал почти всех, обвиняя в некомпетентности (II.56-63; III.20; VIII.10-13; XII), и при этом сам допускал весьма сомнительные высказывания и даже грубые ошибки, как хорошо известно историкам и как было показано в моей статье.

Тит Ливий, в отличие от Полибия, не изображал из себя великого знатока военного дела, хотя некоторые места из его труда и показывают, на мой взгляд, что он был не лишен способностей к «военному» мышлению и хорошо понимал основные принципы тактики и стратегии. Он не критиковал всех подряд историков, трудами которых пользовался, а довольно добросовестно переписывал из них, казалось бы, не очень существенные подробности битв различных эпох, чем и сохранил эти в действительности ценные крупицы информации для позднейших исследователей.

Свою многословную хвалебную тираду о Полибии критик заключает словами:

«Свидетельства этого человека … мы, как считает Жмодиков, должны отвергнуть и предпочесть им теорию, основанную на подсчете того сколько раз у Тита Ливия упоминаются мечи, а сколько раз метательные снаряды.»

Критик скатывается на явную демагогию. Прочитав мою статью, легко убедиться, что моя теория основана далеко не только и не столько на частоте упоминания того или иного оружия, а на некоторых гораздо более существенных сведениях и соображениях. Что же касается упоминаний метательного оружия, то важно отметить, что, как я уже говорил, в то время как Полибий упоминает применение пилума в битве только один раз, другие греческие авторы – Дионисий, Аппиан, Плутарх – упоминают применение метательного оружия римской тяжелой пехотой и пехотой противников римлян, так что в этом отношении Полибий на общем фоне выглядит более чем странно.

Завершив хвалебную песнь Полибию, критик приступает к нападкам на Ливия:

«Критика труда Тита Ливия широко распространена и повторение ее не входило в задачу моей статьи, общий обзор с указанием соответствующих работ можно найти в послесловии к его «Истории…» (М., 1989).»

И это все, на что может сослаться критик? И где же там хоть слово критики Ливия по военным вопросам? Читал ли критик хоть одну из тех «соответствующих работ»?

Критик приводит слова P.Connolly о Ливии:

«Тит Ливий – великий писатель, но плохой историк… он постоянно скрывает то, что неблагоприятно для Рима, демонстрирует очень небольшое понимание топографии и военной тактики и свободно заменяет современными ему терминами древние с полным пренебрежением к точности. Хуже всего то, что он передает нам свидетельства, недостоверность которых должна была быть ему известна…» (P. Connolly «Greece and Rome at war», 1998, с. 87).»

Peter Connolly, безусловно, весьма известный и уважаемый специалист по античному оружию и военному снаряжению, но он никоим образом не является авторитетом в области источниковедения. Эти слова, написанные еще в самом начале 80-х годов (первое издание книги – 1981 г), являются лишь пересказом довольно распространенного в еще более ранней литературе слишком предвзятого и недостаточно обоснованного мнения. Автор даже не приводит примеров ошибок и недостоверных сведений в труде Ливия. Сама упомянутая книга не является строго научной (в ней полностью отсутствует аппарат ссылок), а потому ссылка на нее при обсуждении источниковедческого вопроса является довольно бесполезной.

Критик продолжает:

«Сам Жмодиков привел пример, касающийся македонских сарисс, пример, которым мы располагаем только благодаря тому, что до нас дошел соответствующий текст Полибия. … Что касается римских читателей Ливия, то никто из них не заметил и оплошности с македонским пиками, брошенными на землю из-за непригодности в бою. Возможно, если бы не текст Полибия, Жмодиков и тут упрекал бы критиков Ливия в том, что они претендуют на знание античного военного дела лучшее чем то, которым обладал этот писатель.»

Я совершенно согласен с тем, что труд Тита Ливия является весьма ненадежным источником для исследования эллинистического военного дела в начале II в до н.э., поскольку Ливий был римлянин, жил более полутора столетий спустя, и для освещения событий той эпохи и конкретно данного эпизода пользовался, вероятно, трудом того же Полибия, написанным по-гречески, который Ливий, по-видимому, не всегда правильно понимал, и порой скорее пересказывал, чем точно переводил, что легко заметить при сравнении описания одних и тех же событий у обоих авторов. Поэтому я и не предлагаю изучать военное дело в Македонии во II в до н.э. по Ливию.

Критик пишет:

«Также чрезвычайно характерным для Ливия является процитированным мною фрагмент, в котором римляне отказываются от использования дротиков (по Жмодикову их главного оружия) и ждут атаки противника с обнаженными мечами. Для того чтобы оценить несуразность объяснений Ливия не нужно знать особенностей тактики вольсков, да Ливий и не ссылается на них, изображая бой как обычное столкновение в поле, достаточно простого здравого смысла: если подобный прием эффективен, зачем вообще было вооружать воинов бесполезными копьями.»

Я бы сказал, что чрезвычайно характерным для некомпетентных и недобросовестных исследователей является продемонстрированный критиком подход: при своей полной неспособности дать хоть сколько-нибудь здравое истолкование тому или иному фрагменту источника, они находят простой выход – объявляют затруднительный для них фрагмент ошибочным, вместо того, чтобы расписаться в собственной некомпетентности. Между тем этот фрагмент (Liv. II.30.12-13) истолковать совсем нетрудно, если только исследователь обладает здравым пониманием того, какие приемы бывают порой эффективны в некоторых конкретных ситуациях, особенно если эти приемы являются полной неожиданностью для противника, то есть, когда одна из сторон преднамеренно делает не то, что делают обычно, и что ожидает от нее противник, а что-либо совершенно противоположное. По самому принципу своего действия подобные приемы применяются весьма редко.

Критик пишет, что ошибки Ливия

«можно перечислять бесконечно, так, например, по Ливию галлы, захватившие Рим, были совершенно уничтожены Камиллом в двух сражениях, тогда как из других авторов мы знаем, что римляне просто откупились (например, см. Фронтин «Стратегемы», II.6.1). Сражение, данное Марцеллом у Аскулума Ганнибалу и закончившееся тяжелым поражением последнего, подробно описано Ливием. Однако Полибий утверждает, что Ганнибал не проиграл в Италии ни одного сражения, и последующий ход событий подтверждает это: «разбитый» Ганнибал после битвы продолжает активные операции против других римских армий, «победоносное» же войско Марцелла медленно отходит в Венузий и весь оставшийся год участия в боевых действиях не принимает.»

Я совершенно согласен – Ливий порой ошибается в изложении порядка событий, при использовании нескольких источников выбирает тот, где действия римлян изображены в наилучшем свете, при этом некоторые мелкие стычки вырастают до размеров больших сражений, иногда неудачно компилирует сведения из разных источников, но это все не имеет ровно никакого отношения к тому, как Ливий описывает сам способ ведения боя римскими войсками. Поскольку я исследовал именно этот вопрос, я обработал практически все примеры, когда Ливий, Полибий и другие авторы прямо или косвенно описывают действия римских легионеров в полевых сражениях, а не некоторые, произвольно выхваченные из контекста и неверно истолкованные критиком. Только в результате анализа всей имеющейся информации о римском способе ведения боя возникла достаточно сложная, но цельная картина, не противоречащая ни здравому смыслу, ни надежным сведениям о массовом бое пехоты из других эпох, и минимально противоречащая источникам, причем, так уж получилось, эта картина показала, что сведения, приведенные по данному предмету Полибием, крайне неполны, а нередко и весьма сомнительны.

Самое интересное заключается в том, что многие исследователи, да и сам критик тоже, ругая Ливия и восхваляя Полибия, в своих рассуждениях о римском способе ведения боя, тем не менее, шагу не могут ступить без ссылки на Ливия, поскольку у столь любимого ими Полибия крайне мало информации о том, как римляне сражались в полевых битвах. Очевидно, что все нападки на Ливия нужны критику лишь для того, чтобы хоть как-то оправдать свое обращение с его сведениями – произвольный отбор и объявление «правильным» того, что подходит, и столь же произвольное отбрасывание того, что не вписывается в его представления. Такой путь исследования может привести к любому заранее заданному результату, а потому не имеет смысла.

К Полибию критик почему-то испытывает глубокое почтение, несмотря на то, что этот «знаток военного дела» рассказывает сказки о гнущихся галльских мечах для объяснения опасности первого натиска галлов, описывает пилумы как длинные и толстые балки и не упоминает об их применении в боях, и сообщает ряд довольно сомнительных и противоречивых сведений о римском построении и тактике, например, что римскому воину необходимо 6 футов (ок.1.8м) по фронту, попутно ругая всех предшествовавших историков и оставляя нас в полном неведении относительно того, откуда он сам почерпнул сведения. Почитатели Полибия любят ссылаться на то, что тот был другом римского военачальника Сципиона Младшего и имел возможность беседовать с ним о военном деле, но при этом забывают, что Тит Ливий создал официальную историю Рима под покровительством и при личном содействии Октавиана Августа, и его труд ценили сами римляне, как современники, так и последующие поколения – неслучайно немалая часть сообщений о различных военных хитростях в подборке Фронтина «Стратегемы» позаимствована из труда Ливия и неслучайно, что именно этот труд дошел до нас.

Критик заявляет:

«Полибий мог ошибаться в величине пространства, которое требовалось легионеру для ведения боя – как явствует из текста он пришел к цифре 6 футов путем умозаключений, которые и в самом деле могли быть ошибочны, так же он мог заблуждаться и в других мелких деталях, но способ боя римских легионеров был ему безусловно известен, его взгляды в этом вопросе находят подтверждение у Ливия, Дионисия, Плутарха и других античных историков.»

Абсолютно бездоказательное заявление. Сведения о военном деле римлян и галлов в труде Ливия, взятые в целом, как было показано в моей статье, заметно отличаются и даже противоречат рассуждениям Полибия на ту же тему, которые сами по себе довольно противоречивы, а Дионисий и Плутарх не дают по исследуемому вопросу информации в достаточном объеме, и к тому же у нас еще гораздо меньше оснований считать их компетентными в этом вопросе, чем в случае с Полибием, кроме того, их информация больше соответствует скорее той картине, что получается из сообщений Ливия, чем тому, что говорит Полибий, точнее, не говорит, например, греки Дионисий, Плутарх и Аппиан сообщают и о широком использовании метательного оружия римской тяжелой пехотой, и о большой продолжительности битв, и о ранениях военачальников метательным оружием, тогда как Полибий обо всем этом молчит. Неверная величина интервалов в римском строю – не единственная ошибка Полибия, и возникает вопрос: если он ошибался в таких простых вещах, как можно вообще доверять его информации о военном деле римлян и их противников?

Заканчивая сравнение информации Ливия и Полибия о римском военном деле, можно сказать следующее: если мы отбросим все сведения Ливия, как недостоверные, и будем опираться только на Полибия, мы вообще не сможем построить какой-либо картины римского способа ведения боя, поскольку соответствующей информации у Полибия слишком мало, она противоречива и вызывает слишком много вопросов. Если мы для построения картины привлекаем некоторые сведения Ливия, как делают все исследователи, и сам критик тоже, возникает закономерный вопрос, на каком основании мы отвергаем другие его сведения. Если они отвергаются как недостоверные, тогда возникает вопрос о критериях – достаточно ли хорошо исследователи понимают военное дело античности, чтобы категорично судить о достоверности сообщений античных авторов. Я считаю, что у Ливия нет заведомо ложной информации по исследуемой проблеме, и если отдельные его сообщения берутся под сомнение, то требуются весьма веские аргументы для того, чтобы их отбросить, и я, как правило, таковых не нахожу.

Если же мы используем всю информацию Ливия, Полибия и других авторов, мы получаем некую картину, причем, если мы после этого вообще отбросим сведения Полибия, эта картина почти никак не пострадает. Все, что мы знаем о римском способе ведения боя, мы знаем от Ливия: построение пехоты в три линии с интервалами, смена линий в ходе боя, метание пилумов, атаки с мечами, деятельность военачальников, длительность сражений. Сведения Полибия о римской тактике в лучшем случае подтверждают информацию Ливия, но практически ничего не добавляют, тогда как Полибий нигде прямо не упоминает смену линий (вообще весьма невнятно объясняет необходимость такого построения), не упоминает применение пилумов в битвах (за исключением одного раза), не указывает точную продолжительность битв.

Единственное, что дает нам Полибий, и чего нет у Ливия – это подробное описание римского оружия (хотя описание пилумов признано весьма сомнительным и во всяком случае не согласующимся ни с одной из имеющихся находок: P.Connolly, «The Roman Army in the Age of Polybius» in J.Hackett (ed.), Warfare in the Ancient World, New York – Oxford – Sydney 1989, P.155), описание организации легиона, отличающееся от того, что дает Ливий (поскольку Ливий описывает войско середины IV в до н.э., а Полибий – середины II в до н.э.), сведения о способе комплектования войск, а также подробное описание римского лагеря и порядка несения службы в нем.

Известно, что Полибий написал труд о тактике, который не дошел до нас, однако, со слов самого Полибия известно, что в этом труде он еще более подробно, чем в своей «Истории», рассматривает устройство римского лагеря (IX.20.4), а также Полибий заявляет, что самое лучшее, что можно заимствовать у римлян – это устройство палисада (XVIII.18.18). Античные писатели-тактики Элиан и Арриан, упоминающие труд Полибия о тактике, довольно формально рассматривают вооружение, организацию и построения эллинистической армии, почти ничего не говоря о том, как все это действовало в бою. Таким образом, Полибий весьма подробно останавливается на вопросах вооружения и административного устройства, то есть, предметах чисто внешних, что, как известно, очень свойственно всем теоретикам, и почти ничего не дает для исследования римского способа ведения боя. Никаких других доказательств военных знаний и опыта Полибия историки привести не могут (См. А.Я.Тыжов, «Полибий и его «Всеобщая История»» (вступительная статья в первом томе русского перевода Полибия, С.7,15); Г.С.Самохина, Полибий: эпоха, судьба, труд, СПб 1995, С.23-24).

Исходя из всего вышеизложенного, я считаю свой способ исследования поставленного мной вопроса «как римляне обычно сражались в полевых битвах», заключающийся в построении картины, минимально противоречащей всем сведениям по данному предмету из всех имеющихся источников, единственно правильным. При построении данной картины, естественно, некоторые сведения не вписались в нее, чему я постарался дать объяснение. Критик, напротив, пытается на отдельных единичных, произвольно выбранных, порой необычных или даже исключительных, и вдобавок почти всегда неверно истолкованных примерах показать мнимое несовершенство моей теории, оставляя без внимания или отбрасывая большой объем весьма существенной информации под самыми смехотворными предлогами, а то и вовсе без таковых, не останавливаясь порой и перед грубой подтасовкой, и демонстрирует попутно свои крайне неполные и неверные представления об истории военного дела. При этом критик, несмотря на мои объяснения, как мне кажется, так до конца и не понял, что именно я исследовал и к каким выводам пришел, и спорит не с моей теорией, а со своим ее пониманием. Все это я и намерен показать в дальнейшем.

Критик пишет:

«Плутарх в «Сертории» оставил для нас прекрасное описание различий тактики римлян и испанцев: «Метелл был опытен в сражениях с участием легионов, полностью вооруженных и построенных в боевом порядке фалангой, прекрасно обученных для сражений и побед над врагом, который бросается в ближний, рукопашный бой, но совершенно непригодных для лазанья по холмам и соревнования в быстрых атаках и отступлениях с отрядами ловких горцев».»

Если речь второстепенного исторического персонажа, сочиненная писателем-моралистом, мирным греком, жившим сотни лет спустя, да еще в вольном переводе на русский язык, который критик, как обычно, не удосужился проверить по оригиналу, является для критика прекрасным описанием тактики, то мне, пожалуй, нечего сказать по данному поводу.

Критик пишет:

«Испанские племена предпочитали использовать тактику пельтастов (с этим я не спорил), и это отражено в источниках»

Каким же образом испанцы, которые, по мнению критика, «предпочитали использовать тактику пельтастов», сражались с римлянами, которые, как полагает критик, только и делали, что рубились на мечах? А ведь испанцы нередко вели с римлянами многочасовые битвы, причем иногда удачно. К тому же, испанцы составляли немалую часть войска Ганнибала.

Критик считает, что

«Мы можем выделить два основных типа испанского пехотинца. Первый вид это кетраты, вооруженные дротиками, небольшими круглыми щитами и мечами, второй тип это щитоносцы с копьями или дротиками, большими овальными щитами и мечами.»

Если бы критик был немного лучше знаком с источниками и литературой о древней Испании, ему было бы известно, что не было никаких двух типов испанского пехотинца, а были племена Ближней Испании, с большими продолговатыми щитами кельтского типа, и племена Дальней Испании, с небольшими круглыми щитами (см. например Caes. B.c. I.39), одни из них – упоминаемые Аппианом кавкеи, вооружение которых, по его словам, было подобно вооружению римских велитов (т.е. круглый щит и несколько дротиков), и которые одолевали римлян в сражении, пока у них не кончились дротики, после чего они обратились в бегство (App. Ib. 51).

Критик пишет:

«Говоря о невозможности определить, как использовалось метательное оружие, я имел ввиду два вида его применения: пельтастами для ведения продолжительного стрелкового боя в сочетании с тактикой наскока и отхода или гоплитами, которые метали снаряды перед тем как начать ближний бой.»

В том-то и дело, что с этим все ясно – метательное оружие находят в захоронениях этрусских воинов-«гоплитов» или самнитских воинов, хотя, как правило, и не имевших гоплитского щита, но обладавших шлемами, панцирями, поножами и довольно большими щитами италийского типа, также есть изображения этрусских «гоплитов» с несколькими копьями и самнитских воинов в шлемах и с большими щитами, метающих дротики (ссылки в статье и в ответах на первую часть критики).

Критик пишет:

«В том, что этруски использовали дротики нет ничего удивительного, македонские сариссофоры также применяли дротики в случае необходимости (Арриан «Поход Александра», I.21.), с другой стороны возможно этрусские гоплиты на самом деле метали дротики перед атакой, а затем атаковали с копьями.»

Странно, совсем недавно критик заявлял буквально следующее:

«Ничто не заставляет нас отказаться от традиционного представления, что основная масса этрусков была копьеносцами, а дротиками вооружалась лишь часть их воинов»,

а теперь для него уже «нет ничего удивительного» в том, что этрусские «гоплиты» пользовались дротиками. Отрадно видеть, как критик на ходу меняет свои «глубокие» убеждения насчет «традиционных» представлений, хотя и уверяет, что ничто не заставляет его это делать. Что касается ссылки на Арриана, то там упоминается, что фалангиты Александра Македонского применяли дротики в ходе осады города, сведений о применении ими дротиков в полевых сражениях нет, тогда как этруски, по Ливию, пользовались метательным оружием в полевых битвах (ссылки в статье).

Критик пишет:

«Дошедшие до нас комплекты этрусского вооружения полностью сходны со снаряжением классического греческого гоплита, отсюда можно сделать вывод и о схожести тактики»

В арсенале классического греческого гоплита нет метательных копий с длинными и тонкими наконечниками, какие были у этрусков. Кроме того, этруски широко пользовались небольшими боевыми топорами, которые они, весьма возможно, употребляли как метательное оружие, как франки использовали франциску, тогда как у греков такого не наблюдается. Таким образом, заявление критика о полном сходстве вооружения этрусских и греческих гоплитов неверно. Кроме того, наличие сходного и даже одинакового вооружение вовсе не является однозначным свидетельством наличия сходной тактики.

Критик пишет:

«у нас есть изображения гоплитов вооруженных двумя копьями, одно из которых метательное»

Ничего подобного – в VII-VI веках до н.э. греческие гоплиты действительно часто изображались с двумя копьями, имевшими одинаковые наконечники, но они, скорее всего, не метали ни одно из их, поскольку есть целый ряд изображений той же эпохи, где изображены гоплиты, сражающиеся лицом к лицу с врагом одним копьем и держащие второе в левой руке за щитом (Lorimer H.L. The Hoplite Phalanx with Special Reference to the Poems of Archilochus and Tyrtaeus // ABSA, Vol. 42, 1947, P.100, Fig.9(d); P.102, Fig.10). Что касается этрусских «гоплитов», то есть изображения, где они показаны даже с тремя копьями. Таким образом, и это заявление критика неверно.

Критик заявляет:

«Вообще одинаковое вооружение всегда ведет к одинаковой тактике, так как тактика и вооружение взаимозависимы.»

Весьма распространенное заблуждение. Если бы это высказывание было верным, то армии с одинаковым вооружением всегда использовали бы строго одинаковую тактику и изменения тактики происходили бы только вследствие изменения вооружения, но история показывает, что это не так. Тактика, помимо вооружения, определяется еще целым рядом факторов, перечислять которые здесь не место и не время. В данном случае нам не известно точно, какой процент в этрусских войсках составляли «гоплиты», комплекс вооружение которых, к тому же, заметно отличался от греческого, а потому нет достаточных оснований утверждать, что этруски сражались точно так же, как греки.

Критик пишет:

«гоплит наиболее эффективно может быть использован лишь в строю фаланги и беспомощен вне нее. … Я считаю, что полный комплект вооружения гоплита подразумевает фалангу, так как пеший гоплит не может быть использован иначе как в строю.»

Гоплит, действительно, наиболее эффективен в массе фаланги, но это вовсе не означает, что он совершенно беспомощен вне нее. Или критик полагает, что гоплиты штурмовали города и крепости и сражались на кораблях фалангой? Или он считает, что одиночного гоплита мог победить любой мальчишка с палкой в руках? Итак, очевидно, что представления критика о военном деле в античной Греции и об общих принципах развития военного дела весьма ошибочны.

Рассуждения критика о самнитах и археологии Италии я опускаю, поскольку критик попросту не знаком с научной литературой по этому вопросу и потому некомпетентен в его обсуждении. Критик лишь бегло просмотрел книгу P.Connolly, и этим ограничился, тогда как данный предмет представлен в этой книге довольно фрагментарно, что и неудивительно – автору необходимо было вместить в свою книгу историю развития военного дела в Средиземноморье от VIII-VII веков до н.э. до V века н.э. Непонятно только, где критик увидел мечи у самнитов в данной книге – P.Connolly не приводит в ней никаких находок самнитских мечей, их нет и на приведенных им фресках с изображениями самнитских воинов, на некоторых из которых те показаны метающими друг в друга дротики с петлями, которых у каждого по два. Меч показан только на одной фреске, где он изображен висящим на стене в ножнах (P.Connolly, Greece and Rome at War, Greenhill Books, London 1998, P.103-107).

Критик пишет:

«Источники (Полибий, Плутарх, Диодор, Дионисий, Ливий) рассказывают нам, что галлы предпочитали вести ближний бой, в котором их природные качества и сила могли проявиться лучше всего»

и приводит цитату:

«Вскоре у галлов не осталось иного оружия, кроме коротких мечей, пригодных только для ближнего боя. Подходящих камней галлы не запасли, и поэтому им пришлось кидать, торопливо хватая, те, что попадались им под руку. Непривычные к такому бою, они метали их неумело, не стараясь усилить бросок и не зная приемов, облегчающих это. Они не были достаточно осмотрительны, так что метательные копья, пули и стрелы поражали их отовсюду … они дали втянуть себя в битву такого рода, для какого совсем не годились. В самом деле, они привыкли к ближнему бою, где на удар можно ответить ударом, ранением на ранение, – это разжигает их ярость и воспламеняет дух. А здесь, где противник, издалека наносящий им раны легким метательным оружием, скрыт от глаз, их слепое неистовство не находит выхода, и подобно пронзенным зверям, они кидаются на своих же… открытые раны не устрашают галлов: напротив того, когда рана открытая и скорее широка, нежели глубока, они лишь рады тому, что воинская слава их возросла; зато если засевшее глубоко в небольшой с виду ране острие стрелы или мелкий осколок терзает плоть и, несмотря на попытки его извлечь, никак не выходит, галлы в бешенстве бросаются наземь от стыда, что причина их мучительной боли столь ничтожна…» (Liv. XXXVIII.21).

Критик забывает пояснить, что здесь галлы (точнее, галаты, кельты Малой Азии) решили обороняться на труднодоступной горе, и были вынуждены стоять на одном месте под продолжительным обстрелом легковооруженной пехоты римлян и их союзников, что, естественно, добром для них не кончилось, как и в других подобных случаях, когда они оказывались под продолжительным обстрелом (Liv. XXXVIII.26-27; аналогичный случай с галлами: Polyb. II.30.1-5).

Галаты в такой ситуации не могли эффективно сражаться с легковооруженной пехотой (фракийскими и римскими метателями дротиков, лучниками и пращниками), поскольку та применяла специальное метательное оружие, поражавшее с большого расстояния, и действовала врассыпную, тогда как галаты, стоя довольно густой массой на одном месте, представляли собой хорошую цель (как дружно отмечают Ливий и Полибий, галльские щиты недостаточно хорошо защищали от метательного оружия), и не могли адекватно отвечать (поскольку не могли метать достаточно далеко). После продолжительного обстрела римляне двинули на врагов тяжеловооруженную пехоту, и те не выдержали даже первого ее натиска, никакого боя на мечах не было (Liv. XXXVIII.22.9, 27.1) – прекрасный пример применения римской тактики в несколько нестандартных условиях, где по причине особенностей местности и пассивности противника с ведением продолжительного метательного боя справилась легковооруженная пехота.

Галлы действительно славились своими яростными атаками, своим «первым натиском», который было достаточно трудно выдержать, что я и обсуждал в статье, но я исследовал не то, что предпочитали галлы или римляне, а то, что им приходилось делать в битвах. Критик же не только использует весьма нетипичный случай, но и неверно его толкует, вдобавок умалчивая самые важные подробности.

Критик заявляет:

«Необходимо отметить, что греческие и македонские наемники использовались в Карфагенской армии и во Вторую Пуническую войну. По Полибию, «в войсках его (Ганнибала) были ливияне, иберы, лигуры, кельты, финикийцы, италийцы, эллины…» (Полибий, XI.19.).»

Как я говорил, в источниках нет указаний на то, что в войске Ганнибала были греки или македонцы в сколько-нибудь значительном количестве, а не на то, что их не было вообще. Мы не знаем, сколько греков было у Ганнибала и что это были за греки – возможно, это были немногочисленные военные инженеры. Во всяком случае, в описаниях битв греки не упоминаются.

Критик продолжает:

«при Заме армия Ганнибала включала в себя, если верить Ливию, «легион» македонян, для выкупа которых впоследствии в Рим было направлено посольство из Македонии.»

Так ведь Ливий же, по мнению самого критика, крайне плохой и недостоверный источник. Однако, в этом месте, действительно весьма сомнительном, поскольку в других источниках, в том числе у Полибия, мы ничего подобного не находим, он почему-то предпочитает верить Ливию. Непонятно, кому же критик верит больше?

Критик заявляет:

«Такого рода войск как «полугоплит-полупельтаст» мы не встречаем у древних авторов, войска по снаряжению и способу применения делятся на тяжеловооруженные и легковооруженные.»

Я приводил ссылки на источники, изображения и мнения современных исследователей, повторять не буду. Название полугоплит-полупельтаст я придумал сам, если оно не нравится критику, то он, когда соизволит ознакомиться с указанными мной сведениями, может придумать свое. Помимо чисто тяжело– и легковооруженных существовали и различные промежуточные типы войск, как тут же признает и сам критик:

«Пельтасты сами по себе были чем-то средним между обычными застрельщиками и гоплитами.»

Критик пишет:

«Вообще, судя по всему, пельтастами с определенного момента стали называть любых пехотинцев, которые несли небольшой (сравнительно с традиционным гоплитским) щит и не обладали тяжелыми доспехами. Так, например, в армии Филиппа V пельтасты использовались в строю фаланги. У Диодора пельтасты описаны так: «Он (Ификрат) создал небольшой овальный щит среднего размера, достигнув обеих целей: дать телу надежную защиту и позволить воину быть полностью свободным в движениях… пехота, которая прежде называлась «гоплитами» за свой тяжелый щит, теперь стала называться «пельтастами» за легкую пельту, которую она носила. Что касается копья и меча, то он сделал изменения в противоположном направлении: а именно, он увеличил длину копья на половину и сделал мечи вдвое длиннее, чем раньше» (15.44.2.).»

Непонятно, зачем критик привел эти сведения о пельтастах – все это не относится к предмету разговора. Подробное обсуждение проблемы появления и развития вооружения и тактики пельтастов завело бы слишком далеко от главной темы, скажу лишь, что и здесь критик демонстрирует крайне поверхностные и ограниченные представления о греческом и эллинистическом военном деле. Прекрасно известно, что пельтасты не вытеснили гоплитов, что «ификратовы» пельтасты, описанные Диодором и Непотом, не фигурируют в описаниях битв (Г.Дельбрюк, История военного искусства в рамках политической истории, Москва 1936, Т.I, C.139) и не встречаются на изображениях, тогда как есть много изображений воинов с обычными гоплитскими щитами, датированных временем много после предполагаемых реформ Ификрата. Если же критик принимает сообщения Диодора и Непота, то непонятно, как после этого он может говорить:

«Я придерживаюсь того мнения, что основную часть ливийской и карфагенской пехоты составляли гоплиты, вооруженные копьями, подчеркиваю не сариссами, а копьями длиной до двух с половиной метров. … не будет необоснованным предположение, что фаланга карфагенских граждан была сформирована из гоплитов греческого типа. В сражении при Заме ливийцы и карфагенские граждане были построены вместе, одной фалангой, соответственно, и вооружены они должны были быть одинаково.»

Классические греческие гоплиты имели копья длиной ок. 2.2-2.4 м. Если верить Диодору, Ификрат удлинил копье в полтора раза, т.е. довел его длину до 3.3-3.6 м, и заменил гоплитский щит на более легкий, после чего созданные им таким образом пельтасты вытеснили гоплитов. Откуда же, по мнению критика, у Ганнибала 150 лет спустя вновь берутся гоплиты греческого типа с копьями до 2.5 м? Если же у них были копья ок. 3.5 м и легкие щиты, то остается вопрос, как они смогли легко «переквалифицироваться» в меченосцев с тяжелыми щитами римского типа после того, как Ганнибал снабдил их римским оружием? Я полагаю, что лучше поверить не фантазиям критика, а прямым и ясным указаниям Полибия и Ливия, что «африканцы» и карфагеняне в битве при Заме были равны римлянам опытом, храбростью и оружием (Polyb. XV.14.6; Liv. XXX.34.12, ср. XXVIII.14.15). Критик же, как видно, не верит не только Ливию, но противоречит и Полибию, которого только что превозносил до небес, как великого знатока военного дела.

Хотелось бы также увидеть какие-нибудь ссылки на источники в подтверждение высказывания критика, что якобы

«в армии Филиппа V пельтасты использовались в строю фаланги»,

поскольку вообще-то Полибий, Ливий и другие авторы всегда довольно четко разделяют пельтастов и фалангу в армии Филиппа V и других эллинистических монархов. Ссылку на мнение И.Кромайера и других исследователей давать необязательно, нужны только цитаты из источников со ссылками.

Критик пишет:

«Полибий упоминает о вооружении карфагенян, сравнивая военное дело римлян и македонян, причем он пишет, что победы Карфагена произошли не из-за превосходства в вооружении, а из-за гения Ганнибала, и когда римляне получили полководца равного ему, то и победа перешла к ним. Ганнибал не одобрял того, как были вооружены африканцы до прибытия в Италию, и при первой возможности перевооружил их по римскому образцу. Если бы карфагеняне были вооружены, так как предполагает Жмодиков, то Полибий написал бы, что их победы не зависели от вооружения, так как оно было сходно с римским: большие щиты, дротики, мечи и нагрудники, Полибий же наоборот подчеркивает, что вооружение африканцев было иным – худшим, чем у римлян.»

Во-первых, непонятно, о каких победах говорит критик: на Требии и у Тразименского озера значительная часть римской тяжелой пехоты прорвалась, оттеснив «африканцев», при Каннах «африканцы» были уже перевооружены, и брошены во фланги римлян, так что победы действительно одерживали не они, а Ганнибал, что и пишет Полибий. Как видно, Ганнибал убедился в превосходстве вооружения римлян только после близкого знакомства с последними: вероятно, пока он воевал в Испании, вооружение собственной пехоты вполне его устраивало.

Во-вторых, вооружение римлян было отнюдь не одинаковым с вооружением испанцев и thyreophoroi – римский щит был несколько больше, вероятно, прочнее, и, кроме того, он был выпуклым, в отличие от более узкого и плоского щита кельтского типа, который, как дружно отмечают Полибий и Ливий, был недостаточно хорош для защиты от продолжительного массового обстрела (Polyb. II.30.3; Liv. XXXVIII.21.4), тогда как римский щит Ливий не раз хвалит именно за то, что он обеспечивает хорошую защиту от метательного оружия, закрывая почти все тело (ссылки в статье). Вероятно, относительно легкие плоские щиты вполне подходили для действий в гористой местности против подвижных испанских воинов, но против римлян большой и прочный римский щит оказался предпочтительнее. То, что «африканцы» переняли римские щиты, следует из сообщений источников, что после перевооружения их даже с виду можно было принять за римлян (ссылки в статье), т.к. щит являлся самой заметной частью снаряжения. Таким образом, и эти рассуждения критика неверны.

Критик пишет:

«Интересно также сообщение Полибия о том, что Птолемей дал трем тысячам находившимся у него на службе ливийцам македонское вооружение (т.е. сариссы), вместо имевшегося у них (V.65,82.). Следовательно, боевые приемы ливийцев были похожи на македонские, хотя и не точно такими же, т.е. ливийцы были гоплитами греческого типа.»

Это, несомненно, новое слово в истории античного военного дела – ливийцы-гоплиты! В ходе Пелопоннесской войны спартанцы вооружали илотов как гоплитов – по логике критика это означает, что илоты были гоплитами?

В действительности неизвестно, как были вооружены «африканцы» до перевооружения их Ганнибалом. Важно то, что после первых же битв с римлянами они полностью перешли на римское вооружение, так что их даже с виду можно было принять за римлян, и сражаться они стали так же, как римляне (ссылки в статье).

Критик заявляет:

«Ни в одном из сражений с римлянами фаланга не расстраивалась из-за движения по пересеченной местности: при Киноскефалах левый фланг фаланги не успел развернуться из походного порядка, а при Пидне фаланга расстроилась не из-за местности (Фронтин пишет, что фаланга, сохраняя порядок, наступала по неровной местности, Ливий ничего не упоминает об этом, а Плутарх пишет следующее «неровности земли не позволили бы широко растянутому фронту так точно построиться, чтобы щиты всюду были сомкнуты, и Эмилий понял, что много промежутков и брешей возникнет в македонской фаланге, как это обычно случается во всех больших армиях из-за различных усилий бойцов, которые в одном месте воодушевленно напирают вперед, а в другом вынуждены отступать»)»

Интересно, а как еще понимать слова Плутарха «неровности земли не позволили бы широко растянутому фронту так точно построиться, чтобы щиты всюду были сомкнуты», как не расстройство длинного фронта на пересеченной местности? Что касается ссылки на Фронтина (Strat. II.3.20), то если бы критик прочитал рекомендованную мной статью, то узнал бы, что весьма авторитетные исследователи либо вообще отбрасывают этот фрагмент целиком, как явно недостоверный, поскольку Фронтин далее рассказывает совершенно невероятную историю, как римские всадники, скача вдоль фронта фаланги, сбивали наконечники сарисс своими щитами, после чего обезоруженная фаланга якобы бежала с поля боя, либо относят этот фрагмент не к самой битве, а к первому столкновению войск Эмилия Павла и царя Персея за несколько дней до битвы, поскольку он гораздо более соответствует тому эпизоду, чем описанию самой битвы, исключая, конечно, пассаж со всадниками, как слишком неправдоподобный (Hammond, N.G.L., «The Battle of Pydna», JHS 104 (1984), P.42-43). Однако, критик, как видно, полагает, что чтение научных статей ниже его достоинства.

Критик продолжает:

«как свидетельствует Плутарх, Эмилий Павел «…приказал римлянам бросаться в интервалы и промежутки во вражеском строю и не начинать одну общую атаку, а сражаться как бы в нескольких отдельных сражениях. Этот приказ Эмилий отдал центурионам, а они солдатам, и они проникли в промежутки, разделявшие их врагов, атаковав некоторых с боков, где они были обнажены и открыты, а другие, обойдя сзади, атаковали с тыла и таким способом разрушили силу фаланги, которая состоит в совместном действии и тесном единстве…».»

Откуда же вдруг взялись эти интервалы и промежутки во вражеском строю, в которые проникли римляне? Ведь сам критик в предыдущем своем выступлении цитировал из того же описания битвы у Плутарха:

«Римляне не могли прорвать фалангу… некоторые были готовы бежать, остальные не желали вступать в бой с фалангой, в которой они не могли проделать брешь, как в неприступном палисаде из длинных копий, которые везде встречали атакующего».

Полибий добавляет:

«Пока фаланга сохраняет присущие ей особенности и свойства, нет силы, которая могла бы сопротивляться ей с фронта или устоять против натиска ее» (XVIII.29.1).

С этим мнением полностью согласен и Тит Ливий (XLIV.41.9).

Таким образом, никаких брешей не было, и прорвать фалангу римляне не могли, и вдруг они появились – критик полагает, что македонцы сами открыли интервалы, чтобы дать римлянам возможность добраться до них? На самом деле всем, кроме критика, ясно, что бреши появились именно от достаточно продолжительного движения длинной фаланги по довольно пересеченной местности (Hammond, N.G.L., Op.cit., P.39,46), причем римлянам удалось создать угрозу одному из флангов фаланги, оттеснив прикрывавшие его войска. Как только римляне проникли в эти бреши, битва превратилась в резню – напомню, что римляне, по свидетельству современников, потеряли в этой битве менее сотни человек убитыми, а врагов перебили около 20 тысяч согласно Ливию и более 25 тысяч согласно Плутарху (Liv. XLIV.42.7-8; Plut. Aem. 21).

Возвращаясь к битве при Киноскефалах, следует отметить, что левое крыло македонской фаланги не смогло вовремя построиться именно потому, что битва происходила на гряде холмов, а также потому, что македонскому царю пришлось развертывать фалангу уже в ходе боя, из-за чего левое крыло попросту не успело вовремя развернуться, да и строиться ему пришлось на самом гребне, на пересеченной местности, что в явном виде говорит Полибий (Polyb. XVIII.25.3-6). Так как правое крыло успешно продвигалось, тесня римлян перед собой, оно оторвалось от левого, после чего римляне, атаковав и отбросив эту так и не успевшую толком построиться часть вражеского войска, получили возможность проникнуть в разрыв и напасть на правое крыло македонцев с тыла. Таким образом, и здесь фаланга фактически разрушилась, ведя наступление по пересеченной местности.

Критику следует внимательно читать источники, в частности разъяснения преимуществ легиона над фалангой, написанные столь уважаемым и ценимым им знатоком военного дела Полибием – тот ясно и доходчиво пишет:

«Всякий знает, что фаланге требуется местность ровная, безлесная, не представляющая никаких помех движению, каковы канавы, рытвины, ложбины, возвышенности, русла рек. Ибо поименованных здесь препятствий достаточно для того, чтобы затруднить расположение войска в фалангу или расстроить ее. Между тем, всякий согласится, что едва ли возможно, а если и возможно, то очень редко, найти равнину стадий в двадцать или даже больше, на которой не было бы ничего подобного» (XVIII.31.5-7).

Сравнивая римских легионеров с македонскими фалангитами, Полибий особо упирает на то, что фалангиты сильны только в большой массе, и то пока фаланга сохраняет сплоченный строй, а сохранение сплоченности фаланги сильно зависит от местности, т.к. движение через любое, даже небольшое препятствие расстраивает ее, тогда как римские воины и римское построение пригодны в любое время в любом месте, хоть большими, хоть малыми отрядами, и даже поодиночке (XVIII.32.5-6; 10) – таким образом, Полибий и здесь тоже говорит о расстройстве фаланги при движении по пересеченной местности.

Важно отметить, что и столь уважаемый критиком Дельбрюк пришел к выводу, что фаланга в битвах расстраивалась от движения по пересеченной местности (Г.Дельбрюк, Ук. соч., С.???).

Как видно, критик опять противоречит Полибию, которого сам же только что восхвалял, как великого знатока военного дела, а заодно и Дельбрюку, сторонником которого критик, по его же словам, является. Однако, как мы не раз увидим в дальнейшем, критик вообще очень часто противоречит и Полибию, и Дельбрюку, и даже самому себе.

Критик пишет:

«Полибий, сравнивая фалангу с римским строем, отмечает, что на ровном месте римляне не могут выдержать первого натиска македонской фаланги, однако, «из теперешнего образа действий римлян… и событий уже свершившихся… легко понять, чем это должно кончиться», римляне не выставляют всех бойцов в первую линию, а оставляют часть в резерве. Теперь победит ли фаланга первую линию, или сама будет побеждена, ряды ее расстроятся, и вторая линия римских манипулов вклинится в промежутки».

Полибий не говорит прямо ни о каком «вклинении второй линии римских манипулов в промежутки». Он говорит, что в любом случае, отбросит ли фаланга первую линию римлян или сама будет отбита, она потеряет свой строй, т.к. преследуя противника или отступая, она неизбежно разорвется, а далее высказывается несколько туманно: «тогда оставшиеся в запасе вражеские войска занимают место, которое было под фалангитами, и получают достаточно простора для того, чтобы уже не с фронта нападать на них, но обходить с фланга или теснить с тыла» (XVIII.32.2-5).

В принципе, его слова можно истолковать и так, как предлагает критик, т.е. что оставшиеся в запасе вражеские войска (т.е. вторая и третья линии римлян) займут те места, которые как бы освободятся в результате нарушения строя фаланги, т.е. проникнут в образовавшиеся разрывы, и тогда смогут нападать на фалангитов не с фронта, а с боков и сзади, но в таком случает это однозначно подразумевало бы смену линий, т.к. очевидно, что для вклинения во вражеский строй манипулам второй линии надо было пройти сквозь первую линию. Однако, критик в других местах своих выступлений заявляет, что он сторонник взглядов Дельбрюка, который отрицал смену линий у римлян в ходе боя, и сам критик также весьма категорично отвергает смену линий. Как видно, критик опять впадает в очень серьезные противоречия с Дельбрюком, а заодно и сам с собой.

Критик пишет:

«По Титу Ливию римляне не могли прорвать фалангу пикинеров и были трижды опрокинуты во время упоминавшегося боя в бреши (XXXII, 4), так как места было не достаточно для атак и отходов, «а ведь именно из-за этого обычно нарушается стройность рядов» (не от продолжительного метания пилумов, как полагает Жмодиков, а именно из-за атак и отходов). Ясно, что если один залп дротиков не принес римлянам успеха, то долгий обстрел должен был бы дать результаты. Временем для стрельбы римляне располагали, а защитное снаряжение македонян было не лучше чем у остальных противников римлян, щиты же фалангитов были значительно меньшего размера, чем обычные щиты гоплитов, так как сариссу держали двумя руками.»

Критик так и не смог разобраться в этом эпизоде, да теперь еще и мне приписывает то, чего я не говорил. Мало того, он даже ссылку на Ливия дает неточно, хотя я ее приводил. Вдобавок, критик опять демонстрирует плохое знание как источников, так и литературы. Если бы критик был знаком с описаниями построений фаланги у позднеантичных писателей-тактиков (Асклепиодота, Арриана, Элиана), то ему было бы известно, что при обороне фаланга могла строиться очень плотно, по полтора фута (ок. 45 см) по фронту на человека, тогда как щиты фалангитов имели диаметр примерно 60 см, так что в таком построении щиты перекрывались, образуя почти сплошную защиту.

Даже Г.Дельбрюка критик читал невнимательно или не полностью, поскольку тот разбирает вопрос о плотности построения фаланги (Г.Дельбрюк, Ук.соч., C.329-333). Ливий вообще сравнивает построение македонцев в данном месте с «черепахой» (XXXII.17.13), что вполне точно описывает соответствующее оборонительное построение фаланги. Поскольку македонцы стояли в проломе стены, фланги их также были совершенно защищены, так что никакой «обстрел» им не был опасен, и Ливий прямо говорит, что пилумы не наносили македонцам никакого вреда. Таким образом, рассуждения критика являются фантазиями на пустом месте, в полном отрыве от источников.

Критик продолжает:

«Несмотря на это, метнув дротики, римляне раз за разом безуспешно пытались с мечами прорваться через фалангу, и именно этот «метод ведения боя» оказался слабее македонского в данных обстоятельствах. Так как далее Ливий пишет, что в бою сравнивалась военная выучка и вооружение обоих народов, а из текста мы видели, что речь идет об использовании фаланги сариссофоров против римлян, действующих мечами, то нужно признать, что римляне применяли в этом столкновении свою обычную тактику, предназначенную для полевого боя: залп пилумов, а затем атака с мечами.»

Критик так упорно цепляется за этот эпизод и при этом так превратно его толкует, что придется привести рассказ Ливия целиком, чтобы прекратить это издевательство над источником, хотя эпизод не только нетипичный, но скорее совершенно исключительный, и мало что может дать для исследования вопроса о том, как римляне сражались в обычных полевых сражениях.

Итак, римляне пробили брешь в стене города и проникли внутрь, но отряд македонских фалангитов выбил их оттуда и «заткнул» брешь. Римляне придвинули осадную башню и начали посылать под ее прикрытием когорту за когортой. Далее Ливий пишет следующее:

«в боевом строю под знаменами, сменяя друг друга, они должны были приложить все старания, чтобы пробиться сквозь клин македонян, который те сами именуют фалангой. Однако пролом в стене оказался черезчур узким, а неприятельское вооружение и способ сражаться – более подходящим. Когда македоняне, сомкнувшись, выставили перед собой копья необычайной длины и, плотно сдвинув щиты, образовали подобие «черепахи», римляне тщетно кидали в них свои дротики (pila), а когда обнажили мечи, то не смогли ни сойтись врукопашную, ни перерубить копья врага … вдобавок нетронутая часть стены надежно защищала македонян с обоих флангов. … не хватало места ни для отступления, ни для атаки, а ведь именно из-за этого нарушается стройность рядов.» (XXXII.17.11-15)

Затем римская осадная башня сильно накренилась, враги еще больше воодушевились, римляне совсем упали духом и отступили.

Рассказ Ливия совершенно ясен: римляне проникают в город через брешь в стене, отряд македонцев выбивает их оттуда и «затыкает» пролом, который был узким (в своем предыдущем выступлении критик уверял, что «римлянам удалось создать большую брешь в стене, так что противники бились практически на открытой местности»). Македонцы выстроились плотно, выставив длинные копья вперед и сдвинув щиты наподобие «черепахи», так что римляне не могли причинить им вреда ни метанием пилумов, ни попытками пробиться сквозь копья с мечами, причем у Ливия нет ни слова о том, что эти попытки предпринимались после одного или двух «залпов» пилумов, или о том, что они предпринимались раз за разом, как полагает критик, а, по смыслу текста, только после того, как римляне убедились, что метание не приносит никаких результатов. В ходе этого необычного боя римляне сменяли друг друга, однако так ничего и не добились.

Фраза «не хватало места ни для отступления, ни для атаки, а ведь именно из-за этого нарушается стройность рядов» – спорная, слово «римляне» в оригинале отсутствует, в других вариантах перевода ее относят к македонцам и толкуют в том смысле, что тем не надо было двигаться на сколько-нибудь значительное расстояние вперед или назад, от чего строй их «черепахи» мог бы нарушиться. Откуда критик взял, что македонцы трижды опрокинули римлян, вообще совершенно непонятно.

Однако, критик продолжает упорно твердить:

«Мы видим, что Ливий описал полевой бой в миниатюре».

Итак, что мы видим на самом деле: уже второй раз упорно обсуждая один и тот же короткий отрывок из труда Тита Ливия, критик не способен дать полную картину, учитывающую все приведенные Ливием подробности и не страдающую некорректными дополнениями, введенными лично критиком вследствие предвзятого подхода и плохого знания источников. Однако, он пытается делать выводы о том, как сражались римляне в полевых сражениях при обычных обстоятельствах, опираясь именно на этот единичный, весьма нетипичный, если не сказать совершенно исключительный случай (нетипичный противник – римляне редко сражались с фалангитами, исключительная ситуация – узкий пролом в стене, позволивший фалангитам построиться «черепахой» и сделаться практически неуязвимыми), при этом искажая его до неузнаваемости, тогда как многие сведения, приводимые тем же Ливием в описаниях полевых сражений, он с легкостью отбрасывает, как мы еще не раз увидим в дальнейшем.

Критик пишет:

«С одной стороны Жмодиков полагает, что наиболее эффективно тяжеловооруженный воин может быть использован в рукопашном бою (римляне, по его мнению, всякий раз попадали в трудное положение, когда их атаковали войска, построенные и вооруженные для ближнего боя, были ли это македоняне, греки или испанцы), следовательно, у римских легионеров не хватало храбрости и дисциплины, для того чтобы действовать наиболее удобным способом против воинов, обладавших таким же защитным вооружением, как и они. Это равносильно утверждению, что римский солдат был хуже греческого ополченца, ведь греческие фаланги постоянно сталкивались в рукопашном бою с противником, не уступавшим им в вооружении для ближнего боя.»

Излюбленная манера недобросовестных критиков – переврать слова оппонента, при этом даже не понимая их толком, наделать нелепых выводов, а затем опровергать свою версию критикуемой теории. Я считаю, что римское вооружение и построение, несомненно, хуже приспособлено для массового ближнего боя, чем, скажем, греческое: у римлян огромный длинный тяжелый щит (на некоторых изображениях от плеча почти до самой земли, т.е. ок. 1.3-1.4 м), который надо держать кистью левой руки за единственную горизонтальную ручку, и которым почти невозможно манипулировать хоть сколько-нибудь свободно, относительно короткий меч, для нанесения удара которым надо приблизиться к противнику практически вплотную, в то время как у греков круглый щит, удобно одетый специальным «браслетом» на предплечье левой руки, и копье длиной 2.2-2.4 м, позволяющее держать противника на некотором расстоянии, пока фаланга сохраняет сплоченность.

Зато римский тяжеловооруженный пехотинец был значительно универсальнее классического греческого гоплита и гораздо универсальнее эллинистического фалангита – он был способен вести метательный бой и, вероятно, не уступал классическому гоплиту в ближнем бою один на один, а эллинистического фалангита превосходил. Таким образом, вооружение и построение греческих гоплитов были оптимизированы на решительную атаку большой массой на относительно небольшое расстояние на относительно ровной местности (а вооружение и построение эллинистических фалангитов вообще почти только для этого и годились), тогда как вооружение и построение римских тяжеловооруженных пехотинцев были несколько менее приспособлены к такому виду боя, зато были значительно более пригодны к действию в других видах и условиях боя, в любое время, в любом месте и при любом количестве воинов (Polyb. XVIII.32.10).

В своих рассуждениях о римском щите я опираюсь не на умозрительные фантазии, а на авторитет P.Connolly, на которого здесь действительно уместно сослаться, т.к. он сделал точную реконструкцию римского щита (более 9 кг при длине 1.28 м) и «испытывал» его на себе: «it was not designed to be wielded; the legionary fought from behind it, normally holding it with a straight arm and often resting it on the ground» («он был создан не для того, чтобы им размахивать; легионер сражался из-за него, обычно держа его прямой рукой и часто ставя его на землю»: P.Connolly, «The Roman Army…», P.153).

Следует отметить, что заявление критика, что «греческие фаланги постоянно сталкивались в рукопашном бою с противником, не уступавшим им в вооружении для ближнего боя» не совсем верно: у греков также нередко случалось, что до рукопашного боя дело не доходило, одна из сторон при атаке обращалась в бегство до столкновения.

Критик пишет:

«Жмодиков считает, что каждая массовая рукопашная схватка была для римлян нежелательным «эксцессом» (стр. 6) «если до нее вообще доходило дело» (стр. 9), так как манипулярный боевой порядок не предназначен для рукопашной и даже неудобен для ближнего боя».

У критика удивительная способность неверно понимать написанное и приписывать потом мне свое же неправильное понимание. Я нигде не утверждал, что римские построение, вооружение и римские воины были вообще не приспособлены для ближнего боя. Я говорил, что сведения, приводимые Полибием о построении римской тяжеловооруженной пехоты (три линии с интервалами, 1.8 м на воина по фронту), плохо соответствуют и даже противоречат его же собственному утверждению о том, что римляне сражались преимущественно мечами.

Мое мнение заключается в том, что римляне были способны к ближнему бою, хотя и в несколько меньшей степени, чем, скажем, греческая фаланга, но зато они были способны к ведению длительного массового метательного боя и к повторным атакам свежими войсками, для чего были неплохо приспособлены как их вооружение, так и построение – как показали столкновения с эллинистической фалангой, римляне могли даже довольно продолжительно отступать без особого беспорядка, сохраняя способность перейти в контрнаступление

Критик пишет:

«Разделяя описание Жмодикова на два типа боя, я имел в виду, что в том случае, когда римляне наступают, противник должен стоять на месте, а не идти им на встречу, иначе тактика Жмодикова неприменима (т.е. встречный бой по Жмодикову просто невозможен).»

А разве обе наступающие стороны не могут остановиться в 20-30 шагах от противника?

О дальности броска пилума критик пишет:

«Цифра 20-25 метров взята из опытов реконструторов»

Следовало бы привести ссылку, если уж претендовать на серьезную дискуссию. Мне приходилось видеть другие цифры. На самом деле ссылка на опыт реконструкторов неубедительна – при распространенном в популярной литературе неправильном представлении о пилуме и неумении метать пилум эта цифра ровно ничего не значит. И более того, сама цифра совершенно ничего не доказывает – даже если принять как факт, что пилум мог быть брошен только на 20 м, это не изменит существенно моих взглядов.

Критик пишет:

«Рассмотрим действия римских легионеров: на каком-то расстоянии от противника манипулы переходят на бег, приблизившись, они на бегу метают пилумы и издают боевой клич (так Жмодиков понимает натиск). Однако неясно, что происходит вслед за этим.»

Если критику это неясно, то ему следовало бы почитать соответствующую литературу или спросить у тех, кому ясно, а не рассуждать. Или критик полагает, что если ему что-то неясно, то это аргумент против моей теории?

Критик продолжает:

«Предположим, противник не испугался «первого крика», а стоит или храбро идет вперед. Что в этом случае делают римляне? Если они продолжают бежать на врага, то дело неминуемое закончится рукопашной схваткой, и тогда она будет продолжаться до бегства одной из сторон. Если римляне останавливаются, то как это происходит? Отдают ли приказ об остановке центурионы, перекрывая топот ног и рев солдат своим звучным голосом, или остановка происходит по усмотрению отдельных воинов? В любом случае, представляет ли Жмодиков, что произойдет с сомкнутым строем длиной в тысячу и более человек, если воины попытаются прекратить бег? Ясно, что разом остановиться они не смогут, некоторые остановятся раньше, некоторые позже, строй придет в полный беспорядок, и случится это в двадцати – тридцати шагах от противника, который не упустит такой прекрасной возможности для атаки. Сомкнутый строй, перешедший на бег, не может остановиться поблизости от противника для ведения боя дротиками, не придя в замешательство.»

Критик опять увлекся своими фантазиями. Очевидно, что если первая атака не приводила ни одну из сторон в замешательство (т.е. не происходило победы «первым натиском»), римляне и их противники бывали вынуждены остановиться, неважно, что для рукопашного, что для метательного боя. Как именно происходила остановка, я не объяснял в своей статье, так как в ней я ограничился изложением только того, что можно извлечь непосредственно из источников, стараясь свести к минимуму свои собственные рассуждения и ссылки на другие эпохи, а античные источники не дают сколько-нибудь подробной информации на этот счет.

Здесь я тоже не могу вдаваться в детальные объяснения таких тонкостей, поскольку критик слишком слабо представляет себе специфику массового ближнего боя, и мне пришлось бы написать целый трактат, да еще и без особой надежды быть правильно понятым. Критик, очевидно, так и не усвоил один из важнейших принципов исследования военной истории, сформулированный Г.Дельбрюком: прежде чем заниматься военной историей античности, где сведений относительно мало и они нередко довольно сомнительны, надо хорошо разобраться с основными принципами военного дела и критики источников по материалу более близким к нам и потому гораздо лучше документированных эпох.

Если обратиться к военной литературе XVIII-XIX вв, то можно обнаружить, что даже кавалерийские отряды, в которых поддержание порядка в движении гораздо труднее, чем в пехоте, иногда при встречной атаке останавливались на небольшом расстоянии друг перед другом без всякого приказа и при этом без особого расстройства. Как происходит остановка пехотной атаки, тоже нетрудно узнать из литературы других эпох. Только выяснив это и поняв механизм этого явления, можно пытаться рассуждать о том, что происходило в битвах античности. Как видно, критику до этого еще очень далеко.

Обсуждая рассказ Ливия о битве при Заме, критик возмущается:

«Непонятно почему Жмодиков не приводит перевод оригинала, на который ссылается, а лишь вольно и кратко пересказывает его, разбавляя текст собственными выводами … Это очень характерное описание боя двух фаланг пехоты, где задние шеренги напирают на передние, увеличивая силу натиска, а передние толкают противника щитами и теснят весом своего тела.»

Естественно, поскольку текст Ливия подогнан переводчиками под их представления. И даже этот перевод критик толкует произвольно, поскольку берет только одну фразу, относящуюся к римлянам, и отбрасывает все остальное. В изданном у нас переводе это место выглядит так:

«римляне в битве малоподвижны, они обрушиваются на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия – их противник больше полагался на быстрые перебежки. С первого же натиска римляне сдвинули вражеский строй, затем, проталкиваясь плечом и щитом, наступая на теснимого ими противника, продвинулись далеко вперед, словно никто им и не сопротивлялся; задние ряды, почувствовав наконец, что враг сломлен, стали давить на передних, усиливая тем самым напор» (XXX.34.2-4).

Как видно, перевод весьма противоречивый – не очень понятно, как римляне могли обрушиваться или напирать щитом на противника, который полагается на перебежки, т.е. не противостоит им твердо, а быстро контратакует и отступает, и уж совершенно непонятно, зачем задние стали давить на передних, когда враг был уже сломлен, и почему они не делали этого раньше, когда враг еще сопротивлялся.

На самом деле в оригинале эта фраза выглядит довольно туманно, так что не очень понятно, что Ливий имеет в виду, вероятно, он использует какие-то литературные обороты, возможно даже позаимствованные из поэзии (следует добавить, что никакого «обрушивания на врага всей тяжестью своего тела и своего оружия» в оригинале вообще нет). Если критику нужен точный дословный перевод со всеми возможными вариантами, пусть обратится к людям, хорошо знающим латинский язык.

Непонятно, однако, почему критик так напирает на это место у Ливия, который, по его мнению, является плохим источником, и не посмотрит этот же эпизод у Полибия, который, как он считает, куда лучше – Полибий не говорит ни о каком напоре задних шеренг на передние, он говорит, что задние подбадривали передних (XV.13), а в другом месте прямо утверждает, что у римлян вследствие особенностей построения задние не могут увеличивать силу напора передних (XVIII.30.10).

Таким образом, я никак не могу согласиться с мнением критика, что это «очень характерное описание боя двух фаланг пехоты, где задние шеренги напирают на передние, увеличивая силу натиска, а передние толкают противника щитами и теснят весом своего тела», поскольку это весьма туманный пассаж, не подтверждающийся другими источниками. Критик же, как видно, когда ему удобно, готов отвергнуть сведения Полибия, которого он считает великим знатоком римского военного дела, и предпочесть слова Ливия, которого он считает некомпетентным писателем.

Критик пишет:

«Жмодиков делает то, в чем обвиняет русских переводчиков, а именно изменяет перевод в угоду собственным представлениям. В оригинале Ливий применяет выражение «urgentes scutis» (VIII.38). Использованный глагол имеет следующие значения: давить, нажимать, нажимать вперед, толкать, подталкивать, напирать, понуждать, побуждать, принуждать. Таким образом, римляне сражаются именно «напирая щитом». Похожее выражение Ливий использует для рассказа об одном из сражений с вольсками: «враг яростно атаковал, напирая щитами и сверкая мечами…»(IV.37).»

Естественно, что критик, который и «натиск» (impetus) понимает вопреки источникам исключительно буквально, в физическом смысле, понимает выражение «urgentes scutis» также буквально. Это его право – такова же и распространенная старая, ложная, в последнее время довольно успешно критикуемая точка зрения на «натиск» греческой фаланги (ссылки я приводил).

Однако, следует обратить внимание, как Ливий описывает эту битву: «в тот день от третьего часа до восьмого противоборствующие стороны были, как говорят, столь равносильны, что клич, раздавшийся при первом столкновении, ни разу не возобновлялся, знамена не двинулись с места ни вперед, ни назад, и ни одна сторона не отступила», после чего сообщается, что каждый воин без передышки сражался, и используется выражение «urgentes scutis», тогда как про мечи нет ни слова. По мнению критика, римляне и самниты простояли на одном месте около пяти часов, упершись друг в друга щитами?

Интересно прочитать описание битвы дальше: римская конница разбивает самнитскую конницу и нападает на самнитскую пехоту с тыла. Римский военачальник, «заметив, что вражеские передовые бойцы оглядываются назад, что знамена в беспорядке и строй колеблется, … обращается к своим воинам, … зовет их вместе с ним вновь броситься в бой. Опять раздался боевой клич, и знамена двинулись вперед. По мере продвижения стали замечать, что среди врагов нарастает смятение» (VIII.39.4-5).

На мой взгляд, описание подразумевает, что перед этим римлян и самнитов разделяет некоторое расстояние: сложно оглядываться назад, сражаясь мечами лицом к лицу с противником, и если римляне стояли вплотную к самнитам, то они могли двинуться вперед не иначе как только потеснив тех, но отступать тем было некуда, поскольку они были атакованы с тыла.

Что касается другого случая, то и там надо не выдергивать два слова из текста, а прочитать описание битвы целиком. Вольски в начале битвы сильно теснили римскую пехоту, при этом употребляется выражение «urgentes scutis», а римляне пятились назад. Ливий пишет, что у римлян «знамена то оставались покинутыми передовыми, то отодвигались в свои манипулы» (IV.37.11). Очевидно, что сражающихся разделяет некоторое расстояние, иначе знаменосцы, покинутые передовыми, оказались бы среди врагов.

Затем римские всадники, о которых сообщается, что они были поставлены в неподходящем месте, спешиваются и бросаются в бой туда, где пехоте приходилось всего тяжелее, сдерживают натиск противника, после чего вольски якобы расступились, пропустили их сквозь свою линию, отрезали от своих и окружили, но те заняли близлежащий холм и держались до ночи (IV.38-39). Бой пехоты также продолжался до ночи (IV.39.5; 41.5). Впоследствии, рассказывая об этой битве, декурион конницы С.Темпаний говорил, что пока его отряд еще не был отрезан, он видел консула сражающимся «в первых рядах» и что тот «снует среди римских знамен и вражеских снарядов (tela)» (IV.41.4), т. е. шел метательный бой.

Учитывая все эти сведения, у меня есть все основания не воспринимать употребление Ливием выражения «urgentes scutis» буквально, в смысле физического напирания щитом, как никто не воспринимает буквально выражения типа «теснить», «выбить» или «опрокинуть противника». На самом деле это всего лишь образное выражение, подобное греческому othismos aspidon (см. A.K.Goldsworthy «The Othismos, Myths and Heresies: The Nature of Hoplite Battle», War in History, Vol.4, No.1, 1997, P.21).

Критик же, как всегда, толкует слова, вырванные из контекста. Странно также, что критик, который в своем предыдущем выступлении упрекал меня за то, что я привожу для примера таких противников Рима, как, по его словам, «сравнительно малоизученные полулегендарные армии вольсков, этрусков, самнитов, вся информация о которых исходит либо из уст малодостоверного Ливия, писавшего когда этих армий не было уже и в помине», теперь сам цепляется за выражения, употребляемые тем же Ливием в описаниях битв с теми же вольсками и самнитами, происходивших в V-IV вв до н.э. Не заявлял ли критик следующее:

«Я же считаю Ливия малодостоверным именно в военных вопросах, особенно ранних периодов римской истории до Второй Пунической войны», и что «всякий раз, когда Ливий пытается нарисовать подробную картину боя этой эпохи, он пересказывает нам откровенные выдумки и заменяет недостающие подробности вымыслом»?

Следует ли считать, что критик изменил свое мнение?

О другом эпизоде (Liv.IX.13) критик пишет:

«Описанный эпизод исключителен лишь в том, что римляне, разъяренные поражением, стремятся как можно скорее вступить в бой, торопят знаменосцев, которые задавали скорость передвижения, и сходятся с противником прежде, чем мог быть использован какой-либо тактический прием. Далее мы узнаем, что у римлян было принято метать дротики, а после браться за мечи – этот момент вовсе не выделен Ливием как необычный, наоборот, судя по изложению – это привычная римская тактика. Тут Ливий поясняет нам, что чтобы не было задержки, римляне метнули пилумы как по знаку; как мы знаем из других примеров (например, Liv. XXVIII.2.) легионеры во время атаки метали пилумы одновременно – залпом, то есть Ливий описывает здесь обычную практику, принятую для того, чтобы манипулы атаковали одновременно и строй не нарушался, естественно, что команду произвести залп давали центурионы. Текст не дает нам оснований считать, что Ливий полагал, будто обычно римляне метали пилумы в разнобой, а в этот раз сделали исключение и метнули их залпом.»

Если бы римляне всегда метали пилумы залпом по условному знаку, то Ливию незачем было бы писать, что в данном случае они метнули «как бы по знаку», а поскольку Ливий написал именно так, то очевидно, что он хотел подчеркнуть именно то, что здесь римляне метнули пилумы необычно дружно. Упоминаемое сражение (Liv.IX.13), как я уже говорил, действительно характерно и вписывается в мою теорию – римляне с ходу метают пилумы, бросаются на врага с мечами и побеждают «первым натиском» – никакого рукопашного боя, поскольку противник сразу обратился в бегство, то есть это сражение относится к выделенной мной небольшой группе кратких сражений (ссылка на него есть в статье), тогда как сообщений о весьма продолжительных битвах гораздо больше (ссылки в статье).

В другом приведенном критиком примере (Liv. XXVIII.2.) никакого «залпа», естественно, нет, поскольку Ливий и слова-то такого не знал, и о метании по знаку или команде тоже ничего не говорится. Метание пилумов залпом всем фронтом по одному знаку во время атаки вообще маловероятно, поскольку длинные фронты не могут сойтись строго параллельно, чтобы в момент «залпа» между ними везде было одинаковое расстояние.

Наконец, мне непонятно, что критик хочет доказать этим примером. Я никогда и не спорил с тем, что римляне сочетали обстрел противника и атаки с мечами (первый натиск, атаки свежими войсками). По-видимому, как я уже говорил, он так и не понял смысла и выводов моей работы и спорит не со мной, а со своим собственным непониманием.

Придется изложить еще раз, для особо непонятливых критиков: я говорил в своей статье, и давал ссылки, в том числе и на эту битву, что у Ливия есть несколько описаний сражений, где римляне более-менее дружно бросают пилумы и сразу после этого атакуют с мечами, но эти сражения почти всегда заканчивались быстро, так как противник тут же обращался в бегство, т.е. боя на мечах вообще не было, либо оказывал лишь краткое сопротивление, т.е. бой на мечах был очень недолгим. Однако, сообщений о длительных сражениях куда больше, и из описаний некоторых из них следует, что метательное оружие применялось отнюдь не только в самом начале, а на всем их протяжении, порой спустя несколько часов после начала боя, тогда как рукопашный бой часто не упоминается вовсе. Вообще реальное применение мечей в битвах прямо упоминается довольно редко, упорный бой на мечах – крайне редко и представляет явное исключение.

Таким образом, для римлян наиболее характерны два типа сражений – очень краткие и довольно длительные, из которых длительные являются более типичными, поскольку гораздо чаще упоминаются, и поскольку именно для ведения длительных сражений был рассчитан римский боевой порядок в три линии и характерный маневр смены линий, т.к. в кратких сражениях, очевидно, этого не требовалось. О том, что длительные бои носили преимущественно характер «перестрелок», а не схваток на мечах, свидетельствуют указанные мной сведения из источников, а также некоторые простые соображения: то, что массовый рукопашный бой пехоты на открытом месте по самой своей природе не может быть длительным, что хорошо известно для других эпох, и то, что в ходе массового рукопашного боя выполнение смены линий весьма затруднительно, а то и вовсе невозможно.

Вместе с тем, вероятно, в начале каждой битвы римляне надеялись привести противника в полное замешательство градом снарядов и опрокинуть его первым натиском, однако, как показывает детальное изучение всех описаний сражений, это срабатывало далеко не всегда, и приходилось вести продолжительный метательный бой, в ходе которого могла производиться смена линий и повторные атаки, желательно свежими войсками, одна из которых и приносила наконец победу.

Все это становится особенно очевидно при сравнении римского способа ведения боя с классическим греческим – греческие гоплиты, полагавшиеся только на решительную атаку и ближний бой, строились фалангой в одну линию, как правило, даже совсем без резерва, не пользовались в полевых сражениях никаким метательным оружием, и сражались копьями, имея мечи только как вспомогательное оружие на крайний случай. Всего этого, похоже, критик так и не понял.

Об одной из упоминавшихся битв с этрусками (Liv.IX.39.5-10) критик пишет:

«Как видно из примера, исключением является не то, что бились мечами, а то, что рукопашная началась прежде, чем стороны обменялись залпами (см. похожий случай у Цезаря, «Галльские войны» I.52).»

Совершенно верно, вступление сразу в рукопашный бой, без предварительного метания снарядов, было вообще совершенно исключительным, крайне редким явлением. Почему эта битва была исключительной, не надо и гадать, об этом говорит сам Ливий: этруски бились с отвагой, как никогда и нигде прежде, бой был необычайно жестокий. Ссылка на эту битву, как исключительную, есть в моей статье.

Критик вопрошает:

«Не слишком ли много исключений из правил?»

Как показано в моей статье, их значительно меньше, чем случаев, подпадающих под общую теорию, и я не умалчиваю о них. Критик же, наоборот, пытаясь опровергнуть мои взгляды, опирается на единичные нетипичные или даже исключительные случаи, или на выхваченные из контекста и неверно истолкованные фразы, отвергая в то же время значительный объем часто встречающейся в описаниях полевых битв, а потому весьма характерной информации, как уже не раз было показано и не раз будет показано в дальнейшем.

О другой упоминавшейся битве с этрусками (Liv.IX.35) критик пишет:

«Почему же так любящий говорить об исключениях Жмодиков не объясняет нам, что в приведенном им примере, ситуация была как раз необычная – римляне заняли столь труднодоступную позицию на неровном и каменистом склоне горы, что значительно превосходившие их численностью этруски не могли к ним приблизиться. Ливий подчеркивает, что римляне, опасаясь большого численного превосходства этрусков, заняли хорошую позицию на этом склоне, причем благодаря особенностям местности на земле валялось много камней. Уверенные в своих силах этруски атаковали, метнули снаряды и попытались завязать ближний бой. Однако римляне, предпочитая ослабить противника перед рукопашной, со своей неприступной позиции, как со стен города, забрасывали этрусков дротиками и камнями. Продвигаясь под градом снарядов, этруски обнаружили, что «приблизиться к римлянам не так-то просто» и остановились в замешательстве, тут на них и обрушилась контратака легионеров. Основные черты римской тактики прослеживаются и в этом сражении – обстрел дротиками, а затем атака с мечами. Из-за свойств местности и превосходства сил противника прелюдия атаки была несколько дольше чем обычно, причем римляне оказались способны провести долгий обстрел благодаря обилию камней на склоне горы, как это особо подчеркивается Ливием.»

Непонятно, что необычного критик увидел в данном сражении – это как раз обычный римский способ ведения оборонительного боя: римляне занимали склон холма, что затрудняло противнику доступ и способствовало метанию сверху вниз, обрушивали на атакующего противника град снарядов, и только затем, если обстрел привел противника в замешательство, остановил его атаку или даже заставил его отступить, римляне контратакуют (Liv. VII.23-24: римляне на склоне отбивают атаку галлов метательным оружием, галлы откатываются, римляне переходят в контрнаступление; IX.35: данный случай, атака этрусков остановлена обстрелом сверху, контратака римлян и бегство врагов; Caes. B.G. I.26: римляне, метая пилумы сверху, без труда расстроили «фалангу» галлов, затем контратаковали с мечами и отбросили врагов; B.G. II.23: метанием пилумов римляне сбили противника со склона, затем бросились его преследовать с мечами; App. Ill. 21: иллирийцы атаковали римлян, занимавших более высокое положение, и были «засыпаны»), если же противник не остановлен обстрелом, его отражают мечами и щитами, пользуясь преимуществом более высокого положения.

Единственным не совсем обычным элементом в данном эпизоде является использование римлянами камней, но на самом деле римляне и их противники нередко ими пользовались в подобных ситуациях (Liv. XXVII.18.11-13; XXXVIII.21.6; Вегеций пишет, что воинов надо упражнять в метании камней руками, т.к. это могло оказаться очень полезным, если надо было вести бой в каменистой местности или оборонять гору или холм: I.16; II.23). И наконец, критик опять выпускает из виду самую существенную деталь – после контратаки римлян никакой схватки на мечах не последовало, поскольку остановленные градом снарядов и контратакованные этруски сразу обратились в бегство.

Критик пишет:

«Марий говорит просто: забросать копьями, а затем пустить в ход мечи. Слова «попытаться остановить противника градом снарядов, но быть готовыми, если это не удастся, отразить его мечами и щитами» выдуманы Жмодиковым, сам же Марий и не рассчитывал, что натиск диких германцев удастся остановить метанием копий. Пилумами можно было лишь расстроить колонны германцев и лишить многих из них щитов.»

Как видно из вышеизложенного, и как я уже говорил, это настолько естественный приказ при обороне на склоне холма, что его можно было и не отдавать. Критику не может быть известно, на что рассчитывал Марий, если только он не узнал это от самого Мария. Я полагаю, если метанием пилумов римляне останавливали атаки галлов, то могли рассчитывать остановить и тевтонов. Наконец, ниже сам критик пишет, что подобные приказы отдаются перед боем в основном с целью поднятия боевого духа, с чем я в общем согласен.

Критик пишет:

«Для примера приведу похожий приказ, отданный римским войскам перед сражением с варварами Боудики: «Сомкните ряды и, метнув дротики, продолжите кровопролитие и уничтожение мечами и щитами, не думая о добыче. Когда победа будет одержана, все будет в вашей власти». Так велико было воодушевление вызванное обращением военачальника и так быстро стали опытные в сражениях ветераны готовиться к тому, чтобы метнуть свои дротики, что Светоний дал сигнал к битве уверенный в результате. Сначала легион оставался на своей позиции, используя для защиты узкое дефиле; когда легионеры использовали свои снаряды, которые метнули с точным прицелом в приближающегося врага, они бросились в атаку колонной…» (Тацит, Анналы).»

Критик опять обрывает цитату – римляне бросаются в атаку и варвары обращаются в бегство, никакого боя на мечах нет (Tac. Ann. XIV.37) – типичная краткая битва. Критику еще не надоело?

Критик пишет:

«Жмодиков искажает слова Ливия: римляне не резали бегущие толпы врагов, а, метнув дротики, бились с тяжеловооруженными испанскими щитоносцами мечами «один на один или попарно», а вот когда кельтиберы были опрокинуты, то отступление для них было затруднено, и римляне могли избивать бегущих.»

Все верно – после недолгого беспорядочного сопротивления кельтиберы, едва успевшие выйти из своего лагеря, и непривычные к массовому ближнему бою (поскольку эти «тяжеловооруженные испанские щитоносцы» привыкли, как говорит Ливий, «в бою перебегать с места на место»), обратились в бегство, столпились, т.к. по Ливию «Бежать отсюда кельтиберам было трудно», и затем «римляне могли резать их словно связанных» (Liv.XXVIII.2).

Критик пишет:

«Ливий не говорит, что легионеры выйдут победителями из рукопашной с «эллинистическим дротикометателем-профессионалом», а лишь замечает, что римлянин всегда выйдет победителем из рукопашной, где дело решает меч.»

Критик, как обычно, вырывает фразу из контекста. У Ливия здесь речь идет о том, как следовало атаковать заставы македонского царя Персея (XLIV.35.12), и предлагается внезапное ночное нападение, поскольку противник «впотьмах… не сможет целиться и окажутся бесполезными все его дроты и стрелы, а в рукопашной схватке дело решает меч, и тут римский воин всегда выйдет победителем». Таким образом, рассматривается крайне нестандартная ситуация: внезапное ночное нападение на эллинистических дротикометателей и лучников, а критик опять делает глобальные выводы. По логике критика, римлянам всегда следовало нападать на врага с мечами по ночам, однако, они почему-то делали это лишь в особых редких случаях, и даже в данном случае в итоге не стали этого делать.

Критик заявляет:

«Считать, что центурионы могли выходить на «нейтральную полосу» для поединков между собой в духе героев «Илиады», значит абсолютно не понимать сущности римской дисциплины и военного дела (я считаю, что Жмодиков, который неплохо разбирается во всем этом, просто зашел слишком далеко в поисках аргументов). Героические поединки никогда не были делом центурионов, которых выбирали за опытность в командовании, а не за физическую силу.»

А не ссылается ли сам критик чуть ли не в следующем абзаце на эпизод из записок Цезаря, когда два центуриона, соперничавшие между собой, вышли не то что из строя, а даже из укрепленного лагеря, чтобы на глазах у всего войска сражаться с толпой врагов (Caes. B.G. V.44)? Если критик полагает, что Цезарь абсолютно не понимал сущности римской дисциплины и военного дела, то еще вопрос, кто из нас слишком далеко зашел в поисках аргументов.

А если такое было возможно во времена Цезаря, то тем более было возможно за триста лет до этого, когда войско было всего лишь ополчением, даже отдаленно не напоминавшим профессиональную армию, а традиции героического поединка еще не были забыты, как видно из многих упоминаемых Ливием поединков в V-IV вв до н.э. К тому же, со старшим центурионом латинов сражался не аналогичный центурион римлян, а его заместитель, предусмотрительно выставленный именно потому, что старший центурион латинов был высокий и сильный, а римский – нет (Liv.VIII.8.18).

Критик полагает, что акцензы в 340 г до н.э. были вооружены «в лучшем случае дротиками». Совершенно непонятно, откуда у критика такая информация. Судя по описанию битвы с латинами в 340 г. до н.э. (VIII.9-10), Ливий полагал по-видимому, что акцензы были вооружены копьями, хотя он и не пишет этого прямо, также и другие авторы не сообщают об их вооружении достаточной информации. Если критик располагает каким-то неизвестным науке источником, ему следовало бы поделиться с общественностью.

Об описании битвы с латинами в 340 г. до н.э. критик заявляет:

«Весь рассказ Ливия настолько бессвязен и фантастичен, что нам остается лишь отбросить его и заменить словами: «между римлянами и латинами произошло сражение, в котором погиб римский консул, поле боя осталось за римлянами».»

А почему критик выбрасывает информацию о том, что консул бросился в гущу врагов и погиб под градом снарядов, причем не в самом начале битвы, а также о том, что римляне осуществляли смену сражающихся войск в ходе битвы? Вероятно, просто потому, что эта информация никак не укладывается в его представления. Вот таким «научным» методом критик «исследует» источники.

Критик продолжает:

«Вообще, всякий раз, когда Ливий пытается нарисовать подробную картину боя этой эпохи, он пересказывает нам откровенные выдумки и заменяет недостающие подробности вымыслом.»

Странно, не ссылался ли только что сам критик на подробности описаний битв не только IV, но даже и V в до н.э., написанные тем же Ливием? Вероятно, для подтверждения своих взглядов критик не может привести ничего, кроме «выдумок» «сказочника» Ливия, произвольно выбранных из кучи других таких же «выдумок». Интересно было бы знать только, каким образом критик отличает «правильные выдумки» Ливия от «неправильных».

Критик пишет:

«Описание завязки сражения у Тразименского озера заимствовано Титом Ливием не из Полибия, так как Полибий рассказывает о начале боя совсем другими словами и не упоминает о том, что римляне не успели выхватить мечи – это выражение принадлежит самому Титу Ливию. … Бой с самого начала был рукопашным и продолжался (по Ливию) три часа, прежде чем римляне обратились в бегство.»

Как же римляне сражались три часа врукопашную, если они даже мечи не успели вытащить? Кулаками дрались? Сражаться три часа врукопашную вообще физически невозможно, даже с мечами. На самом деле здесь Ливий просто неудачно скомпилировал сведения из разных источников, а фраза «не успели выхватить мечи» – вообще обычная риторика. Почему критик решил, что римляне сражались врукопашную, а потом обратились в бегство, также совершенно непонятно – согласно Полибию, которого критик считает весьма надежным источником, Ганнибал расположил свою тяжелую пехоту (испанцев и африканцев) только с фронта, где был выход из прохода между горами и озером, а в засаду в горах поставил легковооруженных и конницу, причем 6 тыс. римлян, которые успели выйти из прохода, прорвались через тяжелую пехоту Ганнибала, а остальные, атакованные в густом тумане легковооруженными с гор и всадниками в тыл, не имели возможности оказать какое-либо сопротивление и погибли жалкой смертью, загнанные в озеро, как пишет Полибий (III.83-84).

Критик пишет:

«Здесь снова возникает вопрос о способности Ливия к критике своих источников: если Полибий недостоверно и неправильно описал вооружение галлов и испанцев, а Ливий дословно следует ему, значит Ливий всего лишь бездумный переписчик; если же Ливий все же некоторым образом редактировал сообщения других авторов, приводя их в соответствие с тем, что ему казалось правдой, то, следовательно, Полибий прав.»

Как я уже говорил, я предпочитаю иметь дело с «бездумным переписчиком» Ливием, который честно доносит до нас то, что почерпнул в своих источниках, а не с «великим знатоком военного дела» Полибием, который считал своим долгом разругать все свои источники и преподнести нам историю так, как он ее понимал. То, что галлы и испанцы широко пользовались метательным оружием в полевых битвах с римской тяжеловооруженной пехотой, Ливий несколько раз сообщает в других местах, Цезарь тоже постоянно упоминает применение метательного оружия галлами (ссылки в статье), и все это прекрасно подтверждается археологией, и только «великий знаток военного дела» Полибий не знал об этом, поскольку вообще не упоминает дротиков или копий у испанских меченосцев, тогда как прекрасно известно, что они у тех были (наконечники копий и дротиков в захоронениях воинов с мечами, крепление запасных наконечников к ножнам меча: R.Trevino, Rome’s Enemies (4): Spanish Armies 218 B.C.-19 B.C. Оsprey Man-at-Arms Series; могильная плита испанского наемника на службе у Карфагена: щит кельтского типа, меч и два небольших копья: P.Connolly, Greece and Rome …, P.150).

Критик пишет:

«Жмодиков в своей критике рассказа Полибия о римской пехоте при Заме упускает из вида то, что перед тем как стучать мечами по щитам римляне отразили атаку слонов, таким образом, пилумы были уже израсходованы, а времени подобрать их не было, так как за слонами следовала карфагенская пехота.»

Полибий об этом не говорит ни слова, он просто как всегда забывает сказать о том, как римляне применяли пилумы, а здесь, похоже, вообще о них забыл. О том, что римляне метали пилумы в слонов, говорит Ливий (XXX.33.15), но он ничего не пишет о стучании мечами по щитам, хотя весьма вероятно, что он пользовался в этом месте трудом Полибия. Однако Ливий, по мнению критика, «бездумный переписчик» и вообще очень плохой источник по военным вопросам, так что ему ни в коем случае нельзя верить.

Что касается того, что карфагенская пехота следовала за слонами, то это была в основном легковооруженная пехота – балеары, мавры, лигуры и кельты, а тяжеловооруженные шли не прямо за слонами, а на некотором расстоянии (см. Г.Дельбрюк, Ук.соч., С.302,307). Если даже принять версию, что у римлян не было времени подобрать пилумы, то они могли произвести смену линий, вместо того чтобы, как полагает критик, идти с одними мечами на полностью вооруженного врага, вопреки своему традиционному способу боя.

Критик пишет:

Вообще Ливий замечает, что Полибию можно верить «во всем, что касается римской истории».»

Однако, Ливий нигде не повторяет крайне сомнительные мнения Полибия о военном деле, о гнущихся мечах галлов, о легионерах, расставленных с интервалами в шесть футов (1.8 м) по фронту, или идущих в атаку без пилумов, стуча мечами по щитам, и тому подобную ахинею. Как видно, он не был столь «бездумным переписчиком», каким его стремится представить критик.

Критик пишет:

«У нас действительно сохранились лишь косвенные упоминания глубины построения римлян, которая к тому же могла варьироваться. Например, Помпей при Фарсале построил свои когорты по десять человек в глубину (Фронтин, «Стратегемы», 2.3.22). Вегеций, как кажется, считал, что обычным у древних являлось построение глубиной в шесть шеренг, а в тех случаях, когда место слишком узкое или количество воинов слишком велико, его источники советуют строиться в 10 и более рядов (III.15).»

Если место узкое или количество воинов больше, чем нужно, приходилось строиться и в 10 шеренг. Что касается сообщения Фронтина, то он, вероятно, говорит о двойной глубине – я придерживаюсь точки зрения, что римляне перед боем стояли в колоннах с интервалами, а непосредственно перед атакой могли развертываться, образуя сплошной фронт, поскольку Полибий и Ливий говорят о том, что римский строй может сомкнуться и разомкнуться, а также Ливий прямо говорит, что триарии смыкали свою линию, когда гастаты и принципы отходили за них (ссылки в статье), кроме того, Ливий и тот же Фронтин упоминают у римлян колонны («клинья»).

Критик пишет:

«Также мы должны рассмотреть этот вопрос в связи с теорией Жмодикова о передаче пилумов из задних шеренг в передние, чтобы увидеть, как автор впадает в противоречие с самим собой, пытаясь избежать несообразностей своей концепции. Если манипулы строились глубиной в четыре шеренги, и все четыре метали пилумы, то кто же передавал дротики передним шеренгам? Как вообще можно в бою передавать дротики сразу четырем шеренгам, которые продолжают их метать?»

Мнимое противоречие существует только в голове критика. Во-первых, как я говорил, глубина построения римлян нам не известна, и она варьировалась в зависимости от обстоятельств, вероятно, обычным было построение в 6 шеренг. Во-вторых, как я предупреждал в статье, не надо представлять себе метательный бой как беспрерывное метание в максимальном темпе. В-третьих, я не утверждал, что метанием занимались четыре шеренги, я сказал, что, если верить Арриану, четвертая шеренга в некоторых условиях могла в принципе метать. В-четвертых, я предложил передачу оружия из задних шеренг в передние лишь как один из возможных вариантов пополнения боезапаса, он не упоминается в источниках, и потому я не могу настаивать на его применении, но мне он кажется вполне реализуемым. В бою использовался наиболее подходящий из возможных в данной ситуации способ или сразу несколько способов одновременно.

Критик вопрошает:

«зачем римляне, которые полагались на метательное оружие, увеличивали глубину построения манипулов, ведь шеренги дальше четвертой все же не смогут метать дротики даже над головами впереди стоящих (слишком велико расстояние до противника).»

Затем же, зачем греки строились в 8 или более шеренг, хотя реально сражаться могла только первая, и нужно это было совсем не для того, чтобы задние давили на передних. Для того, чтобы это понять, критику надо ознакомиться с рядом статей, которые я уже ему рекомендовал, но он не соизволил, полагая, вероятно, что чтение научных статей ниже его достоинства, а пересказывать их я не намерен. Если критик придерживается другого мнения, заявляя, что он не одинок, то это его право, но для меня это не аргумент, поскольку в теории «подталкивания» слишком много противоречий и несуразностей и она очень плохо согласуется с источниками. И я не утверждал, что римляне полагались только на метательное оружие.

Что касается увеличения глубины построения, то римляне применяли его редко и с вполне конкретными целями, например, в сражении в Африке в Первую Пуническую войну, когда им пришлось действовать против врагов, имевших боевых слонов и большое превосходство в коннице, и в битве при Каннах, где им пришлось вести свою огромную, но состоявшую в основном из неопытных воинов армию против Ганнибала, имевшего значительный количественный и качественный перевес в коннице, и в обоих случаях потерпели полное поражение (Polyb. I.33-34; III.113-117). Сам Полибий, которого критик считает знатоком военного дела, утверждает, что у римлян вследствие особенностей их построения задние не могли увеличивать силу напора передних (XVIII.30.10).

Критик пишет:

«Полибий и Ливий оба подчеркивают, что карфагенский центр при Каннах был отброшен большим весом натиска глубоко построенных римских манипулов.»

Ничего подобного нет ни у Ливия, ни у Полибия. Полибий пишет, что центр войска Ганнибала отступил, «подавляемый тяжелой массой легионов» (III.115.5), но это явно не имеет отношения к натиску задних шеренг на передние, т.к. в другом месте он утверждает, что у римлян задние не могут увеличивать силу напора передних (XVIII.30.10). Ливий пишет, что центр Ганнибала некоторое время сдерживал римлян, но затем римляне после многократных усилий потеснили врагов, наступая ровным плотным строем (XXII.47.4-5), ни о каком «большом весе натиска глубоко построенных римских манипулов» он также ничего не говорит, это все фантазии критика.

Про натиск греческой фаланги критик заявляет:

«Я придерживаюсь иного мнения и тоже не одинок (см. Hanson V.D. The Western Way of War. Infantry Battle in Classical Greece. University of California Press 2000, а также Luginbill R. «Othismos: The Importance of the Mass-Shove in Hoplite Warfare», Phoenix 48 (1994), 51-61).»

Никому не возбраняется быть сторонником старой ложной теории, даже не читая критики ее основных положений и не зная аргументов, которые показывают ее полную несостоятельность.

О работах, на которые ссылается критик, стоит сказать несколько слов. Victor D. Hanson – один из самых ярых сторонников теории физического натиска задних шеренг на передние в классической греческой фаланге, его книга хорошо известна, но, на мой взгляд, принесла этой теории больше вреда, чем пользы, поскольку написана небрежно, автор нередко категорично говорит то, чего не может подтвердить ссылками на источники.

Так, он приводит много ссылок для подтверждения второстепенных тезисов и даже несущественных мелочей, но не может привести достаточное количество ссылок для обоснования самого главного своего тезиса насчет толкания задними шеренгами передних в битве двух фаланг – все вертится вокруг одного-единственного высказывания Ксенофонта, что нужно ставить хороших воинов в переднюю и заднюю шеренги, а в средние можно поставить и не очень хороших, их будут вести передние и подталкивать задние (P.28-29 по изданию 1989 г), а также привлекаются слова позднеантичных «тактиков», писавших об эллинистической фаланге, притом тогда, когда ее уже давно не существовало, и замечание Полибия, относящееся также к эллинистической фаланге (P.157-158, 171).

Сторонники теории «подталкивания» понимают высказывание Ксенофонта буквально, в том смысле, что задние должны именно толкать передних в битве, хотя совершенно очевидно, что Ксенофонт говорит только о задней шеренге, т.е. имеет в виду совсем другое, а именно, что задняя шеренга хороших воинов будет удерживать средние шеренги, не давая тем отстать или убежать, бросив переднюю шеренгу на растерзание врагам. Странно, что сторонники «подталкивания» не догадались интерпретировать первую часть фразы «чтобы их могли вести передние» также в буквальном смысле, т.е. что первая шеренга тащила за собой вторую руками или на веревке.

Автор также много рассуждает об атаке фаланги бегом, что было якобы очень важно для того, чтобы с разбегу протаранить противника копьем или первым ударом прорвать вражескую фалангу, но при этом сам же упоминает, что спартанцы обычно ходили в атаку медленно (P.139-142). Рассуждая о значении глубины построения для натиска, автор умалчивает о том, что в источниках имеются указания на построения фаланг менее чем в 8 шеренг (4 или 2), большинство из которых относится к спартанцам, а знаменитый оратор Исократ в одной из своих речей говорил, что спартанцы однажды победили врагов, хотя у них была всего одна шеренга воинов (ссылки см.: W.K.Pritchett, The Greek State at War, Vol.I, Berkeley 1971, P.135). Спартанцы считались признанными мастерами гоплитского способа ведения боя, по логике же автора получается, что они побеждали вопреки основным принципам.

Также выглядит странным и необъяснимым, что никто не догадался увеличивать силу натиска фаланги, пристраивая сзади легковооруженных и невооруженных, которых в греческих войсках было столько же или даже больше, чем гоплитов, и что никто до Эпаминонда не догадался применить глубокую колонну для прорыва вражеской фаланги. Кроме того, известно, что и до битвы при Левктрах гоплиты иногда строились намного более чем в 8 шеренг, однако, это далеко не всегда приносило успех против менее глубоких фаланг, например, сиракузяне, построенные в 16 шеренг, были разбиты в упорном бою афинянами, построенными всего в 8 шеренг (Thuc. VI.67-72).

Автор полностью игнорирует аргументы противников теории «подталкивания», и ссылается на многочисленные примеры употребления античными авторами глагола otheo, рассматривая их почему-то как подтверждение того, что задние толкали передних (P.172), хотя давно показано, что это слово встречается уже у Гомера, когда фаланги вообще еще не было, и употребляется различными авторами также в описаниях морских битв, и что оно означало «теснить», в смысле «принуждать противника подаваться назад», т.е. слово явно не имеет никакого отношения к толканию задними передних (P.Krentz, «The Nature of Hoplite Battle», Classical Antiquity, Vol.4, No.1, April 1985, P.55).

В подтверждение «толкания» автор ссылается на то, что в описаниях битв иногда встречаются упоминания того, что щиты воинов сталкивались или что воины «сражались щит против щита», но это опять же не имеет отношения к толканию задними передних, да и само по себе употребляется как признак особенно яростной схватки, т.е. скорее как исключение (Thuc. IV.96.2; Xen. Hell. IV.3.12). Автор четко различает фазы «рукопашного боя» и «натиска» в своей модели битвы, т.к. очевидно, что в давке при натиске задних шеренг на передние сражаться уже невозможно, но в источниках такое четкое разделение на фазы отсутствует, там «сражаются» и «теснят» одновременно (G.L.Cawkwell, «Orthodoxy and Hoplites», Classical Quarterly, 39 (ii) 1989, P.378).

Автор уверяет, что бой на копьях длился лишь несколько секунд перед тем как задние шеренги фаланг наваливались на передние, и потом начиналось «переталкивание», но сам же ссылается на один пассаж у Ксенофонта, где тот рассказывает, что спартанца Клеонима в битве при Левктрах трижды сбивали с ног, и трижды ему удавалось подняться, и что он погиб один из первых, – однако очевидно, что в сумме это заняло гораздо больше времени, чем несколько секунд (P.175). Автор уверяет, что упавших затаптывали в давке и что убитые валялись один на другом (P.172, 175-6), но ссылается не на моменты битвы, а на моменты, когда давка по какой-либо причине образовывалась при отступлении или бегстве, когда столпившиеся в панике воины теснились в беспорядке, и противник имел возможность убивать их безнаказанно в большом количестве (P.176). И таких неувязок у автора довольно много.

Рассуждая о битве двух классических фаланг между собой, автор нередко ссылается на битвы с персами и даже на битвы эллинистической эпохи, в том числе даже на битвы с римлянами, что явно некорректно. Наконец, автор вообще слишком часто ссылается на примеры из эллинистической эпохи, что также совершенно неоправданно и некорректно.

Автор пытается рассуждать о психологии гоплитской битвы, но делает это крайне неудачно и не доводит собственных мыслей до логического конца: много рассуждая о тревожном состоянии и страхе воинов перед битвой, автор практически забывает об этом, переходя к рассуждениям о самой битве, тогда как известно, что по мере приближения к противнику страх нарастает, и большинство людей испытывают наибольший страх именно во время боя (хотя у некоторых это происходит до или после боя).

Имеется много неаккуратных ссылок, когда по ссылке обнаруживается не совсем то или даже совсем не то, что утверждает автор. Он даже ссылается на кавалерию Фридриха II и на колонны наполеоновской эпохи (P.171), что показывает, что автор совершенно не разбирается в военном деле XVIII-XIX веков, т.к. прекрасно известно, что физический натиск задних на передних не играл тогда никакой роли.

Одним словом, эта работа не разрешила ни одного из спорных вопросов и даже не добавила никаких новых аргументов к давнему спору. Фактически книга является попыткой «заболтать» проблему, т.к. для убеждения читателя в своей правоте автор прибегает больше к демагогии, чем к строго научной аргументации.

Автор второй из упомянутых критиком работ Robert D. Luginbill также старательно избегает обсуждения аргументов противников теории «подталкивания» и данных, не укладывающихся в нее: так, он упоминает о ссылках на построение фаланг менее 8 шеренг, но только в примечаниях, и не делает из них никаких выводов и даже не обсуждает. Автор пытается доказать, что во время «натиска» гоплиты могли сражаться, т.к. воины стояли левым боком к противнику, поэтому задние якобы напирали не в спину передним, а в правый бок (P.52-54). Очевидно, что даже в таком положении, когда сзади напирают несколько человек, действовать копьем практически невозможно – передние шеренги обеих фаланг были бы очень быстро вдавлены одна в другую.

Таким образом, автор фактически занимается пересказом по десятому разу того, что сторонники этой теории считают аргументами, подтверждающими их взгляды, уклоняясь от обсуждения аргументов ее противников, т.е. опять же, эта работа не внесла практически ничего нового в старый спор, а наоборот, показала слабость теории «подталкивания», поскольку ее сторонники не могут дать хоть сколько-нибудь убедительные ответы на аргументы своих оппонентов или хотя бы устранить неувязки и противоречия в собственных взглядах.

Таким образом, работы, на которые ссылается критик, крайне неубедительны даже в отношении обсуждения боя греческих фаланг, и даже если бы физический натиск задних шеренг на передние и играл роль в фаланге, это не имеет отношения к римлянам, т.к. их построение и вооружение существенно отличались – так, например, сам V.D. Hanson считает, что в римских битвах было намного больше «fluidity» (подвижности, изменчивости), чем в греческих (P.176), кроме того, Полибий ясно говорит, что у римлян задние шеренги не могут увеличить силу напора передних (XVIII.30.10).

Критик добавляет:

«Кстати, в данной заметке я привел два указания источников на значение давления задних шеренг для увеличения силы натиска: при Заме и при Каннах.»

Как я только что показал, в случае с Замой мы имеем только весьма туманное высказывание Ливия, не подтверждаемое другими источниками, в том числе Полибием, которого критик считает большим знатоком военного дела вообще и римского – в частности, а в случае с Каннами критик неправильно интерпретирует источники. Наконец, как уже не раз было сказано, Полибий ясно говорит, что у римлян задние шеренги не могут увеличить силу напора передних (XVIII.30.10).

Критик пишет:

«приведенный отрывок из Полибия показывает, что он отнюдь не забывает о значении метательного оружия, но считает необходимым упоминать его, только когда оно играет важную роль.»

Если верить Полибию, пилумы не играли почти никакой роли в римском военном деле, ведь он упоминает их применение в бою всего один раз. Лишь благодаря Ливию и Цезарю нам известно, что римляне широко использовали пилумы в каждом бою, и не только в начале, а на всем протяжении боя. Важно отметить, что другие греческие авторы – Дионисий, Аппиан, Плутарх – также весьма нередко упоминают применение метательного оружия тяжелой пехотой римлян и их противников, и только один Полибий хранит по этому поводу почти полное молчание, что на общем фоне выглядит более чем странно, так что попытка критика оправдать такое невнимание Полибия к использованию метательного оружия римской тяжелой пехотой является весьма неубедительной.

Критик пишет:

«Для того чтобы щит можно было ставить на землю достаточно снабдить его железной полосой снизу, сверху же она может служить лишь для отражения рубящих ударов, как это и написано у Полибия.»

И что это доказывает? Что римляне иногда сражались мечами. Доказывает ли это, что они сражались только мечами, или преимущественно мечами? Нет. Я отрицаю мнение, что римляне метали пилумы за несколько секунд, а потом сражались мечами и только мечами, но с тем, что римляне иногда действительно сражались мечами, я не спорю, наоборот, я пишу в статье, что порой случались схватки на мечах, и что исход боя все же, как правило, решался атакой с мечами. Сколько можно объяснять одно и то же?

Критик заявляет:

«у нас есть свидетельства очевидца – Цезаря, который описывает рукопашные схватки с галлами на мечах.»

Следует приводить ссылки и цитаты, желательно, проверив их по оригиналу, чтобы не оконфузиться с переводом – переводчики имеют странную склонность писать «рукопашный бой» там, где в источнике просто «бой». На самом деле Цезарь упоминает атаки с мечами, но ни разу не описывает, как галлы действовали мечами, и вообще не описывает схватки на мечах в полевых сражениях. Есть упоминания того, как римляне преследуют и избивают бегущих врагов мечами. Едва ли не единственное прямое упоминание применения мечей в бою – в описании битвы с германцами Ариовиста (B.G. I.52), но нет никакого указания на то, что бой был длительным.

В своем предыдущем выступлении критик тоже заявлял:

«Ливий пишет о многочисленных рукопашных схватках»,

на что я ему ответил:

«Критику следовало бы привести ссылки, а еще лучше посмотреть те места, где в переводе упоминается «рукопашный бой», в латинском оригинале, тогда аргумент отпал бы сам собой, поскольку там этого может не оказаться (см. например Liv.XXVII.1.10).»

Ссылок на Ливия я так и не увидел, то же самое будет и с Цезарем. Не любит критик подтверждать свои громкие заявления цитатами и ссылками на источники.

Критик вопрошает:

«если «гиперкритицизм» старого Ганса здесь не уместен, то почему же Жмодиков соглашается, что для истории военного искусства эти описания бесполезны?»

Потому что я исследую не военное искусство, а военное дело. Я исследую не творчество военачальников и не ход отдельных сражений, а ищу общие черты, характеризующие военное дело эпохи. Описание сражения, слишком плохое для того, чтобы реконструировать его ход, и потому бесполезное для изучения военного искусства, тем не менее, может дать кое-какой материал для общей картины военного дела. Прежде чем критиковать, следовало разобраться, что же именно я исследовал.

В своем предыдущем выступлении критик писал:

«в одном месте автор может утверждать, что галлы из-за отсутствия защитного вооружения были особенно уязвимы для дротиков, а в другом писать, что римляне вооружили гастатов вместо дротиков копьями триариев, чтобы парировать удары галльских мечей».

Я ответил:

«Не вижу никакого противоречия.»

Критик настаивает:

«Противоречие очевидно – метание дротиков это бой на расстоянии, тогда как использование копий подразумевает рукопашную.»

Именно поэтому и нет никакого противоречия в тех двух высказываниях: галлы были очень опасны в атаке, в «первом натиске» (о причинах этого в статье и здесь чуть дальше), но уязвимы для метательного оружия на расстоянии, поэтому римляне при любой возможности с удовольствием расстреливали галлов издалека, но побаивались их «первого натиска».

Критик пишет:

«Как мечами бились против сарисс описано у Ливия (см. выше) и у Плутарха, цитату из которого я привел в предыдущей статье. За примерами можно обратиться к опыту XV-XVI вв., к описаниям столкновений испанских меченосцев и швейцарских пикинеров.»

Вот и прекрасно, почему же критик не доказал, что такая аналогия будет корректна, не привел цитаты из источников XV-XVI вв и не сделал никаких выводов, а только любезно разрешил обратиться за примерами? На самом деле критик позаимствовал эту мнимую аналогию из одной популярной книжки. Мне лично такое сравнение кажется некорректным (другое вооружение, другая тактика) и излишним для исследования поставленного мной вопроса, так что здесь критику и карты в руки. Что касается Ливия и Полибия, а также Плутарха, то, как я уже показал, они все подчеркивают полную беспомощность римлян против эллинистической фаланги, пока фаланга сохраняет сплоченный строй.

Критик полагает, что

«Эллинистическая фаланга в конце атаки, вполне возможно, делала короткую пробежку».

Абсолютно неприемлемая точка зрения. Невозможно бегать в густом построении, в тяжелом вооружении и с шестиметровым копьем в обеих руках без того, чтобы строй не развалился бы за несколько секунд, а потеря строя вблизи противника была для эллинистической фаланги крайне опасна. Противнику достаточно было бы немного податься назад перед такой набегающей фалангой, и она развалилась бы очень быстро. К тому же, как я уже говорил, крайне маловероятно, чтобы длинные фронты сходились строго параллельно, так что в тот момент, когда одной части фаланги надо было бы уже начинать «пробежку», другая могла бы находиться еще довольно далеко от противника. Критик слишком упрощенно и схематично представляет себе античные битвы.

Критик пишет:

«о высоком качестве римских войск и об их привычке к рукопашной говорит тот факт, что они не откатились перед фалангой сариссофоров сразу, а отчаянно пытались прорвать ее, причем центурион пелигнов бросил в ряды противника значок, чтобы заставить воинов удвоить усилия.»

Довольно необдуманный поступок, приведший только к совершенно бесполезным жертвам, к тому же это были союзники римлян пелигны и марруцины, именно они и составили большую часть потерь римского войска в этой битве, причем здесь сами римляне? И это был не центурион, а некий «предводитель пелигнов». На самом деле в битве при Пидне, о которой идет речь, римляне были сильно деморализованы – Плутарх пишет: «некоторые были готовы бежать, остальные не желали вступать в бой с фалангой, в которой они не могли проделать брешь, как в неприступном палисаде из длинных копий, которые везде встречали атакующего … хотя настоящего бегства не было, все же римляне отошли до горы Олокр, и тогда Эмилий (римский главнокомандующий – А.Ж.), по словам Посидония (современник – А.Ж.), разорвал на себе тунику, ибо, видя, что те отступили и что фаланга, окруженная отовсюду щетиной сарисс, неприступна, точно лагерь, пали духом и прочие римляне» (Plut. Aem.20).

О битве при Пидне критик заявляет:

«битва продолжалась меньше часа (а не менее двух часов), когда она началась было три часа дня, а когда закончилась не было еще и четырех.»

Плутарх пишет, что битва началась в девятом часу, и не было десяти, как судьба ее уже решилась (Plut. Aem.20). Таким образом, можно сказать, что битва длилась скорее всего не меньше часа, но явно менее двух часов.

Критик заявляет:

«Невозможно привести все описания боев у Плутарха, я процитировал наиболее ясные и определенные.»

Разбирать необходимо все имеющиеся сведения, а не только те, которые кажутся ясными и определенными.

Критик пишет:

«Относительно цели изменения конструкции пилума существуют несколько версий. Возможно, что для тяжелых пилумов довольно трудно было сделать такой наконечник, чтобы он одновременно и был достаточно прочным и гнулся при необходимости. Усовершенствование Мария (добавление деревянного гвоздя при креплении наконечника, вместо одного из железных) как раз и служило этой цели».

Однако, Цезарь добивался того же результата совсем другим способом – неравномерной закалкой наконечника пилума. Цель же очевидна – не дать противнику возможности использовать брошенные римлянами пилумы, т.к. те гнулись или ломались при попадании в щит или втыкании в землю.

Критик пишет:

«В состав «банд Катилины» входили ветераны, отставные солдаты, которых и поставили в первые ряды.»

Однако, Саллюстий пишет, что у Катилины было всего два легиона, что составляло вероятно не более 10-12 тыс., но из них едва четверть была вооружена по-настоящему, остальные имели только дротики или копья, или даже только заостренные колья (Cat. 56). Аппиан сообщает, что Катилина был легко побежден войсками консула (B.c. II.7), т.е. битва, скорее всего, была весьма непродолжительной. Как я уже говорил в ответе на первое выступление критика, пример этой битвы доказывает только то, что римляне могли сражаться в ближнем бою на мечах, а с этим я никогда и не спорил.

Критик пишет:

«Конечно, отдельный пример ничего не доказывает, однако это один из немногих случаев, когда сражение описано римским офицером.»

Критик хочет сказать, что многочисленные описания сражений в записках Цезаря и его продолжателей написаны мирными людьми?

Критик пишет:

«Заметим, что описание тактики обеих римских армий совпадает с рассказом Цезаря о ходе боя при Фарсале»

Саллюстий не говорит об атаке бегом в битве с Катилиной, наоборот, он пишет, что военачальники обеих сторон приказали своим войскам наступать медленно (Cat.60), а Цезарь не упоминает бой на мечах в своем рассказе о битве при Фарсале, так что ни о каком совпадении не может быть и речи.

Критик заявляет:

«Чаще всего в источниках не приводится точная продолжительность сражений. Ливий упоминает пятичасовую рукопашную схватку (VIII.38) и трехчасовую (Тразименское озеро), так что в отношении длительности боев мы едва ли можем доверять этому автору.»

Критику достаточно было воспользоваться ссылками в моей статье, чтобы убедиться в том, насколько часто Ливий довольно точно указывает длительность битв. Кроме того, в ряде случаев продолжительность сражения более-менее ясна из контекста, поскольку описываются сложные маневры и передвижения, требовавшие много времени (например, переброска войск с одного крыла на другое в битве при Метавре). Ни один другой античный автор, кроме Цезаря, не может сравниться с Ливием в этом отношении, лишь у некоторых, в том числе и у Полибия, можно встретить указания, что бой длился долго, но сколько именно времени означает это «долго», нам неизвестно.

По ссылкам в моей статье видно, что два-три часа– вполне обычная продолжительность битвы для римлян., да и битвы по четыре часа не были исключением. Информация Ливия о большой продолжительности сражений подтверждается другими источниками, в частности, Цезарь нередко упоминает длительные битвы, некоторые из которых описаны как чисто метательные (B.G. I.26: «от седьмого часа до вечера»; III.21: сражение «длилось долго»; V.35: «с рассвета до восьмого часа дня», чисто метательный бой; IV.37: триста римлян сражались более четырех часов и потеряли лишь несколько человек ранеными; B.c. I.45-46: пятичасовая «перестрелка»), Аппиан также нередко упоминает очень длительные сражения (Ib. 27;40;45;77; Hann.26 (Канны)), Вегеций также считал, что нормальная продолжительность битвы – 2-3 часа (III.9). Таким образом, вопреки заявлению критика, мы едва ли можем не доверять Ливию в отношении информации о продолжительности сражений.

Что касается приведенных критиком ссылок на Ливия, то, как я уже показал выше, в обоих случаях мы не имеем достаточных оснований утверждать, что описанные битвы были сплошь рукопашными схватками. Если же критик полагает, что массовый ближний бой на мечах может продолжаться три и даже пять часов, то здесь ему придется спорить с практически общепринятым мнением, что это невозможно. Можно опять же сослаться на P.Connolly: «Hand-to-hand fighting with a sword would be of very limited duration» (P.Connolly, «The Roman Army …», P.162), а также и на мнение, которое высказал V.D.Hanson, что битвы греческих фаланг обычно были недолгие, менее часа (The Western Way of War, P.191). Даже чисто метательный бой, когда римляне метательным оружием защищали свой укрепленный лагерь, за шесть часов доводил воинов до изнеможения, за это время кончались и снаряды (Caes. B.G. III.4-5).

Критик пишет:

«У Цезаря описано сражение с гельветами, продолжавшееся с семи часов дня (т.е. с 12.00-13.00) до вечера. Точная продолжительность не указана, но за это время римляне успели выдержать упорную рукопашную схватку, опрокинуть гельветов, преследовать их на расстоянии более 1 км, перестроиться, развернув третью линию в сторону фланга, снова вступить в бой, выдержать еще одну ожесточенную схватку на два фронта и, наконец, окончательно опрокинуть галлов, т.е. фактически произошло две битвы.»

Во-первых, непонятно, почему критик решил, что рукопашная схватка в начале этой битвы была упорной – Цезарь пишет, что его воины, метая пилумы со склона, без труда расстроили «фалангу» гельветов, после чего контратаковали с мечами, затем следует рассуждение о том, как гельветам мешали застрявшие в щитах пилумы, и, наконец, что гельветы отступили на гору в тысяче двойных шагов (ок. 1.5 км) позади. Ни о какой упорной рукопашной схватке нет ни слова (Caes. B.G. I.25).

Во-вторых, непонятно, почему критик решил, что второй бой был рукопашным – Цезарь рассказывает, что, когда к той горе стали подходить римляне, их атаковала с фланга часть войска гельветов, еще не принимавшая участия в сражении, и одновременно те, которые отступили на гору, возобновили бой, так что римлянам пришлось направить третью линию против напавших с фланга, а первые две – против тех, которые отступили на гору. Только после этого Цезарь пишет, что «долго и горячо сражались на два фронта», и что, хотя битва длилась «от седьмого часа до вечера, никто из врагов не показал нам тыла». Очевидно, речь идет именно об этом втором бое, так как первая атака гельветов была отбита и они отступили, то есть явно «показали тыл» (не пятились же они целых полтора километра, да потом еще вверх на гору). Однако, относительно этого второго боя Цезарь ни слова не говорит, был он метательным или рукопашным. Наконец, гельветы опять отступили – одни вновь поднялись на ту же гору, другие отошли к обозу (Caes. B.G. I.26).

В-третьих, критик умалчивает о последней фазе боя – римляне вновь последовали за отступившими гельветами, и бой опять возобновился и шел до глубокой ночи, причем Цезарь объясняет, что гельветы с возвышенных мест, со своих телег или из-за них метали в римлян свои дротики и копья (tela … mataras ac tragulas), однако, после долгого боя римляне окончательно разбили противника и захватили его обоз. Таким образом, бой распадается на три фазы, из которых в первой после метания пилумов римляне атаковали расстроенных гельветов с мечами, но неизвестно, долго ли сражались на мечах и сражались ли вообще, вторая фаза была длительной, но неизвестно, чем сражались, третья также была довольно продолжительной, причем применение метательного оружия упоминается в явном виде.

Как я говорил в своей статье, описания сражений у Цезаря надо изучать очень внимательно – первые успешные атаки римлян с мечами крайне редко приводят к упорному рукопашному бою, они, как правило, заставляют противника отступать или бежать, дело решается одним только метанием или «первым натиском» (B.G. II.23; VI.8; VII.62; B.c. III.46), но затем иногда отступившие или новые силы врагов возобновляют бой, и метательное оружие вновь широко идет в ход. В очередной раз возникают вопросы: внимательно ли критик читал мою статью, прежде чем взялся ее критиковать, и умеет ли он непредвзято читать источники?

Я говорил, что источники дают нам много примеров массового применения метательного оружия на всем протяжении боя.

На это критик заявил:

«Легкая пехота продолжала применять метательное оружие в течение всего боя»

Критик полагает, что легкая пехота сражалась вперемежку с тяжелой пехотой на протяжении всего боя? Следовало привести ссылки. На самом деле известно, что она отходила за линию тяжелой пехоты, а если и принимала участие в последующих действиях, то только на флангах, поддерживая конницу.

К тому же, многие приведенные мной в статье ссылки показывают, что речь идет о массовом применении метательного оружия именно тяжелой пехотой, поскольку речь идет о манипулах, гастатах или принципах, когортах, легионах, или о метании пилумов, которые имелись только у тяжелой пехоты (подобрали пилумы и метнули: Liv. X.29.2; манипулы мечут пилумы в слонов, направленных против них Ганнибалом после продолжительного пехотного боя: XXVII.14.2-9; Индибилиса пригвоздило пилумом, а окружавшие его пали под градом снарядов в бою с римской тяжелой пехотой, причем сам Индибилис и его свита сражались пешими: XXIX.2.15; Пирр ранен пилумом под конец боя при Аскуле: Plut. Pyrrh.21).

Критик продолжает:

«также резервы, вступая в дело, метали свои дротики»

И как часто они это делали? Как раз в те моменты, когда военачальники оказывались на передовой? И так много раз удачно совпадало? И каким образом резервы могут проходить сквозь свои войска, сражающиеся, по мнению критика, врукопашную с врагом, чтобы метнуть свои снаряды и атаковать противника? Наконец, это не объясняет, каким образом военачальники, бросавшиеся в гущу врагов в разгар боя, погибали от метательного оружия.

Критик пишет:

«отступившие и собравшиеся войска, могли подбирать снаряды перед новой атакой»

Снаряды были разбросаны только там, где шел бой. Откуда же они могли взяться там, куда войска отступили из боя? Разве что их там заранее набросали. И что делали победоносные враги, только что заставившие эти войска отступить, после, как несомненно полагает критик, яростного рукопашного боя? Стояли и безучастно наблюдали, как те собирают снаряды, строятся и готовятся к новой атаке, вместо того, чтобы преследовать отступающих, безнаказанно убивая их направо и налево или захватывая в плен, как обычно бывало во все временя после победы в ближнем бою? Или они сами торопливо собирали снаряды, опасаясь, что только что разбитый и отброшенный ими противник нападет на них, беззащитных, и забросает снарядами? Или проигравшие схватку убегали далеко, пока победители не отстанут, и там собирались опять? Тогда опять непонятно, откуда там могли взяться разбросанные по земле снаряды. Как видно, заявления критика являются всего лишь плохо продуманными отговорками.

Критик пишет:

«Начавшаяся между главными силами рукопашная схватка вовсе не исключала применения другими отрядами метательного оружия. Для примера приведу описание Аммиана Марцеллина (участника войн Империи второй половины IV в. н.э.) сражения с аламаннами … (XVI.12.36-62)»

Во-первых, мы обсуждаем IV-I века до н.э., а это IV век н.э., за прошедшие 400 с лишним лет римское военное дело претерпело целый ряд весьма разнообразных перемен. Во-вторых, ни у одного из других римских или греческих авторов, будь то мирные историки или вояки-очевидцы, мы не находим подобных излишне вычурных, цветистых и театральных описаний битв, напоминающих скорее художественную литературу или даже поэзию, что заставляет усомниться в достоверности самого описания. В-третьих, как известно, Аммиан был штабным офицером, среди пехоты ни разу в жизни не сражался, и наконец, что в данной битве он не участвовал и даже не присутствовал (N.J.E.Austin, Ammianus on Warfare. An Investigation into Ammianus’ Military Knowledge, Latomus, Vol.165, Bruxelles 1979, P.20, 162-165). В-четвертых, если уж P.Connolly является для критика авторитетом в области источниковедения, то можно привести его характеристику Аммиана Марцеллина как военного историка, и его описаний битв:

«at Rome in the 390’s, he began to publish a detailed history in florid ‘Ciceronian’ Latin … Unfortunately he saw himself as a ‘classical’ historian, which is why his battle scenes are full of blood and clouds of missiles in the style of Livy, and why he avoids contemporary terminology» («в Риме в 390-х годах он начал публиковать подробную историю, написанную цветистой «цицероновой» латынью … К сожалению, он видел себя «классическим» историком, поэтому его сцены битв полны крови и туч метательных снарядов в стиле Ливия, и поэтому он избегает терминологии своего времени») (P.Connolly, Greece and Rome …, P.252).

Наконец, привести цитату, без какого-либо объяснения, еще не значит что-либо доказать. Критику следовало подробно объяснить, как именно он представляет себе применение метательного оружия после того, как главные силы уже вступили в рукопашный бой, поскольку это один из ключевых вопросов. Я могу истолковать это описание битвы в рамках своей теории, с небольшими модификациями, но, поскольку критик не удосужился дать свои объяснения, то и я не стану затрудняться.

Критик пишет:

«Факты гибели полководцев в IV в., почерпнутые у Ливия, скорее всего, исходят из народных преданий или семейных легенд, в которых так красочно выглядела героическая смерть «под градом снарядов»»

Во-первых, из IV века до н.э. я использую только два примера, а всего их десяток. Критик, вероятно, полагает, что другие случаи тоже позаимствованы из народных преданий или семейных легенд? Непонятно, однако, откуда Ливий взял описание гибели испанского царька Индибилиса, которого пригвоздило к земле пилумом, а свита его полегла под градом снарядов (XXIX.2.15), и сведения о том, что лошадь македонского царя Филиппа V была пронзена пилумом (XXVII.32.5) – критик полагает, что Ливий собирал испанские и македонские народные предания и семейные легенды? Скорее всего, Ливий все же взял эти сведения у предшествовавших ему историков.

Также Плутарх сообщает о ранении Пирра пилумом под конец битвы при Аскуле (Plut. Pyrrh.21), со ссылкой на Дионисия, который мог пользоваться мемуарами самого Пирра или трудом его придворного историка Проксена, которые не дошли до нас, но были хорошо известны в античности, а про македонского царя Персея Плутарх рассказывает, что его ранило цельножелезным метательным копьем (Plut. Aem.19) – для описания этой битвы (Пидна) Плутарх пользовался сведениями современников и даже очевидцев, а не народными преданиями. Наконец, если бы факты гибели или ранений военачальников, приводимые Ливием, были бы взяты из народных преданий, это было бы тоже неплохо – это показывало бы, как сами римляне представляли себе гибель своих военачальников в массовом пехотном бою, ворвавшись в гущу врагов – ведь римляне не догадались сочинить ни одной легенды, как военачальник погибает от меча в гуще рукопашной схватки.

Во-вторых, непонятно, что критик видит героического в гибели «под градом снарядов» – если, по его мнению, основная масса пехоты сражалась врукопашную, то гибель от меча в яростной сече, среди груды изрубленных вражеских трупов, выглядела бы куда героичнее, однако, в источниках за исследуемый период нет ни одного такого эпизода. Для сравнения можно указать, что греческие военачальники в битвах между фалангами в классическую эпоху погибали и получали ранения, как правило, в ближнем бою копьями и мечами.

Критик продолжает:

«кроме того, как мы знаем, римские полководцы предпочитали во время боя командовать, а не водить лично легионы в атаки, и обычно их сопровождала охрана из лучших воинов. Таким образом подобраться к военачальнику с мечом или копьем было совсем не просто, разве что напав неожиданно. Поэтому самой частой причиной смерти главнокомандующих могла быть «случайная пуля». К тому же во многих случаях мы не знаем, убит консул пехотинцем или всадником.»

Все эти аргументы имели бы хоть какое-то значение, если бы они хоть сколько-нибудь имели отношение к источникам, а не являлись бы рассуждениями на пустом месте, что легко показать, взглянув на указанные мной в статье ссылки. Так, консул Марк Попилий Ленат в битве с галлами был ранен в левое плечо матарой, когда он «неосторожно действовал в первых рядах» (Liv. VII.24.3). Консулы Публии Деции Мусы именно лично бросаются на врагов, первый гибнет «под градом снарядов», после битвы находят его тело, засыпанное снарядами (Liv. VIII.9.12; 10.10), второй направляется туда, где вражеские массы были гуще, и также гибнет от снарядов (tela: Liv.X.28.18, в русском переводе ошибочно «бросился на выставленные копья»). Центурион Марк Центений Пенула бросился в гущу врагов и погиб от их снарядов (tela: Liv. XXV.19.16, в русском переводе ошибочно «пал под мечами»). Наконец, консул Квинт Петилий Спурин в битве с лигурами удерживал свои войска от бегства, разъезжал перед строем и был пронзен метaтельным снapядом (missile: Liv. XLI.18.11). Как видно из приведенных примеров, римские консулы достаточно часто гибли и получали ранения, действуя в первых рядах или даже впереди своих войск, а не позади, от «случайной пули» – военачальники делали не то, что они «предпочитали», как полагает критик, а то, что они считали необходимым или лучшим в конкретной ситуации.

Однако, непонятно, почему критик ограничился рассуждениями только о римских военачальниках – поскольку предметом исследования является способ ведения боя римской пехотой, примеры ранений или гибели военачальников противников римлян являются особенно интересными. Так, Индибилис и его свита сражались пешими и погибли в бою с римской тяжелой пехотой, как ясно из описания битвы и из упоминания, что его сразил пилум (а пилумы имели только тяжеловооруженные пехотинцы, а не всадники), причем свита его полегла под «градом снарядов», а не от «случайных дротиков» (Liv. XXIX.2.15). Также в уже не раз упоминавшемся сообщении Плутарха со ссылкой на Дионисия, знаменитый царь Пирр был ранен пилумом в сражении при Аскуле (Plut. Pyrrh.21), причем ближе к концу битвы.

Вообще за исследуемый период все случаи гибели или ранений военачальников в полевых сражениях происходят, когда те находятся среди пехоты, в первых рядах своих войск, перед строем или даже в гуще врагов, причем почти всегда далеко не в начале битвы. Некоторые были явно сражены не «случайной пулей», а погибли под «градом снарядов», и ни один не получил удара мечом или копьем в ближнем бою, даже бросаясь в гущу врагов. Таким образом, очевидно, что аргументы критика находятся в полном противоречии с источниками, и что он сам мог в этом легко убедиться, воспользовавшись приведенными мной в статье ссылками. Однако, как уже не раз было видно, источники для критика не авторитет – он сам лучше, чем античные авторы, знает, как должны были сражаться римляне и их противники.

Критик пишет:

«Некоторые же описания гибели полководцев, вероятно, выдуманы. Например, упомянутая Жмодиковым, смерть центуриона Марка Центения Пенула, который якобы командовал армией в сражении против Ганнибала, простая сказка, как и все это сражение вообще. По Ливию римский сенат доверил этому центуриону армию, которая вместе с добровольцами насчитывала 16 000 человек. Эта армия вступила в бой с Ганнибалом и была разбита в генеральном сражении. Рассказ, конечно, не выдерживает никакой критики. Как могли римляне, после разгрома при Каннах восьмидесятитысячной армии, решиться вступить в бой с Ганнибалом, имея лишь 16 000 человек? Римские сенаторы не были настолько глупы, чтобы обречь на уничтожение войско, понадеявшись на хвастовство какого-то центуриона, как представляет нам дело Ливий. Самое лучшее предположение, которое мы можем сделать состоит в том, что отдельный римский корпус попал в засаду и был разбит Ганнибалом, а все детали этого поражения придуманы от начала и до конца.»

Во-первых, если некоторые эпизоды и выдуманы, то это только показывает, как Ливий и его читатели представляли себе характерную римскую битву: напомню, что, согласно Ливию (XXV.19.15-16), центурион Марк Центений Пенула и его войско сражались более двух часов, после чего центурион, видя, что терпит поражение, и желая избежать позора, бросился в гущу врагов и погиб от их снарядов (tela, в нашем переводе ошибочно «пал под мечами»).

Во-вторых, вся эта, по мнению критика, «сказка» выглядит совсем не так неправдоподобно, если прочитать ее в источнике, а не в искаженном пересказе критика. Дело было после того, как римляне в начале Второй Пунической войны потерпели ряд сокрушительных поражений от Ганнибала, потеряли многих военачальников, и разуверились в своих силах. Пенула сам вызвался провести какую-то операцию, пообещав перехитрить Ганнибала, просил 5 тыс. чел., ему дали 8 тыс., по дороге к нему присоединились добровольцы, так что войско выросло почти вдвое (Liv. XXV.19.9-11).

В назначении центуриона командовать небольшой армией в такой ситуации нет ничего удивительного – опытных военачальников не хватало, а центурион все же имел хоть какой-то опыт. Вскоре после этих событий невозможно было найти подходящего человека, чтобы возглавить римские войска в Испании, и был послан Сципион, хотя по закону он не мог еще командовать войском, поскольку был молод и не занимал положенных должностей. Наконец, Ганнибал после битвы при Каннах не всегда держал свои войска вместе, а иногда разделял их – возможно, Пенула надеялся разбить отдельную группу.

Самое же главное то, что если некоторые эпизоды и сомнительны, то есть еще много других, и все они в массе дают совершенно однозначную картину – в том и заключается преимущество моей теории, что основные ее положения базируются не на одной-двух ссылках, а на достаточно большом объеме данных, так что даже если некоторые из них и могут быть оспорены, то масса сведений из источников все же перевесит любые контраргументы и рассуждения критика, поскольку они не имеют никакого отношения к источникам, а являются запутанными фантазиями на пустом месте.

Критик пишет:

«Примеров атак с мечами много и у Ливия и у других авторов.»

С этим никто не спорит, примеры атак с мечами есть, но крайне мало описаний боев на мечах, поскольку атака с мечами совсем необязательно приводила к рукопашному бою – одна из сторон обращалась в бегство (победа «первым натиском», ссылки в статье), или же атака тормозилась.

Критик заявляет:

«Анализ всей совокупности информации источников, позволяет сделать следующий вывод: битвы армий, в которых основную ударную силу составляла тяжелая пехота, в описываемый период начинались с перестрелки легких войск, достигали кульминации при столкновении тяжелой пехоты, которая метала снаряды (если имела их), а затем атаковала с мечами или копьями; во время боя в необходимых местах в дело вводились резервы, которые в свою очередь метали снаряды и вступали в рукопашный бой. «Когда римляне сталкивались с «неправильными» противниками, которые вели бой не по указанной схеме, им приходилось очень нелегко…».»

Прекрасно, если критик так уверен в своей правоте, то ему, вместо того, чтобы трудиться и попусту тратить время на критику моей, по его мнению, глубоко ложной теории, следует написать статью, где изложить детально свою точку зрения, объяснить подробно, как он представляет себе римские битвы той эпохи, особенно применение войск задних линий, подкрепляя все это ссылками, аргументированно объясняя, почему он не использует или считает недостоверным значительный объем сведений Ливия, Цезаря и других авторов и одновременно придает преувеличенно большое значение другим отдельным сведениям из тех же источников.

Такая статья была бы новым словом в исследовании римского военного дела, поскольку Дельбрюк не дал подробного обоснования своих взглядов – он не приводит сведений о продолжительности битв, о применении метательного оружия не только в самом начале боя и т.д., и, соответственно, не дает им никакого объяснения в рамках своей теории, да они и не укладываются в нее, кроме того, он отрицает смену сражающихся войск, хотя об этом пишет не только Ливий, но и Цезарь. Поскольку сторонников теории Дельбрюка, которые развивали бы его взгляды, среди известных исследователей не было и нет, то его взгляды так и остались без объяснений, и статья критика, возможно, вызвала бы интерес. Без написания такой статьи заявление критика является голословным.

Критик пишет:

«Что же это за покорители мира? Легионеры полагаются на метание дротиков, и, тем не менее, в этом их превосходят и «эллинистические дротикометатели», и нумидийцы, и даже галлы (Цезарь «Галльские войны» V.34, VII.82). Зато в рукопашных схватках они одолевают и нумидийцев, и греческих пельтастов, и македонских фалангитов, и галлов, и германцев.»

Я нигде не говорил, что римляне полагались исключительно на метательное оружие. Естественно, что легковооруженные пехотинцы превосходят в метании тяжеловооруженных, поскольку могут метать с хорошего разбега и использовать специализированное оружие, но они не могли разбить римлян – тяжеловооруженных, с мечами, большими щитами, хорошо защищавшими от метательного оружия, и также имевших метательное оружие. Греческие гоплиты в некоторых ситуациях оказывались совсем беспомощными против вражеских легковооруженных и даже порой терпели от них поражения.

Что касается приведенных критиком ссылок, то Цезарь в B.G. V.32 пишет, что галлы втянули римлян в сражение на неудобной позиции, то есть, римляне были внизу, в котловине, а галлы выше по склонам, что давало им преимущество в данном случае, кроме того, помимо дротиков, они пользовались пращами (V.35), дальность действия которых намного превышала расстояние полета дротика. В другом месте (B.G. VII.82) Цезарь сообщает, что, пока галлы находились на некотором расстоянии от укреплений римлян, им давало известную выгоду множество снарядов, что вполне понятно, поскольку римляне были расставлены на валу, вероятно, не более чем в две шеренги, а скорее всего в одну, и то вероятно негустую, т.к. они занимали огромные по протяженности укрепления, а галлы напали большой массой в одном месте. Однако, как только галлы подошли ближе, все преимущества были ими утеряны, и они, понеся большие потери, были отбиты. Таким образом, ссылки на Цезаря, приведенные критиком, отнюдь не свидетельствуют о превосходстве галлов над римлянами в метательном бою.

Естественно также, что тяжеловооруженный пехотинец одолеет в ближнем бою легковооруженного, точнее, легковооруженный просто убежит от тяжеловооруженного, потом вернется и вновь начнет его обстреливать. Что касается македонских фалангитов, то, пока фаланга сохраняла сплоченный строй, римляне были совершенно беспомощны против нее, и превосходили фалангитов только тогда, когда им удавалось добраться до них с мечом. От галлов и германцев римляне не раз терпели тяжелые поражения.

Критик, вероятно, полагает, что римляне покорили много стран и народов, потому что были лихими фехтовальщиками на мечах и всегда побеждали в битвах? Сами римляне были другого мнения (Liv. IX.18.9).

Я говорил со ссылкой на Саллюстия:

«группа римлян из 40 человек заняла вершину холма и, «сомкнув ряды», долго отбивалась, используя брошенные в них врагами дротики»

Критик отвечает:

«Эта группа была отрезана от своих во время внезапного нападения на лагерь, не могла произвести атаку и была вынуждена отбиваться от обстреливавших ее нумидийцев, заняв возвышенность. Интересно привести полный перевод этого отрывка: «Дротики, пущенные в них издалека, они даже метали обратно и, сражаясь горсткой против многочисленных врагов, не давали промаха. Если же нумидийцы подступали ближе, то они выказывали подлинное мужество и с величайшим ожесточением истребляли врагов, отбрасывали их и обращали в бегство». Как мы видим, Саллюстий отмечает, что использование дротиков брошенных противником – необычное явление, а также то, что эта небольшая группа римлян с успехом отражала в ближнем бою атаки нумидийцев.»

Саллюстий ни одним словом не дает понять, что использование дротиков, брошенных противником, – необычное явление, и что римляне отбрасывали врагов, используя мечи (B.J. 58).

Критик пишет:

«Я ошибался, когда говорил, что тактику местных племен усвоили легионы, на самом деле в тексте нет указаний на это, возможно, речь идет о легких войсках.»

Да нет, в этом случае критик был как раз прав, а теперь переправил правильное на неправильное: Цезарь говорит, что воины Афрания и Петрея сражались особым образом – они двигались стремительно, наступали и отступали, и действовали мелкими группами и врассыпную – если бы речь шла о легкой пехоте, то его высказывание о том, что они сражались особым способом и что они усвоили тактику местных племен, было бы неуместным, т.к. это обычная тактика легкой пехоты. Далее Цезарь прямо противопоставляет воинов противника и своих тяжеловооруженных легионеров, говоря, что его воины, наоборот, привыкли держать строй и не уходить с позиции без уважительной причины (Caes. B.c. I.44) – очевидно, что и под воинами противника он подразумевает также именно тяжеловооруженных легионеров.

Воины Цезаря были сбиты с толку непривычными приемами боя и отступили в беспорядке – вряд ли легкая пехота смутила бы бывалых воинов Цезаря и уж тем более не заставила бы их отступать. Однако, как мы еще не раз увидим, критик, вероятно, полагает, что легионеры Цезаря, эти завоеватели Галлии, были никудышными вояками – они постоянно отступали перед легкой пехотой противника и вообще были редкостными трусами.

Я говорил:

«Когда солдаты Цезаря попытались следовать тактике врагов…»

Критик возразил:

«Солдаты Цезаря не пытались «следовать тактике врагов», а просто откатились, оказавшись неспособными противостоять ей. Цезарю пришлось послать на выручку VIIII-й легион, который и отбросил помпеянцев.»

Далее Цезарь пишет про воинов этого самого девятого легиона, что те в пылу сражения «увлеченные желанием загладить понесенные урон, опрометчиво погнались за далеко убегающим неприятелем, зашли на неудобное место, и подошли к самой горе, на которой лежал город», после чего им пришлось отступать (B.c. I.45) – это я и назвал подражанием тактике врагов, о которой говорит Цезарь – безрассудно смелое стремительное и беспорядочное наступление и отступление без приказа.

Я приводил цитату из записок Цезаря:

«Такое сражение длилось пять часов подряд, и неприятель очень теснил наших благодаря своему численному превосходству. Наконец, они, издержав все снаряды (tela), обнажили мечи, бросились в гору в атаку на когорты, убили нескольких человек, а остальных принудили повернуть тыл» (B.c. I.46)

Критик пишет:

«Этот, уже не раз приводившийся Жмодиковым пример, нужно разобрать. VIIII легион, преследуя отступавших помпеянцев, приблизился к стенам вражеского города, находившегося на вершине холма. Место было такое узкое, что развернуть фронт могли лишь три когорты. По Цезарю, легион не мог отступить, так как враг начинал его теснить, и солдаты были вынуждены в неудобном месте в течение пяти часов вести перестрелку с помпеянцами, причем и Цезарь и его противник Афраний посылали на смену уставшим свежие когорты. Наконец, легионеры Цезаря, израсходовав все снаряды, бросились в атаку и опрокинули противника, прижав его к стенам города. Затем они отступили в лагерь под прикрытием конницы. В рассказе сразу бросаются в глаза несколько несообразностей: если солдаты Цезаря были способны опрокинуть противника атакой, то почему же они не сделали этого сразу, а пять часов вели бой на неудобной позиции? Ведь мы знаем, что помпеянцы постоянно посылали подкрепления сражавшимся, следовательно, они со временем не слабели, а усиливались. Как могли у легионеров закончиться снаряды, если их сменяли свежие войска, и, соответственно, «боезапас» пополнялся? Я считаю, что Цезарь скрыл тот факт, что его легиону пришлось долго отходить, отбиваясь от наседавших легких войск Афрания, причем посылаемые подкрепления не исправляли дела, так как и к помпеянцам постоянно подходила подмога. Чтобы облегчить отступление легионеры предпринимали контратаки, одна из которых и описана Цезарем, но это не повлияло на исход боя, так как помпеянцы отходили под прикрытие городских стен. Наконец, после того как конница Цезаря смогла развернуться, потрепанный легион отступил под ее прикрытием. Если по Цезарю столкновение выглядит победой, то на самом деле бой был им проигран, это подтверждает и он сам, когда пишет, что холм, находившийся на равнине между лагерем Афрания и городом, и из-за обладания которым завязалось сражение, был захвачен и укреплен солдатами Афрания. Интересно отметить, что потери, понесенные сторонами во всем многочасовом бою за холм, были совсем незначительны: около семидесяти человек у Цезаря и до двухсот у Афрания (по наверняка сильно преувеличенным данным Цезаря).»

Критик опять изображает легионеров Цезаря, ветеранов, завоевателей Галлии, совершенно ни на что не годными воинами, постоянно терпящими неудачи в боях с легкой пехотой противника, а самого Цезаря – лжецом. На самом деле в рассказе Цезаря нет никаких несообразностей, они есть только в голове критика.

Итак, этот эпизод уже обсуждался (Caes. B.c. I.43-47): в ходе гражданской войны Цезарь и его противники Афраний и Петрей стояли лагерями неподалеку от города Илерда в Испании. Цезарь попытался занять холм, выгодно расположенный между городом и лагерем противника, но часть его войск, высланная для выполнения этой задачи, была отброшена врагами (критик полагает, что легионеров Цезаря прогнала легкая пехота противника, но, как только что было показано, это не так, противник также ввел в дело легионеров). Цезарь повел в бой свежий легион, который остановил противника, преследовавшего отступавших воинов Цезаря, и в свою очередь заставил тех отступать и погнал к городу, расположенному на возвышенности, где те и встали под его стенами.

Воины Цезаря, увлекшись преследованием, опрометчиво подошли слишком близко к городу. Вероятно, они были в некотором беспорядке в результате поспешного преследования противника, возможно, они несколько оторвались от остальных своих войск, а противник стоял под самыми стенами, и сам город также был занят врагами. Немедленная атака была бы слишком рискованна и не дала бы ровно ничего даже в случае успеха, поскольку противник имел возможность немедленно укрыться за стенами города. Воинам Цезаря не оставалось ничего, как отступить, но и это они не могли сделать спокойно, так как враги немедленно их атаковали бы, и им пришлось отступать очень медленно, все время отбиваясь от наседающего противника.

В результате завязался пятичасовой метательный бой в трудных условиях для воинов Цезаря, поскольку противник находился выше по склону, и все вражеские «метательные снаряды попадали в них без промаху», а воинам Цезаря приходилось отступать, однако, как пишет Цезарь, «благодаря своей храбрости и выносливости они стойко держались, не смущаясь никакими ранениями». В ходе этого боя обе стороны посылали своим подкрепления, которые сменяли уставших, причем текст не дает никаких оснований предполагать, что со стороны противника действовали легковооруженные, а не легионеры, поскольку Цезарь называет подкрепления обеих сторон одинаково «свежими когортами», а при перечислении потерь говорит, что у противника погиб центурион первого ранга (который мог быть только в легионе, а легион времен Цезаря не включал легковооруженных) и четыре других центуриона.

Наконец, после пяти часов боя, когда воинам Цезаря, вероятно, уже удалось отступить на некоторое расстояние, у них закончились снаряды, и тогда они выхватили мечи (из чего очевидно, что на протяжении предыдущих пяти часов мечи были в ножнах) и внезапно контратаковали, убили нескольких врагов, остальных прогнали к городу, а некоторых и загнали в город, в результате чего смогли наконец отступить под прикрытием конницы почти беспрепятственно. Почему критик решил, что Цезарь описывает одну из многих контратак, абсолютно непонятно. Что касается того, почему снаряды закончились, хотя подходили подкрепления, можно сказать, что очередные подкрепления, вероятно, замешкались, либо, возможно, снаряды для полевого боя закончились в войске Цезаря вообще, т.к. бой длился пять часов, причем известно, что за шесть часов заканчивается даже запас снарядов в лагере, подготовленном для обороны (B.G. III.4-5).

Как видно, критик не способен пересказать ни один эпизод из источников без внесения значительных дополнений и искажений. Критикуя меня за то, что я всего лишь усомнился в одном месте в точности рассказа Цезаря, сам критик на каждом шагу обвиняет Цезаря во лжи, умолчаниях, неточностях и несообразностях. Если критику что-то непонятно в описании Цезаря, то это его проблема, но здесь совершенно ясно описан пятичасовой метательный бой со сменой войск, в котором с обеих сторон сражаются римские тяжеловооруженные пехотинцы.

Критик пишет:

«Сражение при Руспине превосходно разобрано Г. Дельбрюком, которого, как мне кажется, Жмодиков читал, так что о проигрыше Цезарем этого сражения он «слышит» не в первый раз. Всех интересующихся подробным критическим разбором данного боя отсылаю к «Истории военного искусства…» Г. Дельбрюка, мне здесь добавить нечего.»

Сражение при Руспине действительно разобрано Дельбрюком, хотя я бы не сказал, что превосходно. Однако, Дельбрюк не утверждает, что Цезарь проиграл его, а пишет, что автор «Африканской войны» говорит, что Цезарь победил, но, согласно Аппиану, Цезарь проиграл, и что этот бой может быть принят, как поражение Цезаря, поскольку тот, продержавшись на поле боя до ночи, отступил в свой лагерь, не достигнув своих целей.

Тем не менее, Дельбрюк отмечает, что Цезарь своими умелыми действиями сумел сохранить дисциплину и порядок в войске и не дал врагу шансов на успех, т.е. в конечном итоге не рассматривает этот бой как поражение Цезаря. При этом Дельбрюк указывает, что Цезарь достиг этого благодаря применению специального построения длинными тонкими линиями в каре и использованию метательных копий, т.е. Дельбрюк правильно понял это сражение, как длительный метательный бой (Г.Дельбрюк, Ук.соч., C.434).

Ошибка Дельбрюка была в том, что он недостаточно тщательно изучил описания других битв у Цезаря и Ливия, увлекся спорами с другими историками о том, каким именно образом римляне сражались на мечах, и потому не уяснил себе истинного значения метательного оружия в тактике римской тяжеловооруженной пехоты. Напомню, бой при Руспине длился значительную часть дня, метание пилумов неоднократно упоминается в явном виде на всем протяжении боя, лошадь вражеского военачальника, неосторожно приблизившегося к воинам Цезаря, была сражена ветераном 10-го легиона сильным и метким броском пилума – все характерные признаки длительного метательного боя (B.Afr. 13-18). Если критик заявляет, что к рассуждениям Дельбрюка ему добавить нечего, то это означает, что он также признает сражение при Руспине длительным метательным боем.

Критик пишет:

«сражение с эбуронами было стрелковым боем, полностью проигранным римлянами. Мы видим, что даже в таких тяжелых обстоятельствах, на неудачной позиции и при полной невозможности предпринять что-либо, войска не могут быть разбиты стрелковым огнем. Потребовался многочасовой обстрел сверху, со всех сторон, скученной массы легионеров, убийство командующего и яростная атака, чтобы сломить сопротивление римлян.»

Так критик уже совсем не спорит с тем, что римляне были способны вести многочасовой метательный бой (с рассвета до восьмого часа, как пишет Цезарь) даже на неудобной позиции? Только что он признал бой при Руспине, теперь уже и сражение с эбуронами – большой прогресс! Непонятно, правда, как быть с заявлением критика насчет римского легионера: «воин вооруженный лишь одним или двумя дротиками не может вести длительный метательный бой», критик опять противоречит уже не только источникам и Дельбрюку, но даже самому себе, но многочисленные противоречия в его рассуждениях, вероятно, никого уже не удивляют.

А проиграно это сражение было, как я указывал, вовсе не от неумения римлян вести метательный бой, а по целому ряду других важных причин: бой был навязан на походе, неудобная позиция, нерешительность и несогласованность в действиях военачальников и т.д. (Caes. B.G. V.32-37). Римские войска, действительно, сложно было разбить одним только метанием снарядов, поскольку они сами были способны вести чрезвычайно длительный метательный бой, даже на неудобной позиции, что они и доказали в данном сражении и в других боях. Я нигде не утверждал, что исход сражений решался только в метательном бою, наоборот, я говорил в своей статье, что в полевых сражениях, как правило, противники под конец все же бросались в ближний бой, и победу приносила финальная атака, по возможности свежими войсками, на измотанного длительным метательным боем противника. Критик опять спорит не с моими взглядами, а сам с собой.

Я говорил:

«Как хорошо известно, шоковый эффект атаки – явление психологическое…»

Критик заявляет:

«Для того чтобы понять ошибочность взглядов Жмодикова на природу натиска, нужно разобрать сущность этого явления. Вся сила психологического шокового эффекта натиска тяжелой пехоты покоится на твердой уверенности противника в том, что за атакой последует натиск физический, переходящий в рукопашную; во времена Наполеоновских войн это называлось «боязнью штыка».»

Для того, чтобы понять правильность моих взглядов, нужно самому иметь правильные и устойчивые представления о природе массового ближнего боя пехоты в различные эпохи. Критик в своем предыдущем выступлении заявлял следующее:

«тот естественный подъем духа, который возникает у солдат при движении вперед и который упоминает Цезарь, важен лишь когда гоплиты обрушиваются на противника, в то время как для ведения боя пилумами они должны были бы остановиться. Бег перед атакой, о котором Цезарь пишет как о стандартной практике (и та и другая сторона ожидали, что противник пробежит свою часть разделяющей их дистанции) и приобретаемый в результате шоковый эффект, имеют смысл только если дело доходит до рукопашной».

На что я ему возразил, что «шоковый эффект атаки» – явление чисто психологическое, а не физическое, и что удачная атака, так же как и античный «натиск», обращала врага в бегство даже без всякого рукопашного боя. Теперь критик, вероятно, проконсультировавшись с какими-то «знатоками» военного дела наполеоновской эпохи, рассказывает то, что мне и без него хорошо известно. В наполеоновскую эпоху атаки пехоты против пехоты в плотных построениях были самым обычным и весьма часто употреблявшимся тактическим приемом, но штыковой бой был большой редкостью, почти никогда не происходил в чистом поле, поскольку либо одна из сторон обращалась в бегство, либо атака тормозилась и начиналась беспорядочная перестрелка, порой довольно продолжительная и нередко на весьма небольшом расстоянии, и все это критику должно быть известно, т.к. об этом не раз говорится в книге, на другое издание которой он сам ссылается немного далее (B.Nosworthy, With Musket, Cannon and Sword. Battle Tactics of Napoleon and His Enemies, Sarpedon, New York 1996, P. 43, 190). Нетрудно заметить, что это прекрасная аналогия со сведениями, обнаруженными мной в античных источниках.

Каким образом «вся сила психологического шокового эффекта натиска тяжелой пехоты» может, по мнению критика, покоиться «на твердой уверенности противника в том, что за атакой последует натиск физический, переходящий в рукопашную», если никакого физического натиска никогда не бывало, и вообще рукопашный бой был редкостью? Вся сила шокового эффекта штыковой атаки на самом деле базировалась лишь на страхе перед возможностью того, что дело дойдет до массовой рукопашной схватки, а никак не на «твердой уверенности». Именно такая картина складывается из описаний штыковых атак в наполеоновскую эпоху, и именно такую картину мы находим и в античных источниках, вся разница лишь в том, что в античности, вероятно, дело все же несколько чаще доходило до настоящего ближнего боя с холодным оружием.

Критик продолжает:

«Солдат не испугается натиска, если будет знать, что противник остановится для метания снарядов и не доведет дело до рукопашной.»

Так в том-то и дело, что заранее этого никто не знал. Сами римляне, идя в бой, не знали, обратят ли они врага в бегство первым натиском, завяжется ли короткая и решительная схватка, или придется возиться несколько часов с метанием дротиков и сменой линий. Все решалось за несколько секунд атаки.

Теперь, когда природа натиска стала наконец, я надеюсь, понятна критику, следует вернуться к вопросу, затронутому мной в статье, о том, как Ливий и Полибий объясняют, почему так страшен первый натиск галлов. Напомню, что Полибий считал главной причиной плохое качество галльских мечей, которые гнутся и тупятся от первых же ударов, так что галлы якобы опасны только в первые моменты боя (Polyb. II.33.3). Тит Ливий же объясняет, что первый натиск галлов страшен по причине того впечатления, которое они производят на противника своим стремительным наступлением, жутким видом и дикими воплями (Liv. XXXVIII.17.3-5), все это было настолько страшно, особенно для непривычных к такому зрелищу людей, что в первой битве с галлами на реке Аллии римляне сразу обратились в бегство, но если противник не испугается, то и атака галлов окажется далеко не столь опасной, как могло бы показаться, и римляне со временем научились выдерживать первый натиск галлов.

Это рассуждение Ливия перекликается с мнениями других античных авторов, в частности, Фукидида, об атаках неорганизованных варваров на построенную стойкую пехоту (ссылка и цитата – в статье) – если выдержать психологически первый натиск, не сделать ни шагу назад и не показать замешательства, то варвары, несмотря на всю стремительность их атаки, не решатся довести дело до ближнего боя, а остановятся на некотором расстоянии. Таким образом, Ливий и Фукидид говорят именно о психической природе эффекта «натиска», и они совершенно правы, т.к. их мнение подтверждается высказываниями многих бывалых вояк из самых разных эпох, тогда как Полибий дает «механистическое» объяснение, что очень свойственно теоретикам, в связи с чем закономерно возникает вопрос: кто же из них действительно понимал кое-что в военном деле, а кто был «бездумным переписчиком» нелепых сказок.

О словах Цезаря о битве при Фарсале критик пишет:

«Что ж разберем точно слова Цезаря, если принять последовательность событий, предложенную им, то очевидно, что сначала происходит метание снарядов (в данном случае пилумов во время бега) и лишь затем натиск, т.е. тот психологический эффект, который достигается угрозой применения холодного оружия. Помпеянцы, как храбрые солдаты, не пугаются этой угрозы, а, встретив легионеров Цезаря залпом, обнажают мечи и начинается упорный рукопашный бой. Очень логичное и понятное описание традиционной римской тактики.»

Вот именно – помпеянцы сначала выдержали натиск, и только потом метнули пилумы, то есть, натиск является лишь угрозой применения холодного оружия, а не физическим напиранием на противника. Дело только в том, что это описание никак не может считаться «очень логичным и понятным описанием традиционной римской тактики», поскольку Цезарь отмечает, что его воины метнули пилумы и взялись за мечи, как он им заранее приказал, т.е. он отнюдь не был уверен в том, что так вышло бы само собой, «по традиции», дело могло пойти и по другому, к тому же Цезарь ни слова не говорит ни о каком «упорном рукопашном бое» – после того, как он сообщает, что помпеянцы схватились за мечи, он сразу переходит к рассказу о том, как была отбита атака конницы Помпея на фланге, и как его предусмотрительно выставленные резервные когорты, прогнав эту конницу и перебив вражеских легковооруженных, сами напали затем на пехоту Помпея с фланга, и одновременно Цезарь приказал бросить в бой третью линию своей пехоты, после чего воины Помпея, атакованные с фронта свежими силами и во фланг, обратились в бегство (Caes. B.c. III.93-94). При сопоставлении же рассказа Цезаря с описаниями Аппиана (App. B.c. II.78-80) становится очевидно, что конница Помпея была разбита еще до того, как сошлись фронты тяжелой пехоты.

О приказе Цезаря (метнуть пилумы и браться за мечи) критик пишет:

«Приказ, отданный Цезарем, мог звучать как упоминавшийся ранее приказ Мария: » забросать противника копьями, а затем пустить в ход мечи и сталкивать врагов щитами…» или как приказ Светония: » Сомкните ряды и, метнув дротики, продолжите кровопролитие и уничтожение мечами и щитами…», то есть был всего лишь ораторским приемом для придания уверенности солдатам перед боем.»

Весьма вероятно. Выше я уже согласился с этим. Тем не менее, указание Цезаря, что его воины взялись за мечи, как он им приказывал, означает, что дело могло пойти и по-другому, т.е. немедленный переход к мечам сразу после сближения и недолгого метания был далеко не стандартным явлением, почему Цезарь и счел необходимым отдать этот приказ.

Критик пишет:

«Превосходной характеристикой подхода Жмодикова к источникам является то, что он предпочитает доверять в отношении тактических подробностей не ясным указаниям Цезаря, а Аппиану, знаменитому своими сказочными описаниями сражений. Описание Аппианом сражения при Фарсале ничуть не достовернее всех остальных его басен. Источниками ему послужили не только письма Цезаря и сообщения Азиния Поллиона, но и несколько других авторов, некоторые из которых сообщают о присутствии на поле боя 400.000 воинов.»

Во-первых, я не отвергаю сообщения Цезаря, а только выражаю сомнение в том, что при Фарсале сразу завязался массовый рукопашный бой между тяжеловооруженной пехотой обеих сторон, или по крайне мере в том, что рукопашный бой завязался по всему фронту, тем более, что Цезарь его не описывает ни одним словом, и высказываю предположение, что Цезарь мог несколько сгустить краски, описывая ситуацию, происходившую непосредственно перед его глазами, и упуская подробности и точную последовательность того, что происходило на других участках битвы.

Возможно, Цезарь имел в виду эпизод, упоминаемый Плутархом: доброволец-ветеран Г.Крастин, с которым Цезарь беседовал перед боем, ринулся вперед, увлекая за собой 120 своих соратников, бросился на вражеский строй и погиб (Plut. Caes. 44), после чего бой на этом участке некоторое время шел с переменным успехом (Plut. Pomp. 71) – вероятно, Крастин с группой воинов вырвался несколько вперед, вступил в схватку с врагами, был убит, а его отряд был отброшен, тогда как основная масса пехоты Цезаря подошла немного спустя. Цезарь не упоминает этот эпизод, но сообщает о гибели Крастина от меча и полагает, что тот проявил в этом сражении беспримерную храбрость (Caes. B.c. III.99), т.е. на такое нападение на вражеский строй с ходу с мечами были способны только немногие храбрецы.

Во-вторых, то, что некоторые сведения, приводимые Аппианом в его описании битвы при Фарсале, являются недостоверными, вовсе не означает, что все остальные детали этого описания также недостоверны, поскольку наравне с сомнительными источниками он использовал записки Цезаря и мемуары других известных участников битвы, о чем он сам говорит. Цезарь тоже нередко сообщает крайне недостоверные сведения, особенно когда речь идет о численности войск и количестве потерь.

Дело в том, что описание Аппиана дает хоть какое-то объяснение приказу Помпея своей пехоте встретить атаку Цезаря, стоя на месте: Помпей увидел, что его конница на фланге разбита и противник уже угрожает этому флангу, тогда он и отдал приказ первой линии стоять, чтобы не подводить фланг под удар раньше времени, а вероятно, и для того, чтобы успеть принять контрмеры, например, прикрыв фланг первой линии войсками из задних линий, что было бы весьма затруднительно, если не невозможно сделать, если первая линия продолжала бы наступать.

Цезарь не дает приказу Помпея никакого объяснения, только высказывает свое мнение о его нецелесообразности. Мне кажется, такой опытный военачальник, как Гней Помпей Великий, должен был иметь существенные основания для отдания такого приказа, и только рассказ Аппиана дает нам хоть какое-то объяснение. Есть еще один момент: Цезарь начинает рассказ о действиях конницы Помпея только после того, как сообщил о том, что пехота обеих сторон взялась за мечи, а Аппиан прямо говорит, что конница Помпея несколько опередила его пехоту, что выглядит вполне правдоподобно и находится в полном соответствии с его дальнейшим рассказом.

Весьма показательно, что и Г.Дельбрюк следует в этом вопросе Аппиану, полагая, что Цезарь в своих записках исказил ход боя по политическим соображениям (Г.Дельбрюк, Ук.соч., C.427-429). Как видно, критик опять спорит со своим любимым историком.

Критик продолжает:

«У Плутарха содержится одна интересная ремарка: говоря о приказе, отданном Цезарем резервным когортам, он замечает: «Им надлежит не метать копья, как обычно делают самые храбрые, спеша начать рукопашную (именно так поступила остальная часть легионеров Цезаря), а бить в глаза и в лицо»»

Ремарка действительно интересная: только самые храбрые, по мнению Плутарха, спешат поскорее начать рукопашный бой, метают поскорее снаряды и сразу хватаются за мечи – отсюда следует вывод, что все остальные, не столь храбрые, отнюдь не торопятся лезть в драку. Это перекликается с мнением Цезаря о беспримерной храбрости Г.Крастина, который с ходу бросился с мечом на вражеский строй.

Критик пишет:

«Живописная картина столкновения двух пехотных фаланг в Фарсальском сражении сохранилось у Лукана: «В то время как ряды Помпея были тесно сомкнуты щит к щиту, так что едва оставалось место для того, чтобы обнажить меч, на них обрушилась атака жаждущего сражения центра войск Цезаря. Ни человек, ни оружие не могли выдержать удар атаки, и яростный меч проникал в тело сквозь броню».»

«Швед, русский колет, рубит, режет».

Критик предлагает изучать Полтаву по Пушкину, а Бородино по Лермонтову? Я не собираюсь в этом участвовать.

Критик пишет:

«Попытаюсь объяснить проще. У нас есть два поезда, идущие с одинаковой скоростью из пункта А и пункта Б навстречу друг другу. Проехав равное расстояние, они столкнутся посередине. В сражении при Фарсале, после того как стороны пробегут навстречу друг другу это самое «как раз достаточное для взаимной атаки» расстояние, места для перестрелки просто не остается, ведь мы знаем, что, пробежав двойную дистанцию, цезарьянцы подошли вплотную к противнику.»

Попробую объяснить еще проще: если происходит атака (напомню, у Цезаря impetus, натиск), совсем необязательно, и даже маловероятно, что обе стороны вообще столкнутся – либо одна из них обратится в бегство, либо обе остановятся на небольшом расстоянии друг от друга.

Я приводил цитату из записок Цезаря (сражение с нервиями):

«враги … проявили необыкновенную храбрость: как только падали их первые ряды, следующие шли по трупам павших и сражались стоя на них; когда и эти падали, и из трупов образовались целые груды, то уцелевшие метали с них, точно с горы, свои снаряды (tela) в наших, перехватывали их метательные копья (pila) и пускали назад в римлян» (Caes. B.G. II.27).

Критик ответил:

«Неужели Жмодиков доверяет подобным картинам? Все эти варвары, стреляющие взобравшись на груду трупов своих товарищей, такая же выдумка, как и истории о варварах, идущих в атаку в цепях, чтобы не было возможности бежать. Тем более что эти события происходят когда сражение уже было выиграно Цезарем, и началось избиение галлов.»

Во-первых, критик, только что так возмущавшийся моим недоверием всего лишь к одному эпизоду в записках Цезаря, теперь, кажется, просто обвиняет божественного Юлия во лжи, приравнивая его рассказ к байкам Плутарха. Во-вторых, какая разница, являются ли груды трупов в этом эпизоде правдой или выдумкой – важно то, что перед нами ясное описание продолжительного метательного боя с прямым упоминанием применения вражеского метательного оружия, причем со стороны римлян сражается тяжелая пехота, т.к. упоминаются пилумы. В-третьих, это описание упорного боя, а не избиения.

Критик продолжает:

«Сражение с нервиями стоит рассмотреть подробнее. После неожиданного нападения галлов на кое-как построившихся на склоне холма римлян, солдаты VIIII и X легионов залпами пилумов сверху сбили атаковавших их варваров в реку, так как те были изнурены долгой пробежкой вверх по склону, а затем контратаковали с мечами и перебили многих галлов.»

На самом деле так: галлы перешли реку и атаковали римлян, стоявших на высоком берегу, римляне отбили атаку противника метанием пилумов, а затем, когда отступавшие галлы начали переходить реку обратно, римляне бросились их преследовать с мечами и многих перебили в реке, поскольку река задержала отступление галлов (Caes. B.G. II.23). Это не контратака, а преследование отступающего противника с избиением тех, кто не успел вовремя удрать – большая разница. Критик никак не может пересказать источник без искажений.

Критик продолжает:

«В другом пункте XI и VIII легионы точно так же сбили вниз своих противников, «с которыми у них завязался рукопашный бой» на берегу реки.»

Критик, как обычно, не проверяет переводы по оригиналу: У Цезаря нет никакого «рукопашного боя», а написано «с каковыми имели стычку» (quibuscum erant congressae). Римляне здесь, как пишет Цезарь, «точно так же», т.е. метанием пилумов отбили атаку галлов, и бой шел у реки.

Критик продолжает:

«На правом фланге сложилась тяжелая ситуация, галлы сильно теснили римлян. Цезарь ободрил солдат и приказал идти в атаку, «а манипулы раздвинуть, чтобы легче было действовать мечами…». Тут победившие в других местах легионы пришли на помощь своим, и началось избиение галлов. Из этого рассказа мы видим, какую тактику применяют римляне: сначала залп пилумов, а затем атака с мечами. На правом фланге легионеры сбились в кучу, оказались деморализованы нападением и не могли атаковать обстреливавших их галлов. Потребовалось личное вмешательство Цезаря, чтобы перестроить когорты, бросить легионеров в атаку и в рукопашном бою мечами отбросить противника»

Критик фантазирует и бессовестно искажает рассказ Цезаря, который пишет следующее: прибыв на этот участок, он увидел, что его войска сбились в кучу, потеряли убитыми и ранеными много рядовых воинов и центурионов, их сильно теснят галлы, причем некоторые римляне из задних рядов покидают бой и «уходят из сферы обстрела» (буквально «избегают снарядов»), то есть, явно подразумевается метательный бой.

Цезарь рассказывает, что лично встал в первых рядах, ободрил воинов и приказал им идти в атаку, «а манипулы раздвинуть, чтобы легче было действовать мечами», что также подразумевает, что между римлянами и галлами не было рукопашной схватки, иначе такие маневры были бы невозможны, а приказ атаковать – бессмыслен. Казалось бы, сейчас последует описание яростной схватки на мечах, однако Цезарь ограничивается лишь скромным замечанием, что его присутствие вернуло воинам мужество, благодаря чему «напор (impetus) врагов был несколько задержан» (B.G. II.25).

Таким образом видно, что личное присутствие Цезаря и приказ атаковать привели лишь к тому, что его воины несколько приободрились, перестали отступать и жаться друг к другу, и тем самым успешное наступление галлов было здесь приостановлено. Ни о каком рукопашном бое и избиении галлов здесь нет ни слова, вопреки заявлению критика.

После этого Цезарь рассказывает, что ему удалось так же восстановить сопротивление на участке соседнего легиона, затем начали подходить еще два легиона, шедшие в арьергарде и еще не принимавшие участия в сражении, а также что уже одержавший победу на своем участке Лабиен двинул на помощь один из своих легионов, что привело наконец к перелому в ходе боя (B.G. II.26-27), причем Цезарь сообщает, что римляне воодушевились настолько, что «некоторые другие, свалившиеся от многих ран, поднимаются и возобновляют бой, опираясь на щиты»

На это критик возражает:

«Человек, упавший без сил из-за ран, вообще не может принимать участие в бою. Зато те, кто выдавал за раны легкие царапины и спешил покинуть строй под этим предлогом, вполне могли вернуться в задние ряды, почуяв победу.»

В предыдущем параграфе Цезарь пишет: «центурион первого ранга, необыкновенно храбрый П.Секстий Бакул, так тяжко изранен, что от слабости уже не может держаться на ногах». Как сильно ошибался божественный Юлий – по мнению критика, храбрейший центурион его армии просто отлынивал, получив пару легких царапин! Критик не первый раз обвиняет воинов Цезаря в явной трусости. Однако, Цезарь пишет, что раненые упали, подвергаясь опасности быть брошенными отступающими товарищами, а не покинули строй, как полагает критик, так как мы видели, что покинувших строй из страха Цезарь упоминает отдельно.

Наконец, Цезарь рассказывает о финале этой битвы: его войска воодушевились, свежие силы вступили в бой, но враги тоже не собирались так просто уступить, и

«проявили необыкновенную храбрость: как только падали их первые ряды, следующие шли по трупам павших и сражались стоя на них; когда и эти падали, и из трупов образовались целые груды, то уцелевшие метали с них, точно с горы, свои снаряды (tela) в наших, перехватывали их метательные копья (pila) и пускали назад в римлян» (B.G. II.27).

Как видно, ни о каком избиении галлов нет еще и речи, а продолжается упорный метательный бой с широким использованием вражеских метательных снарядов.

Таким образом, критик опять, уже в который раз до неузнаваемости искажает описания битв в источниках, причем он поступает так даже с лучшими из имеющихся у нас описаний, исходящих от Цезаря – очевидца, участника и великого военачальника, и не содержащих никаких противоречий и непонятных мест. Вывод очевиден: способности читать и толковать источники отсутствуют у критика полностью.

По поводу тяжелого и легкого пилумов критик пишет:

«Этот вопрос и в самом деле давно решен, но не так как полагает Жмодиков. Из литературы можно рекомендовать следующие работы: N. Secunda «Early Roman Armies», London 1996, N. Secunda «Republican Roman Army 200-104 BC», London 1996; Webster «The Roman Imperial Army», London 1996; Goldsworthy A. «The Roman Army at War, 100 B.C. – 200 A.D.», Oxford 1996).

Когда ссылаются на книги по конкретному вопросу, полагается указывать страницы. Когда я говорил, что наконечники длиной около 20-30 см, найденные в больших количествах, которые раньше считались наконечниками дротиков легковооруженной пехоты, теперь, по мнению современных исследователей, считаются наконечниками пилумов, я сослался на книгу известных специалистов по римскому вооружению (M.C.Bishop, and J.C.Coulston, Roman Military Equipment, London 1989, P.16-18). В новом издании своей книги Peter Connolly также изменил свои прежние взгляды на эти наконечники (P.Connolly, Greece and Rome …, P.131).

Что же приводит мне в ответ критик? Популярные книжки из серии Osprey Man-at-Arms, написаные человеком (который, кстати, N.Sekunda, а не N.Secunda), не имеющим большого авторитета в данной области, а также новое переиздание старой книги (первое издание «The Roman Imperial Army» by G. Webster – 1969 г) о римской армии эпохи Империи, в которой вопрос о римском вооружении, естественно, не исследуется, а просто пересказываются давно устаревшие взгляды, и, наконец, относительно свежую книгу, но опять же не по тому периоду. Из этих книг критик черпает информацию о вооружении римской армии в IV-II веках до н.э. и рекомендует всем так делать? Я предпочитаю все же мнение известных специалистов по римскому вооружению, причем самое свежее, основанное на всей имеющейся информации, в том числе на самых недавних довольно многочисленных находках, относящихся к периоду республики.

Впрочем, даже из литературы, предложенной критиком, можно извлекать полезные сведения, если смотреть не на то, что пишут авторы и рисуют иллюстраторы, а на то, какую фактическую информацию они приводят – во второй из упомянутых критиком популярных книжек («Republican Roman Army 200-104 BC») приводятся фотография и рисунок (P.11) наконечников пилумов из Теламона, предположительно имеющих отношение к полевой битве римлян с галлами при Теламоне в 225 г до н.э., описанной Полибием (II.27-31), которых найдено в этом месте около 60, длина которых вместе с креплением лежит в пределах от 18.8 до 35 см – указание Вегеция, что наконечник пилума имеет длину 9 дюймов (ок. 22 см, неизвестно, с учетом крепления или без) прекрасно попадает в этот диапазон (тем не менее, в книжке содержатся рисунки современных реконструкций пилумов, основанных почему-то на гораздо более длинных образцах, которые в книге даже не приводятся, и которых найдено всего несколько штук, причем в других местах, однако, на фоне опять же большого количества коротких наконечников).

Я говорил:

«Вегеций описывает не только пилум, который в его время (IV век н.э.) назывался spiculum (длина наконечника 9 римских дюймов, ок. 22 см, а древка 5,5 футов, ок. 160 см), но и другое метательное оружие римского тяжеловооруженного воина: verutum (прежде называвшийся, по словам Вегеция, vericulum, наконечник ок. 12 см, древко ок. 110 см), а также пять (!) штук, именовавшихся plumbata»

Критик заявляет:

«Жмодиков снова не хочет объяснить нам о чем идет речь в тексте. В приведенном им отрывке Вегеций разъясняет, как должен быть вооружен его идеальный легионер, а не то как солдат был снаряжен в прошлом. Это легко понять из того, что он снабжает воина верикулумом, об использовании которого легионерами мы ничего не слышали ранее, пятью плюмбатами, хотя в предыдущих главах он сам разъяснял нам, что это было особое оружие двух легионов в Иллирике при Диоклетиане, за которое они получили соответствующее прозвище (I.17), а также спафами, ставшими оружием пехотинца во времена поздней Империи. Ранее (I.20) Вегеций пишет, что пешее войско в древности пользовалось пилумами, а в его время варвары-щитоносцы вооружены двумя или тремя бебрами. Вегеций довольно сложный источник для анализа, так как в его произведении перемешаны цитаты из предшествовавших авторов, сведения из современной ему военной практики и собственные фантазии Вегеция.»

Трактат Вегеция «Краткое изложение военного дела», по-видимому, действительно сложноват для критика, иначе непонятно, как можно было наделать столь нелепых выводов. Вегеций ни одним словом не дает понять, что описывает «идеального легионера», а утверждает, что собрал из различных книг сведения о том, как были организованы и вооружены римские войска в былые времена.

Что касается plumbata, то Вегеций сообщает, что два легиона получили почетное прозвище mattiobarbuli (другой вариант названия тех же метательных снарядов, упоминаются также в византийском трактате VII века «Стратегикон») за особое искусство в применении этого оружия. Совершенно непонятно, почему критик решил, что только эти два легиона во всей римской армии и были вооружены этими снарядами. Описывая легионеров в другом месте, Вегеций пишет: «они имели … 5 свинцовых шаров (plumbatae) в щитах, которые они бросали при первой атаке», а также говорит: «щитоносцы, [те, которые] вооружены мечами, копьями со свинцовыми шарами (plumbatae), как теперь, кажется, вооружены почти все воины», то есть, он подразумевает свое время (II.15).

Если критику ничего не известно о применении римлянами верутума (верикулума), то это его личная проблема – верутум упоминается различными авторами, и он сам ниже приводит цитату из Аммиана Марцеллина, где тот упоминает верутум (в форме verrutum: XXXI.7.2). Если же критик полагает, что римские легионеры всегда носили максимум два метательных копья, то ему будет полезно взглянуть на могильную плиту воина из legio II Parthica, на которой тот изображен с пятью дротиками в руке (длина дротиков – от земли до подбородка) (Aurelius Mucianus, III век н.э., in J.Hackett (ed), Op.cit., P.239).

Критик пишет:

«Характеризую римский способ сражаться мечом Вегеций пишет «Тех, кто сражался, нанося удары рубя, римляне не только легко победили, но даже осмеяли их…». Интересно, что автор подчеркивает именно состязание между техникой владения мечами обеих сторон и превосходство римского искусства фехтования, как причину победы.»

Как именно римляне побеждали «тех, кто сражался, нанося удары рубя», например, галлов, мы прекрасно знаем из источников – «обстрелом», порой весьма продолжительным, с последующей атакой свежими силами. Зато Вегеций приводит иногда действительно ценную информацию, которой нет в других источниках, например, он сообщает, что в строю на одного легионера полагалось по фронту 3 фута, но в глубину – 6 футов, и приводит объяснение: это необходимо «для того, чтобы сражающиеся имели возможность сделать выпад и вновь отскочить назад, ведь при выпаде копья мечутся сильнее с разбегу» (III.14).

Вегеций также пишет, что воинов надо обучать «бросать метательные копья с большой силой в намеченную цель, … обращаться со щитом, косым ударом отклонять летящие копья» (I.4), упоминает метание копий и plumbatae в чучело, а также метание камней (I.14-16; II.23), рассуждает о преимуществах возвышенной позиции для метания и о том, что ветер в лицо мешает метанию, задерживая свои снаряды и помогая вражеским (III.13-14; для сравнения, Аппиан сообщает, что именно поэтому ветер в лицо был одной из причин поражения римлян при Каннах: App. Hann. 22, ветер в лицо как одну из причин поражения римлян при Каннах упоминают также Ливий: XXII.43.10-11; 46.9 и Фронтин: Strat. II.2.7), а также о психологическом влиянии боевого крика при атаке, особенно когда он совпадает по времени с градом снарядов (III.18).

Как видно, Вегеций отводит очень большую роль метательному оружию, но критик предпочитает этого не замечать, зато на одном упоминании мечей он может выстроить целую теорию – предвзятый подход налицо. Откуда у римских ополченцев времен республики бралось высокое искусство фехтования, я предоставляю объяснять критику.

Я спрашивал:

«Какое отношение профессиональная регулярная армия империи имеет к рассматриваемому мной периоду?»

Критик ответил:

«На этот вопрос лучше всего ответить цитатой: «Мaловероятно, что при одном и том же построении и вооружении могут происходить существенные изменения в сaмом способе ведения боя» (Жмодиков А.Л. Тактика римской пехоты IV-II вв. до н.э. Спб, 1995, с.13).»

Так ведь построение изменилось, да и вооружение не осталось в точности таким же, как во времена республики, не говоря уже о способе комплектования и обучения войск (в эпоху Империи мы имеем дело уже с профессиональной постоянной регулярной армией, в отличие от ополчений эпохи Республики). Неужели и это критику неизвестно? Или он полагает, что легионеры по-прежнему строились в три линии и носили огромные щиты? Приведенную критиком фразу я сформулировал при сравнении римлян II в. до н.э. и римлян времен Цезаря (середина I в до н.э.), показав, что вооружение и построение тяжеловооруженной пехоты существенно не изменилось.

В эпоху ранней Империи (конец I в до н.э. – I в н.э.) защитное снаряжение римской тяжелой пехоты стало заметно меняться, сначала форма и размеры щита, потом шлем и доспехи. Меч и пилум также не оставались неизменными. Сама тактическая роль легионов также стала заметно меняться: во многих сражениях основная тяжесть первой фазы боя падала на вспомогательные войска, тогда как легионы составляли основную боевую линию и резерв и при необходимости наносили решительный удар. Однако, и в эпоху империи тяжеловооруженным легионерам нередко приходилось вести достаточно продолжительный метательный бой, как показывают сведения, которые сообщают Тацит и Арриан.

Критик пишет:

«Если имперские легионеры пользовались в бою 2-2,5 килограммовым пилумом, который Жмодиков почему-то называет «балкой», то, соответственно, и солдаты времен республики использовали его».

Нет никаких оснований для таких выводов. А балкой я назвал то, что критик в своем предыдущем выступлении желал выдать за пилум времен Империи, поскольку он уверял, что его вес, цитирую, «в республиканские времена до 2,5 кг, в Империи пилум стал тяжелее».

Критик пишет:

«У Тита Ливия сохранилось любопытное свидетельство – в бою у Клузия римляне метнули во вражескую «черепаху» пилумы, так что «много копий вонзилось в щиты, а некоторые даже в тела врагов, и колонна их развалилась, причем повалилось много не раненных даже, а только оглушенных…» (X.29.), ясно, что дротик должен быть весьма тяжелым, чтобы от его удара многие воины падали на землю.»

Во-первых, не следует называть эту знаменитую грандиозную битву «боем у Клузия», поскольку в литературе за ней давно закрепилось название «битва при Сентине». Во-вторых, Ливий, по мнению критика, очень плохой и недостоверный источник, особенно в отношении военной информации, как же он может опираться на один-единственный эпизод из его труда, да еще относящийся к самому началу III в. до н.э.? В-третьих, галлы падали не от удара одного пилума, а от множества верутумов, вонзившихся в щиты (Liv. X.29.7). Критик, как обычно, не проверил отрывок по оригиналу.

Критик продолжает:

«Жмодиков утверждает, что Полибий описал только тяжелые пилумы, но это не так: Полибий указал длину древка и длину наконечника легкого пилума, которые были равны длине соответствующих частей тяжелого пилума.»

Критик опять демонстрирует отсутствие способности к чтению и толкованию источников. Полибий сообщает, что пилумы были двух видов, тяжелые и легкие, и что тяжелые были двух типов, затем пишет, что легкий пилум похож на небольшое охотничье копье, после чего добавляет, что оба типа имели наконечник длиной в три локтя и древко такой же длины, причем наконечник запускается в древко до половины и крепится заклепками (Polyb. VI.23.8-11). Если последнее замечание относится к легкому и тяжелому видам пилума, то непонятно, чем легкий вообще отличался от тяжелого и почему Полибий только легкий пилум сравнивает с охотничьим копьем – получается, что размер и конструкция легкого и тяжелого видов практически одинаковы.

Очевидно, что замечание о размерах наконечника и древка относится к двум типам тяжелого пилума. Полибий писал для греков, и для объяснения, что такое легкий пилум, он нашел понятную грекам аналогию – охотничье копье, а тяжелый ему пришлось описывать более подробно, поскольку понятной аналогии не нашлось, причем пришлось пояснить, что два типа тяжелого пилума немного отличаются, но только конструкцией древка, тогда как длина наконечника и древка у них одинаковые. Читал ли критик Полибия, или полагается только на современную популярную литературу, где эта неверная интерпретация часто повторяется?

Критик продолжает:

«Оба типа пилумов были обнаружены во время археологических раскопок, а тяжелый пилум дошел до нас и на изображениях времен Империи.»

Описание тяжелых пилумов, приведенное Полибием, не соответствует ни одному из найденных образцов («Polybius’ description of the sturdier pilum appears to be muddled and at odds with the archaeological evidence»: P.Connolly, «The Roman Army …», P.155). Самый распространенный тип среди археологических находок – это наконечники общей длиной примерно от 20 до 35 см. Напомню, как Вегеций описывает пилум: наконечник ок. 22 см (неизвестно, учитывая крепление, или нет), древко ок. 160 см. Вероятно, это и был обычный легкий пилум. Пилумы, которые мы видим на рельефах эпохи империи, также не соответствуют описанию Полибия.

Критик продолжает:

«Этими двумя пилумами метательное вооружение римского легионера исчерпывается, никаких дополнительных снарядов он с собой не носил, так как Полибий несколько раз подчеркивает, что описывает полное снаряжение солдата.»

Как же критик тогда объяснит, что при описании снаряжения легионера в шестой книге своего труда Полибий называет пилум одним словом, а в другом месте, описывая римского воина на марше, нагруженного полным комплектом своего вооружения и в придачу еще и кольями для лагеря, он употребляет совсем другое слово (XVIII.18.4)?

Критик пишет:

«То что «стенной пилум» был тяжелым – всего лишь предположение Жмодикова»

Это не мое предположение, а мнение столь уважаемого критиком Г.Дельбрюка, который полагал, что тяжелые пилумы применялись для обороны укреплений, а легкие – в полевых сражениях (Г.Дельбрюк, Ук.соч., C.236). Высказывалось также мнение, что Полибий описал некие специальные осадные тяжелые пилумы, которые он мог видеть при осаде Карфагена (Walbank F.W. A Historical Commentary on Polybius, Oxford 1970, V.I, P.704-705, №№ 8-11). Как уже не раз было показано, критик не только не знаком со многими научными работами по обсуждаемой теме, но даже своего любимого историка читал невнимательно и противоречит ему на каждом шагу.

Критик продолжает:

«я, как и П. Коннолли, считаю, что он был легче пилума использовавшегося в сражениях, так как при обороне лагеря нет возможности приблизиться к противнику, и легионеру требовалась большая, чем обычно, дальность броска»

Критик неверно излагает мнение P.Connolly, которое гораздо сложнее. В новом издании своей книги P.Connolly приводит все различные типы наконечников, по одному образцу каждого типа, называет их все наконечниками пилумов (P.Connolly, Greece and Rome …, P.131), и лишь высказывает свое предположение, что самый короткий из них (№9), длиной всего ок. 13.5 см, это, вероятно, наконечник дротика (hasta velitaris), а один из средних по размеру (№1), из относительно недавних находок в Словении, длиной ок. 24 см, что это, вероятно, стенной пилум (pilum muralium), тогда как относительно образца №8, длиной также ок. 24 см, представляющего самый распространенный среди археологических находок тип, P.Connolly, вслед за известными специалистами по римскому вооружению (M.C.Bishop, and J.C.Coulston, Op.cit., P.16-18), уже не высказывает никаких сомнений в том, что это наконечник пилума. В другом месте (P.227) P.Connolly приводит наконечник длиной менее 15 см (№5) и называет его наконечником пилума (лишь в скобках и со знаком вопроса добавляя слова hasta velitaris), и здесь же приводит образец общей длиной ок. 28 см (№6), высказывая мнение, что это, вероятно, pilum muralium.

Естественно, P.Connolly трудно отказаться от своих старых взглядов на пилум, поскольку в его книге много его же собственных реконструкций римских воинов, где он изобразил их с двумя пилумами с весьма длинными наконечниками, соответствующими очень немногим находкам, то есть, фактически, с двумя тяжелыми пилумами, так что он лишь слегка скорректировал свое мнение, признав, однако, что под термином pilum скрывается довольно широкий набор весьма разнообразного по размерам и способу крепления наконечника древкового метательного оружия, тогда как раньше, в издании 1981 г, он уверенно называл наконечники длиной 20-30 см наконечниками дротиков легковооруженной пехоты. К сожалению, P.Connolly не приводит никаких оснований, почему он считает именно указанные им образцы наконечниками от «стенного пилума». Таким образом, критик исказил мнение P.Connolly.

Мнение критика, что при обороне укреплений нет возможности приблизиться к противнику, и поэтому обороняющимся надо иметь более легкое оружие, совершенно неосновательно: при обороне укреплений противник сам подойдет на бросок снаряда, а преимущество в дальности обеспечит расположение обороняющихся на валах и башнях. При описании атаки галлов на осадные сооружения римлян под Алезией Цезарь прямо пишет, что пока галлы находились на относительно большом расстоянии от укреплений, они имели некоторое преимущество за счет множества снарядов (поскольку галлы напали большой массой в одном месте, а войска Цезаря были растянуты вдоль чрезвычайно длинных осадных сооружений), но когда они подошли ближе, они стали получать ранения стенными пилумами, которые римляне бросали с валов и башен, и в конце концов вынуждены были отступить (Caes. B.G. VII.82). Как видно, стенной пилум можно было метнуть не очень далеко даже с башни, что говорит о том, что он был довольно тяжелым. Применение тяжелых предметов (например, больших камней) при обороне укреплений весьма естественно – здесь важна не столько дальность, сколько убойная сила, а придать снаряду большую начальную скорость нет возможности, т.к. нет места для метания с разбега, да и метать приходится как правило не вдаль, а по наклонной траектории вниз, поэтому приходится прибегать к увеличению массы снаряда.

Таким образом, мнение критика, что римляне в полевом бою, где надо было метать из строя, зачастую стоя на ровном месте, пользовались длинными и тяжелыми пилумами, а при обороне укреплений, где метание производилось с валов и башен, применяли легкие и короткие, никак не подтверждается источниками, не совпадает с мнением историков (в том числе столь любимого критиком Дельбрюка) и вообще кажется довольно абсурдным.

Критик пишет:

«В сражении при Фарсале (по Плутарху) Цезарь запретил своим легионером метать пилумы и приказал колоть ими всадников Помпея в лицо. Мы понимаем это в том смысле, что при отражении атаки конницы солдаты должны были использовать свои пилумы как копья. Это указывает нам как на то, что пилум легионеров Цезаря был весьма длинным оружием, иначе невозможно бы было защищаться им от всадников, так и на то, что солдаты в бою применяли только один пилум, в ином случае Цезарь приказал бы сначала метнуть один из них, а затем отбиваться от конницы оставшимся, так как драться в рукопашной, не избавившись от второго дротика, неудобно.»

Я нигде не утверждал, что легкий пилум был коротким, я говорил лишь, что его наконечник, да и сам он, вероятно, был короче, чем тяжелый. Если исходить из описания пилума у Вегеция (древко ок. 160 см, наконечник ок. 22 см), его длина составляла около 180 см, что вполне достаточно для указанной цели.

Критик пишет:

«Ливий, сравнивая вооружение македонян и римлян, пишет: «македоняне были вооружены круглым щитом и сариссой; у римлян щит был продолговатый, лучше защищающий тело, и пилум, с лету поражающий лучше чем копье…», т.е. Ливий вооружает римского пехотинца одним пилумом, по аналогии щит – сарисса, скутум – пилум»

Ливий сравнивает качество вооружения, а не количество, и весьма примечательно, что он в этой фразе не говорит ни слова о мече, т.е. он считает пилум главным наступательным оружием римского воина (IX.19.7). Вообще эта фраза переведена неверно, но в данном случае это неважно.

Критик пишет:

«Мы знаем по сохранившимся изображениям, что римский легионер этого периода был вооружен скутумом, гладиусом и тяжелым пилумом … Сохранившиеся изображения I-II вв. н.э. показывают, что на определенном этапе развития легионеры вообще исключили из своего снаряжения второй пилум, сохранив только один из них. Также Иосиф Флавий отмечает, что римский легионер был вооружен лишь одним пилумом (Иудейская война III.5.5)»

Что касается вооружения легионеров в I-II вв н.э., т.е. в эпоху ранней империи, то у критика крайне упрощенное представление о нем, сформированное под влиянием устаревшей и популярной литературы. Что имел в виду Иосиф Флавий, можно только гадать, т.к. он употребляет греческое слово, которое у других авторов означает что угодно, только не пилум. Арриан в «Построении против алан» описывает легионеров первых шеренг держащими копья одного вида, а задних – метающими копья другого вида (что он имеет в виду, опять же не вполне ясно, т.к. используются греческие слова). Многие изображения легионеров и археологические находки эпохи империи тоже показывают довольно разнообразное вооружение, в отличие от стандартизированных изображений на колонне и трофее Траяна (M.C.Bishop, and J.C.Coulston, Op.cit., P.29,42).

Критик продолжает:

«Еще раз обращаю внимание на то, что воин вооруженный лишь одним или двумя дротиками не может вести длительный метательный бой, римские велиты, например, были вооружены пятью – семью дротиками, но и это считалось недостаточным, если ожидалась действительно долгая перестрелка.»

Тем не менее, варварам почему-то хватало по 2-3 дротика, как показывают многочисленные изображения фракийцев и самнитов с двумя дротиками, приведенное критиком сообщение Вегеция о 2-3 варварских «бебрах», сообщение Аммиана Марцеллина о 2-3 снарядах у исавров (XIV.2.5-7), и многие другие. Впрочем, я не имею ничего против мнения, что римские легионеры, особенно воины первых шеренг, нередко шли в бой только с одним пилумом, и даже если я соглашусь, что этот пилум был тяжелым, и что метнуть его можно было только на 20 м, то это все равно практически ничего не изменило бы в моей картине римского способа ведения боя. И потом, критик, как кажется, сам признал, что римляне были способны вести многочасовой метательный бой, по крайней мере, во времена Цезаря (сражение с эбуронами в Галлии, бой при Руспине в Африке), следовательно, критик, как обычно, спорит с источниками и сам с собой.

Критик цитирует Ливия:

«Так как консул предвидел, что сражаться будут не в ближнем бою, а на расстоянии, он приказал собрать большое количество дротиков, копий легкой пехоты, стрел и свинцовых пуль и небольших камней, пригодных для метания из пращей… Консул поместил легкую пехоту в первую линию, как он сделал это в бою на Олимпе, и позаботился, чтобы она имела под рукой такое же большое число метательного оружия под рукой». (XVIII.20,26).

И прибавляет:

«Мы видим, римляне не были снабжены снарядами для ведения продолжительного метательного боя, и консулу пришлось специально заготовить их даже для легкой пехоты.»

Критик, как всегда, не проверил это место по оригиналу – под «дротиками» здесь скрываются именно пилумы. Также критик, как обычно, вырвал отрывок из контекста: здесь римляне готовились к бою с галатами, засевшими на возвышенности с весьма трудным подъемом, т.е. рассматривается явно нестандартная ситуация. Очевидно, что тяжеловооруженной пехоте было крайне невыгодно вести бой в таких условиях, и что римляне здесь не могли рассчитывать на то, что противник набросает им в ответ достаточно дротиков, а особенно стрел и пуль для пращей. Как я уже говорил, легкая пехота римлян здесь долго обстреливала галатов, а потом римляне двинули тяжелую пехоту, и враги не выдержали первого же натиска и побежали – прекрасный пример применения римской тактики в несколько необычных условиях. И ссылки пора бы научиться указывать точно: Liv. XXXVIII.20-21; 26-27.

Критик пишет:

«Почему же триарии отбросили самую необходимую (по Жмодикову) часть своего вооружения, а не тяжелые и длинные копья? Эволюция снаряжения римских легионеров шла в ином направлении и привела к унификации вооружения всех трех линий, поэтому, во II-I вв. триарии отбросили копья и вооружились пилумами.»

Где я утверждал, что метательные копья были самой необходимой частью вооружения для триариев? И откуда критик взял, что их копья были длинными и тяжелыми?

Я говорил об эволюции вооружения триариев:

«триарии, до которых редко доходило дело, отбросили метательные копья и сохранили обычное, за которым и удержалось название hasta»».

Зачем немолодым триариям были метательные копья, если до них дело доходило очень редко, да и то лишь в тех случаях, когда надо было либо опрокинуть уже вконец измотанного и расстроенного противника, либо прикрыть отступление в случае полной неудачи гастатов и принципов? Возможно, изначально триарии вообще не имели специализированных метательных копий, только универсальные, а затем у гастатов и принципов появились специализированные метательные копья, тогда как копья триариев стали ударными, малопригодными к метанию. И только тогда, когда окончательно исчез принцип возрастного деления легиона и триариев наравне со всеми могли подвергнуть опасности, например, бросив из задней линии в охват вражеского фланга, а уж тем более тогда, когда названия «гастаты», «принципы» и «триарии» стали простой формальностью, и обозначали три манипула в составе одной когорты, триарии должны были быть вооружены так же, как и все остальные, т.е. также должны были иметь метательные копья.

Критик пишет:

«Вместо копья легионеры могли быть вооружены только пилумом или тяжелым дротиком.»

Почему же непременно тяжелым? Критик полагает, что у римлян была особая страсть к метанию тяжелых предметов? И почему иногда в источниках, повествующих о ранних временах, hasta выступает как метательное копье (ссылки я приводил) или фигурируют другие названия метательных снарядов?

Критик продолжает:

«не существенно кто придумал пилум, важно, что показан переход в вооружении от копий, предназначенных для рукопашного боя, к пилумам. Судя по совпадениям, встречающимся у этих авторов, Дионисий пользовался теми же источниками, что и Ливий.»

И когда же произошел этот переход? Как я показал, этот мнимый переход есть только у Дионисия, который, как грек с классическим образованием (известны его критические работы по Фукидиду), естественно, воспринимал древних римлян как гоплитов греческого типа, что видно из его описания вооружения воинов первого класса по реформе Сервия Туллия и некоторых других его рассуждений. Если верить Ливию, римская пехота, также как и пехота окрестных народов, в том числе этруски, изначально была способна к ведению метательного боя, как показывают его описания битв, что я и изложил в своей статье, подкрепив ссылками. Я считаю, что нет достаточных оснований не верить Ливию в этом отношении, так как его сведения подтверждаются археологией и изображениями.

Как я уже говорил, некоторые римские историки полагали, что пилум изобрели этруски (Plin. NH VII.56.201), и это также подтверждается археологией, т.к. имеются наконечники, похожие на позднейшие наконечники пилума, принадлежавшие этрусским «гоплитам» и датированные V веком до н.э, когда у них, по мнению многих исследователей, должна была быть самая что ни на есть фаланга (Connolly P. Op. cit. P.98-99). Таким образом, переход от копий для ближнего боя к пилумам – всего лишь гипотеза, скорее был переход от нескольких универсальных копий к метательным копьям у гастатов и принципов и ударным – у триариев.

Я говорил:

«Следует также обратить внимание на то, как Ливий описывает вооружение римского «гоплитов» первого класса согласно реформе Сервия Туллия – он прямо говорит, что помимо копья (hasta) они имели еще и снаряды (tela) (Liv.I.43.2, к сожалению, это место, как и многие другие, переведено неправильно)».

Критик отвечает:

«Слово telum (мн.ч. tela) означает по латыни не только снаряды, но и наступательное оружие вообще, в том числе меч, копье, топор, кинжал и т.д., определить, что имеется в виду в каждом конкретном случае возможно только по контексту. Данное место у Ливия правильно переводится отечественными переводчиками: «оружие нападения: копье и меч». Дионисий, который точно также описывает вооружение римских гоплитов, не упоминает, чтобы в его состав входили какие-то «снаряды».»

Я рад, что критик заглянул в словарь или проконсультировался с кем-то, но это не значит, что он может судить о правильности перевода фразы. Если критик считает, что Ливий мог употреблять слово telum в значении «меч», или любое другое оружие ближнего боя, ему следовало привести ссылки на те места у Ливия или Цезаря, где это слово может быть однозначно истолковано только в таком смысле, если ему, конечно, удастся их найти. Я могу привести десятки ссылок на Ливия и Цезаря, где telum может быть истолковано только как «метательный снаряд» и никак иначе, поскольку прямо говорится, что его метают, оно летит, обрушивается, падает, сыплется градом и т.д. и т.п.

В действительности у Ливия в I.43.2 идет перечисление: «снаряды (во мн.ч.), и копье (в ед.ч.), и меч (в ед.ч). Эту фразу филологи переводят неверно именно потому, что не могут представить себе гоплита с метательными копьями, и потому, что Дионисий в своем описании римских «гоплитов» не упомянул снаряды, хотя нам известно из источников и археологии, что этрусские «гоплиты», с которых были скопированы римские, широко ими пользовались. Наши же переводчики просто переписали с иностранных переводов.

Критик пишет:

«Фаланга копьеносцев не слишком отличается от фаланги меченосцев по способу применения, принципиальное различие лежит в ведении расчлененного боевого порядка, а пример подобного перехода – римляне. … Бой на копьях и на мечах принципиально не отличаются.»

Прекрасно, если это так, тогда вопрос: почему греки не применяли расчлененного построения? Заявление, что они были глупцами или новичками в тактике, не принимается. Объяснение Дельбрюка, что римляне могли применять расчлененное построение, потому что были более дисциплинированы, чем греки, тоже не подходит: спартанцы вообще занимались только военным делом, и дисциплина у них была достаточно суровой, они во всех отношениях превосходили обычные римские ополчения времен республики, однако, спартанцы, также как и прочие греки, не применяли расчлененных построений.

На самом деле очевидно, что бой двух греческих фаланг – решительный массовый ближний бой на копьях – делал применение задних линий практически очень трудновыполнимым, если не вообще исключал такую возможность, тогда как бой римлян с различными противниками делал его возможным и даже необходимым, что говорит о существенном отличии римских битв от греческих. Если бы римляне сражались преимущественно врукопашную с мечами, они так же, как и греки, не смогли бы применять расчлененный боевой порядок.

В действительности массовый пехотный бой на копьях и на мечах – довольно разные вещи, но сути это не меняет, важно то, что различия между греками и римлянами в тактике и вооружении отнюдь не случайны, и теория должна объяснять их.

Я говорил о сообщении Геродота о длительности битвы при Платеях:

«следовало бы обратить внимание, как именно Геродот описывает эту битву, тогда критику станет понятнее, почему она была длительной»

Критик пишет:

«Здесь Жмодикову нужно пояснить, что он имеет в виду.»

Поясняю, специально для критиков, не умеющих читать источники: во-первых, нам не известно, что значит для Геродота «долгий бой», во-вторых, Геродот ясно пишет, что персы бросались на спартанцев поодиночке, по десять человек или большими и малыми группами и погибали (IX.62.3), т.е. никакого сплошного рукопашного боя стенка на стенку вообще не было.

Критик пишет:

«Можно привести примеры «долгих» схваток на мечах из Аммиана Марцеллина … (XXIV.6.10.; XXV.1.4; XXXI.7.10)»

У Аммиана сказано, что битвы были длительные, и упоминается применение мечей, но не утверждается, что были длительные рукопашные схватки. Если же критик верит, что массовый ближний бой на мечах может длиться долго, то ему придется спорить с общепринятым мнением, что это невозможно.

Я говорил про римлян VI-V веков до н.э.:

«В тот период, когда предполагается существование фаланги, почему-то конница решает исход битв, она нередко строится и сражается впереди пехоты, а пехота играет лишь вспомогательную роль, довольно нехарактерную для фаланги»

Критик ответил:

«Прочтя описание Аррианом похода Александра Македонского, мы обнаруживаем, что фаланга македонян не сыграла решающей роли ни в одном из генеральных сражений, победу всегда приносила атака кавалерии, но это отнюдь не означает, что в македонской армии не было фаланги.»

Во-первых, сравнение крайне некорректно: нельзя сравнивать ополчение архаического полиса и армию раннеэллинистической монархии. Следует обратить внимание на военное дело в Македонии до реформ Филиппа II – основную роль играют всадники, о которых Фукидид говорит, что они искусны, носят доспехи, и что никто не выдерживает их атаки, о пехоте или вообще не слышно, или же она не играет заметной роли (в лучшем случае это небольшие отряды гоплитов из подвластных македонским царям греческих городов и толпы варваров) – типичный период господства всадников. Филипп II, отец Александра Великого, был первый македонский царь, который создал собственно македонскую фалангу (но одновременно принял меры по увеличению конницы) в середине IV в до н.э.

В Риме подобная реформа приписывается царю Сервию Туллию на 200 лет раньше, что само по себе маловероятно, к тому же, как известно, Сервий был убит в результате переворота, а следующий царь Тарквиний Гордый был изгнан римскими аристократами, взявшими власть в свои руки, так что, если Сервий и провел какие-то реформы, то его нововведения просуществовали недолго и не успели закрепиться, поскольку с изгнанием царя в Риме началось безраздельное господство аристократов, которые обычно сражались верхом. Военная роль пехоты, состоящей из людей среднего достатка, возрастала в Риме лишь постепенно и шла параллельно с борьбой плебеев с патрициями за политические права. Окончательно пехота выходит на первый план в Риме только в IV веке до н.э., и к этому же столетию относятся первые более-менее надежные сведения о существовании манипулярной тактики. Таким образом, в Риме фаланга никогда не существовала в таком виде, как в Греции.

Во-вторых, в источниках роль фаланги в армии Александра видна достаточно ясно, и это отнюдь не пассивная вспомогательная роль – фаланга активно действовала в центре боевого порядка, связывая противника с фронта, тогда как конница вела бой на флангах, играя, впрочем, весьма заметную и даже порой решающую роль. В описаниях же римских битв V века до н.э. у Ливия мы нередко встречаем указания, что всадники были расположены и атаковали впереди пехоты, а та лишь следовала за ними, или что всадники спасали уже терпящую поражение пехоту, спешиваясь и занимая место в первых рядах, или пехота вообще не принимала участия в бою, исход которого полностью решала конница (ссылки в статье). Как видно, разница с войском Александра весьма заметная и существенная.

Критик продолжает:

«Описания сражений римлян в ранний период их истории основаны на легендах, призванных в первую очередь прославить аристократические роды и сословие всадников»

Критик почти дословно цитирует Г.Дельбрюка, что он делает весьма часто, правда, забывая ссылаться на него и выдавая тем самым его мысли за свои, и одновременно противоречит ему, так как тот пришел в данном случае к выводу о ведущей роли конницы в раннем Риме (Г.Дельбрюк, Ук.соч., C.214-215, 226), и я с ним совершенно согласен. Господство всадников в ранних Риме и Греции хорошо объясняется фразой Аристотеля, которую я приводил в статье, его признают и другие историки, специально занимавшиеся этой темой (A.Alfoldi, «Die Herrschaft der Reiterei in Griechenland und Rom nach dem sturz der Konige», in Gestalt und Geschichte, Bern 1967).

Критик продолжает:

«это следует из самого текста, в котором битвы являются лишь фоном для подвигов отдельных героев, поэтому действия пехоты происходят как бы на заднем плане».

Следовало привести ссылки на текст, откуда это якобы следует. Я не вижу никакого прославления подвигов отдельных героев там, где просто сказано, что всадники атаковали впереди в самую середину вражеского войска. Действия пехоты в этих описаниях происходят не «как бы на заднем плане», а прямо говорится, что пехота следовала за всадниками и иногда даже вообще не принимала активного участия в бою.

Критик продолжает:

«По этим легендам мы не можем даже определить какие столкновения были настоящими сражениями, а какие всего лишь незначительными стычками, значение которых преувеличено поэтами. Кроме того, Рим в начале своей истории обладал несравненно лучшей конницей чем большинство греческих городов-государств, и всадники в самом деле часто решали исход боя, но из одного этого нельзя вывести, что римляне не строились фалангой.»

Если римская пехота в тот период и строилась в одну линию, то что это доказывает? Она не играла решающей роли, вот что важно. В Греции тоже был период господства всадников, но потом в южной и средней Греции фаланга оттеснила их на второстепенную роль или они совсем перестали сражаться верхом, тогда как в северной Греции, в Фессалии и Этолии, ведущая роль конницы сохранялась до эпохи эллинизма, причем фаланга из местных там не упоминается (только легковооруженная пехота и наемники).

Таким образом, ведущая роль конницы подчеркивает слабость пехоты, что мы и видим в раннем Риме, а затем фаланга лишает конницу ведущей роли, что произошло в некоторых наиболее развитых областях Греции. В Риме пехота также постепенно выходит на первый план, но окончательно становится основной силой только в IV в до н.э., когда уже упоминается манипулярная тактика, из чего следует, что в Риме никогда не было такой фаланги, как в классической Греции.

Критик продолжает:

«Зато во всякой легенде есть крупицы истины, которые мы можем сопоставить с реальными фактами. Мы читаем у Ливия, что римские рыцари-эквиты, более воинственные и лучше вооруженные чем пехотинцы, часто становились в первые ряды пехотной фаланги (II.20., III.62., IV.38., VII.7.), чтобы поднять ее дух и усилить натиск: «Пехота вновь воспряла духом, увидев, что цвет знати сражается так же как и она и разделяет те же опасности»(II.20). В истории средних веков мы находим совершенно схожие случаи, когда рыцари, сознавая, что судьба сражения зависит от пехоты, спешивались и вставали в строй пехотинцев, воодушевляя их личным примером. Так действовали англичане при Креси и Азинкуре, а позднее, по мере увеличения роли пехоты, спешивание рыцарей применялось все чаще и чаще всеми армиями Европы. Греческие всадники также, в случае необходимости, спешивались и действовали в составе фаланги. Частое применение этого приема указывает на растущее значение пехоты, так как спешиваясь, рыцарь, несомненно, приносит в жертву свои преимущества ради увеличения силы главного рода войск – пехоты.»

Во-первых, непонятно, почему критик считает «крупицами истины» только пассажи со спешиванием всадников, и отбрасывает как легенду эпизоды, где всадники сражаются верхом впереди пехоты.

Во-вторых, у Ливия вовсе не сказано, что всадники были вооружены лучше пехотинцев, их вооружение, наоборот, хуже подходило для пешего боя.

В-третьих, в указанных эпизодах всадники, спешиваясь и занимая место в первых шеренгах, не усиливают натиск пехоты, а спасают ее от поражения, и делают они это прямо в ходе боя, тогда как средневековые рыцари становились в ряды пехоты обычно до начала сражений.

В-четвертых, английские рыцари, спешившись, защищали от атак французских рыцарей как раз лучников, то есть стреляющую пехоту, малоспособную к ближнему бою, тогда как римским всадникам, по мнению критика, приходилось почему-то защищать фалангу тяжеловооруженной пехоты от вражеской же пехоты.

В-пятых, спешивание рыцарей и действие в массе пехоты, вооруженной для ближнего боя, имело целью поднять боевые качества этой пехоты, которые, следовательно, расценивались как низкие, и с постепенным возрастанием таковых необходимость в этом отпала, также и в Риме с выходом пехоты на первый план мы больше не слышим о действиях спешенных всадников в первых рядах пехоты.

В-шестых, греческие всадники спешивались и занимали место в фаланге по причине того, что как всадники не могли принести пользы, например, во время сражений с персами в ходе греко-персидских войн, где они не могли надеяться на успех против многочисленных и искусных персидских всадников, или когда местность была слишком неблагоприятна для действий верхом, однако, мы не находим в источниках частых сообщений, что греческие всадники сражаются верхом впереди пехоты, и что их атаки решают исход битв, а пехота лишь следует за ними, как мы это видим у римлян.

Одним словом, можно долго перечислять все ошибки, нелепости и противоречия в рассуждениях критика, но и без этого совершенно очевидно, что эпизодическое спешивание римских всадников никак не может служить указанием на возрастание роли пехоты и уж тем более на то, что пехота была главным родом войск. Сходные на первый взгляд внешне явления могут иметь существенно разные причины. Г.Дельбрюка надо читать с умом, а не выдергивать отдельные фразы из разных мест, перемешивая их в бессмысленную кашу и добавляя выводы, которых у него нет.

Я говорил:

«плохо обученные и неопытные новобранцы, из которых в основном и состояла тогда армия Наполеона, торопливо стреляли сами из третьей шеренги, вместо того, чтобы, как полагалось по уставу, передавать ружья во вторую»

Критик спрашивает:

«Значит я прав, и на практике французские солдаты не могли передавать ружья?»

Как я объяснял, эта фраза относится к новобранцам 1813 года. До этого подобное явление не отмечается. И даже если критик был бы прав в отношении наполеоновской пехоты, это не имело бы никакого отношения к римлянам, так как аналогия некорректна, поскольку, как я показал, наполеоновские пехотинцы стояли в строю намного плотнее, чем римляне, кроме того, они подвергались гораздо большей опасности, наконец, огнестрельное оружие производило оглушительный шум, следовательно, они находились под гораздо более сильной психической нагрузкой.

Критик продолжает:

«Вообще в полевом сражении войска применяли этот метод, по крайней мере, не часто. Насколько я знаю, требование о передаче ружей, оставаясь в уставах, в бою не исполнялось. Генерал Фриан в своих мемуарах писал, что его опыт показывает – шум, дым и смятение, вызванное потерями, достаточны, для того чтобы большинство солдат в третьей шеренги начинали стрелять так же, как и те, которые стояли в первых двух, при этом большинство выстрелов было направлено в воздух, чтобы не задеть своих. Маршал Сен-Сир считал, что около четверти потерь французов понесены из-за стрельбы третьей шеренги. Опытные солдаты, стоявшие в третьей шеренге, просто сохраняли ружья заряженными и не пытались открыть огонь. Сам Наполеон отмечал, что требование о передаче ружей из третьей шеренги неправильно – солдат нужно строить в две шеренги, так как мушкет допускает только такое построение (B.Notsworthy, Battle tactics of Napoleon and his enemies., London, 1995, с. 193-194).»

Критику осталось только доказать, что метание дротиков производило столь же сильный грохот и густой дым, а также причиняло столь же большие потери в задних шеренгах, как и стрельба из ружей наполеоновской эпохи. Как я уже говорил, слова маршала Сен-Сира относятся к новобранцам, а мнение Наполеона о третьей шеренге сложилось только в 1813 г, и неизвестно, было ли оно проведено в жизнь – все предшествующее столетие армии Европы воевали «неправильно», а некоторые продолжали воевать «неправильно» еще в середине XIX века, например, русская армия, в которой передача ружей была закреплена в уставах (ссылки я приводил). И непонятно, зачем коверкать имя такого известного автора, как Brent Nosworthy.

Я говорил:

«Критик вступает в прямое противоречие с источниками, см. ссылки в моей статье на примеры подбора снарядов с земли и на клятву легионеров, позволявшую покинуть строй для подбора снарядов.»

Критик ответил:

«Я ясно написал, что это было возможно лишь в промежутках между боями. Ливий пишет следующее: «…галлы, выставив перед собой щиты, стояли сомкнутым строем и ясно было, что рукопашная будет нелегкой, тем не менее, по приказу легатов воины подобрали копья, усеявшие землю между тем и другим войском, и метнули их во вражескую «черепаху» (X.29). Таким образом, римляне, по приказу легатов (т.е. для этого действия требовался специальный приказ) во время «оперативной паузы», которая возникла из-за того, что отброшенные галлы стояли неподвижно, подобрали пилумы, чтобы разбить вражеский строй перед атакой, так как «ясно было, что рукопашная будет нелегкой».»

Сначала критик заявляет, что «это было возможно лишь в промежутках между боями», а теперь рассуждает о какой-то «оперативной паузе» прямо в ходе боя. Уже упоминавшаяся битва при Сентине началась неудачно для римлян, особенно на левом фланге, где они даже отступали в беспорядке, и тогда консул П.Деций Мус, повторяя подвиг своего отца, обрек вражеское войско и себя вместе с ним в жертву богам, направился туда, где масса галлов была гуще всего, и пал под их снарядами – вероятно, на самом деле консул возглавил контратаку и погиб, но это несколько задержало наступление галлов и дало время римлянам опомниться и подтянуть подкрепления из задних линий, после чего и произошел приведенный эпизод.

Эта битва, судя по описанию, была достаточно длительной («на правом же крыле … весь день тянул время»), бой на мечах прямо не упомянут ни разу (только под конец боя, когда часть вражеского войска была уже отброшена, римляне послали в тыл другой части 500 всадников и пехоту, которой было приказано рубить противника там, где всадникам удастся привести его в замешательство), зато метательный бой – несколько раз (смерть консула от снарядов (tela: X.28.18), после чего еще некоторое время «галлы … метали свои снаряды» (tela: X.29.2), римляне подбирают пилумы с земли и метают их (X.29.6)), наконец, под конец боя, натиск врагов ослабел, и дротики они уже метали слабо (X.29.8), и только после этого римляне перешли в наступление на правом крыле, отбросили самнитов, тогда как галлы еще держались, и их обошли с тыла, так что после первой атаки битва явно носила характер затяжного метательного боя, и римлянам не нужна была никакая «оперативная пауза», чтобы подобрать пилумы, «усеявшие землю между тем и другим войском». Откуда критик взял «отброшенных галлов», можно только гадать.

Критик продолжает:

«Другой пример подобных действий – уже упоминавшееся сражение на Олимпе, где в промежутке между двумя боями легковооруженные собрали разбросанные по полю снаряды. В клятве римлян, во-первых, говорится не о снарядах, а об оружии вообще, во-вторых, легионеры покидали строй, чтобы подобрать оружие, не во время боя, а если оказывались вне него.»

Разберем по порядку. Легковооруженных оставим в стороне, мы обсуждаем способ боя тяжеловооруженной пехоты. Легковооруженным не надо было выходить из строя для подбора снарядов – они действовали врассыпную.

Теперь обратимся к клятве римских легионеров. Напомню, что они клялись не покидать своего места в строю, кроме как для того, чтобы подобрать или раздобыть метательные снаряды (tela), поразить врага или спасти согражданина (Liv. XXII.38.2-4; то же самое сообщает Фронтин Strat. IV.1.4). На мой взгляд, очевидно, что клятва подразумевает бой – именно в бою чрезвычайно важно сохранение строя, однако, перечисляются и уважительные причины, позволяющие отдельным воинам покинуть строй на некоторое время: спасение согражданина (подвиг, заслуживавший специальной чрезвычайно почетной награды – гражданский венок), нанесение удара противнику (без указания каким оружием, ближнего боя или метательным) и добывание снарядов. Вне боя сохранение строя не настолько важно, чтобы приносить по этому поводу специальную клятву, а вторая причина неуместна – в сражении действия против врагов естественны, а в лагере и на походе во многих случаях римлянам прямо запрещалось вступать в бой самовольно поодиночке, и нарушение каралось смертью.

Остается допустить, что выход из строя для подбора снарядов разрешался вне боя, а для нанесения удара врагу – в бою, т.е. клятва описывает вообще все возможные причины для выхода из строя в любой ситуации, как в бою, так и вне него. Это предположение слишком натянуто и еще более маловероятно – неужели не было других причин, позволявших покидать строй в небоевой обстановке? Должны ли мы считать, что римляне все и всегда делали только строем? Германский устав 1900 г, во многих отношениях весьма строгий, тем не менее, позволял солдатам на походе выходить из строя на некоторое время для утоления жажды (Военный Сборник, №9 1900 г, Часть II, С.52).

На мой взгляд, самым лучшим толкованием источников является наиболее простое и естественное, в данном случае то, что клятва подразумевает обстановку боя, тем более, что мы не раз находим в источниках сообщения о повторном использовании метательного оружия, в том числе вражеского (ссылки в статье). А вот у греков, действительно сражавшихся копьями лицом к лицу с противников, подбор оружия с земли в ходе боя вообще не упоминается, хотя подобные клятвы существовали и в Элладе (например, клятва афинских эфебов).

Критик пишет:

«Напоследок хотелось бы сказать несколько слов о возникновении и развитии манипулярной тактики. Жмодиков так и не определился с вопросом как строилась римская пехота до образования манипулярной фаланги.»

Естественно, поскольку я отрицаю само существование дельбрюковской «манипулярной фаланги». Как римляне строились до появления построения в три линии, совершенно очевидно – в одну линию. Возможно, существовал промежуточный этап – построение в две линии.

Критик продолжает:

«С одной стороны нам известно, что римляне использовали фалангу «похожую на македонскую», но Жмодиков утверждает, что это была просто единая масса, не разделенная на линии, т.е., вероятно, восемь и более человек в глубину. Значит ли это, что римляне вели метательный бой, построившись так, что половина людей никакого участия в бою не принимала и лишь стояла под вражескими снарядами?»

А почему критик решил, что римляне строились по восемь и более человек в глубину?

Критик продолжает:

«Мы знаем, что народы, предпочитавшие вести метательный бой, фалангой не строились – она для этого не приспособлена, да и просто неудобна, гораздо эффективнее действия быстро передвигающихся отдельных воинов или небольших групп.»

Персидские и английские лучники сражались почему-то в компактных статичных построения, прикрытых спереди огромными щитами и вбитыми в землю кольями соответственно – они не были знакомы с мнением критика и не знали, что «гораздо эффективнее действия быстро передвигающихся отдельных воинов или небольших групп». Кроме того, я никогда не утверждал, что римляне предпочитали вести метательный бой. Им приходилось его вести, а предпочитали они, вероятно, побеждать «первым натиском».

Критик продолжает:

«Логика и весь последующий ход событий противоречат использованию римлянами подобной тактики. Когда мы узнаем, что римляне носили полное гоплитское вооружение, то понимаем – фаланга граждан в Риме существовала в таком же виде, как и в Греции. «Единая масса» копьеносцев, «не разделенная на линии», «внешним видом напоминающая фалангу», фалангой и является, со всеми вытекающими отсюда последствиями.»

Во-первых, что касается логики и последующего хода событий, то непонятно, зачем римляне, если, как считает критик, у них была такая же фаланга, как в Греции, вдруг отказались от нее и перешли на построение в три линии и на пилумы вместо копий – греки со своей фалангой весьма успешно справлялись с самыми разнообразными противниками в довольно разнообразных условиях, особенно когда научились поддерживать ее конницей и легкой пехотой.

Во-вторых, из описания реформы Сервия Туллия у Ливия и Дионисия видно, что полное гоплитское защитное снаряжение имела далеко не вся пехота, а менее половины таковой.

В-третьих, как я показал, в дополнение к гоплитскому защитному снаряжению этрусские и римские гоплиты носили еще и метательные снаряды, чего не было в классической греческой фаланге.

В-четвертых, в тот период ведущую роль в римском войске играли всадники, которые нередко сражались впереди пехоты. Из всего вышеизложенного однозначно следует вывод, что в Риме не было фаланги, подобной классической греческой.

Критик продолжает:

«Также невозможно, чтобы римская пехота перешла к расчлененной по фронту и в глубину манипулярной фаланге «постепенно вырабатывая соответствующую тактику». Подобное усовершенствование не могло быть делом произвола воинов, а требовало, конечно, проведения широкой военной реформы, изменившей построение и привычки солдат.»

Критик полагает, что построение в три линии с интервалами появилось сразу в готовом виде, как результат одной военной реформы? Критик считает, что тактика меняется только в результате реформ? Первое крайне сомнительно, второе просто неверно.

Критик пишет:

«Наконец, перед нами встает вопрос об использовании римлянами второй и третьей линии в бою. Ясно, что смена линий не могла производиться так, как описал Ливий.»

Насколько мне известно, на сегодняшний день критик единственный, кому это ясно, поэтому ему придется привести какие-нибудь аргументы, если они у него есть. Дельбрюка пересказывать не надо. Если под словами «так, как описал Ливий» критик подразумевает теоретическое описание манипулярной тактики (Liv. VIII.8), то там Ливий не указывает прямо, что задняя линия шла вперед на смену передней, а не только передняя отходила назад, но в описаниях битв у Ливия и Цезаря ясно говорится, что в битвах при смене линий не только передние отходили, но и задние подвигались вперед (ссылки в статье).

Критик продолжает:

«Я считаю, что этой смены как таковой никогда и не производилась. Вторая и третья линии использовались так же, как используются резервы в новое и новейшее время, упоминания об этом рассыпаны в источниках. Самое подробное описание применения резервных войск мы находим у Вегеция и, так как его слова соответствуют тому, что мы видим в позднейшие времена, я полагаю, что эти фрагменты заимствованы им из источников … (III.17,18,26.). Заметим, что Вегеций, несмотря на использование самых разных источников, никогда не пишет о смене линий так как это описано у Тита Ливия.»

Вегеций пишет об отдельных отрядах из отборных пехотинцев и всадников, которые военачальник должен держать позади боевых линий в разных местах и при себе. Если бы римляне держали позади первой линии примерно треть тяжеловооруженной пехоты, можно было бы говорить о резерве. Поскольку римляне держали в запасе три пятых таковой, да еще в виде двух дополнительных линий, притом не по произволу военачальников, а на регулярной основе, речь может идти только о расчете на полную замену войск первой линии плюс еще и резерв на крайний случай.

Подобные построения пехоты применялись в наполеоновскую эпоху (две линии в батальонных колоннах или в развернутом строю, иногда в шахматном порядке, плюс резерв), и тогда батальоны второй линии именно сменяли батальоны первой линии, если те приходили в беспорядок, успевали расстрелять патроны или понести большие потери, упоминается и прохождение линий друг сквозь друга, как при наступлении, так и при отступлении.

То, что Вегеций не упоминает смену линий – не аргумент, он много чего не упоминает, это была настолько стандартная процедура для римлян, что не нуждалась в особом упоминании (это не относится к Полибию, который писал для греков). Мы должны быть благодарны Ливию, что он потрудился все же объяснить этот маневр, и не забывал упоминать смену линий в битвах (ссылки в статье). Смену сражающихся войск прямо в ходе боя не раз упоминает и Цезарь, так что критику никак не удастся отвергнуть ясные и многочисленные указания этих авторов.

Критик продолжает:

«Упоминания применения войск задних линий, подобного рекомендованному Вегецием, содержится и у Ливия: «Претор пренестинских отрядов из-за трусости промедлил с вводом своих людей из тыла в боевую линию. Папирий, прохаживаясь перед своей палаткой, приказал вызвать его и, когда он появился, сказал ликтору готовить топор» (IX.16). В этом фрагменте необходимо обратить внимание на два обстоятельства: во-первых, ввод в бой запасных войск осуществлялся не одновременно, т.е. не целыми линиями, а частями по усмотрению отдельных начальников, в данном случае претора пренестинских когорт; во-вторых, Ливий, в описании тактики легиона, говорит, что гастаты медленно отступали за линию принципов, после чего те вступали в бой, здесь же мы видим обратную картину – командиры резервов выдвигают войска вперед когда враг еще не приблизился к ним, в ином случае бессмысленен весь пассаж о трусости претора, ведь при отступлении гастатов его когорты волей-неволей вступили бы в бой и от претора не потребовалось бы храбрости для ввода их в дело, враг сам атаковал бы их.»

Во-первых, критик, как обычно, предвзято толкует приведенный фрагмент: речь не идет о выдвижении отдельных отрядов по усмотрению претора, а о том, что претор промедлил с выводом своих отрядов, то есть все вывели, а этот замешкался, вся линия выдвинулась вперед и сменила сражающихся, а пренестинские отряды опоздали (хотя в оригинале эта фраза выглядит несколько не так, но смысла это существенно не меняет).

Во-вторых, как я уже сказал, Ливий вовсе не утверждает, что при отходе первой линии вторая стояла без движения – в описании тактики легиона он ничего не говорит об этом, но достаточно просмотреть упоминания смены войск в битвах, воспользовавшись ссылками в моей статье, чтобы убедиться, что войска задних линий не стояли на месте, а выдвигались сами вперед, на смену отходившей первой линии.

Критик пишет:

«О другом бое, где римляне развернули войска в несколько линий, Ливий замечает: «…в такой пересеченной местности резервы оказываются очень полезны, там, где первая линия бывала приведена в беспорядок, вторая линия может прикрыть ее и вступить в дело свежей и не расстроенной» (XXXVIII.22).»

Заметим, что Ливий говорит «в такой пересеченной местности», т.е. рассматривается необычная ситуация. В этом фрагменте, уже не раз упоминавшемся, речь идет о бое в труднопроходимой местности с подъемом на гору. Как пишет Ливий, римляне планировали наступать несколькими отдельными отрядами, но из-за ограниченного доступа на гору с сильнопересеченными склонами само собой получилось, что отряды оказались один за другим, то есть здесь нет и речи о заранее задуманном резерве. Критик опять делает глобальные выводы из единичной крайне нетипичной ситуации, которую он использует как аргумент уже третий или четвертый раз – как говорится, один пример на все случаи жизни.

Критик продолжает:

«Цезарь упоминает об использовании резервов в полевом сражении в битве при Фарсале, когда пишет, что перед боем он приказал третьей линии не наступать до его особого распоряжения, а потом, после обхода фланга Помпея, ввел ее в дело, и она сменила уставших. Мы знаем, что третья линия войск Цезаря была значительно слабее первых двух: перед боем из нее были выделены 6 когорт (около 3 000 человек) для фланговой атаки, что составляло от 1/3 до 1/2 ее состава. Таким образом, она никак не могла заменить полностью первые две линии, как представлял себе Ливий. Единственное возможное объяснение слов Цезаря состоит в том, что когорты третьей линии заменили разбитые и бежавшие отряды гастатов и принципов, а также заполнили разрывы, возникшие в фаланге под давлением массы войск Помпея.»

Критик, как обычно, крайне предвзято толкует фрагмент записок Цезаря, который пишет, что он перед битвой запретил третьей линии идти в атаку без его специального приказа, и что он сам даст сигнал в подходящий момент (B.c. III.89), что означает, что вторая линия должна была сменять первую без такового, да и третья обычно делала так же. Цезарь действительно взял из третьей линии 6 когорт, что существенно сократило ее силы, но, тем не менее, Цезарь прямо пишет, что, когда он дал сигнал третьей линии вступить в бой, уставших сменили свежие войска (III.94), т.е. произошла именно смена сражавшихся войск.

Рассуждения о разбитых и бежавших отрядах гастатов и принципов являются фантазией критика, этого нет ни у Цезаря, ни у других авторов, а также демонстрацией некомпетентности, поскольку в эпоху Цезаря слова «гастаты, принципы, триарии» уже не обозначали воинов разных линий, а служили для чисто формального различия трех манипулов внутри одной и той же когорты и для обозначения рангов центурионов, легион же обычно строился в три линии по 3-4 когорты в каждой (например см. Caes. B.c. I.83). Предположение критика просто абсурдно – получается, что некоторые отряды были разбиты и бежали, т.е. в боевой линии образовались бреши, но, тем не менее, третья линия стояла и безучастно смотрела на это, ожидая сигнала Цезаря, а противник даже не пытался использовать эти бреши и также терпеливо дожидался, когда третья линия Цезаря их заткнет.

Я предпочитаю поверить прямому указанию Цезаря, что при вступлении в бой третьей линии свежие сменили уставших (integri defessis successissent: B.c. III.94), т.е. произошла стандартная римская процедура смены линий, хотя, возможно, и не на всем протяжении фронта. Важно отметить, что Цезарь также сообщает о смене сражающихся войск в ходе упоминавшегося пятичасового метательного боя под городом Илердой в Испании в ходе гражданской войны, и там он также прямо указывает, что у его противников свежие сменяли уставших (причем употребляет те же самые слова – integri defessis succederent: B.c. I.45), и что он тоже в свою очередь посылал подкрепления, а уставшие выходили из боя (defessos reciperet).

Таким образом, Цезарь говорит именно о смене сражающихся войск, когда одни вступают в бой, а другие выходят из боя, а не о каком-то «заполнении разрывов», так что смысл выражения «свежие сменили уставших» совершенно ясен, и критик, отчаянно пытаясь спасти свои ложные взгляды, напрасно старается его исказить.

Относительно того, что Цезарь не упоминает смену линий в таком виде, как ее описывает Ливий, то это не совсем верно – как я уже отметил, в теоретическом рассуждении о тактике римлян Ливий действительно не сообщает, что задняя линия движется вперед, на смену передней, но он не раз прямо указывает на это в описаниях битв, так что в целом его сведения по этому вопросу находятся в полном соответствии с информацией Цезаря.

Таким образом, очевидно, что и по этому едва ли не самому принципиальному вопросу взгляды критика находятся в полном противоречии с источниками.

Критик пишет:

«Также в сражении с Ариовистом Цезарь описывает применение когорт третьей линии для поддержки первой непосредственно в рукопашном бою («Галльские войны» 1.52.).»

В этом случае Цезарь и не утверждает, что произошла смена сражавшихся войск.

Критик заявляет:

«У Полибия указания на то, как римляне применяли резервные линии во фронтальном столкновении, встречаются дважды. Во время битвы при Тразименском озере, по Полибию, из-за того, что нападение было произведено с разных сторон, трибуны и центурионы не видели куда необходимо подать помощь. Здесь мы отмечаем те же самые особенности: резервы должны вводится в бою по приказу младших командиров, включая центурионов, а также то, что не отступающие войска отходят мимо запасных, теснимые врагом, а резервные манипулы должны приходить на помощь первой линии. Второе указание Полибия уже приведено мною выше и касается сравнения тактики римлян с тактикой македонской фаланги.»

Во-первых, как я уже несколько раз повторял, из описания битвы при Тразименском озере нельзя делать никаких выводов относительно того, как римляне обычно действовали в полевых сражениях, потому что это был не полевой бой, римское войско было атаковано из засады, когда шло походной колонной между берегом озера и горами, ни о каких линиях или резервах, и ни о каком фронтальном столкновении здесь не может быть и речи.

Во-вторых, в некоторых случаях производилась не полная, а частичная смена линий, на одном крыле раньше, чем на другом, в зависимости от хода боя.

В-третьих, Ливий неоднократно упоминает, что вторая линия выдвигалась на смену первой, а не стояла на месте. Что касается мнения Полибия об использовании войск задних линий у римлян, то, как я уже объяснил, слова Полибия либо подразумевают смену линий, либо обходы противника с флангов, а никак не «поддержку» или «помощь первой линии», или «затыкание прорывов», о которых рассуждает критик.

Критик пишет:

«Использование резервов, как мы видим, вполне осуществимо в рукопашном бою, хотя, конечно, не так как представлял себе Ливий, и нам не требуется сложных рассуждений, чтобы объяснить, в чем заключалось преимущество римской расчлененной в глубину фаланги над обычной.»

Вот и прекрасно, как я уже говорил, если критик так уверен в своей правоте, ему необходимо срочно написать подробную статью, в которой обстоятельно, со ссылками на источники, изложить свою точку зрения на эти вопросы, а не тратить время попусту на критику моих, по его мнению, глубоко ложных взглядов, тем более, что это у него довольно плохо получается – в двух весьма многословных выступлениях ему так и не удалось выдвинуть хоть сколько-нибудь существенных аргументов.

Как я уже говорил, такая статья была бы новым словом в исследовании римского военного дела, поскольку Дельбрюк не дал подробного обоснования своих взглядов – он не приводит сведений о продолжительности битв, о применении метательного оружия не только в самом начале боя и т.д., и, соответственно, не дает им никакого объяснения в рамках свое теории, да они и не укладываются в нее. Дельбрюк заявлял, что он совершенно не доверяет сведениям Ливия по военным вопросам, и потому практически не использовал их, в отличие от критика, но непонятно, на каком основании он проигнорировал информацию Цезаря, который также сообщает о большой продолжительности битв, применении метательного оружия на всем протяжении боя и смене сражающихся войск.

В свое время, когда мне только показалось, что я могу сказать по данной теме что-то новое, я написал статью, опубликовал ее на русском языке в популярном журнале (Para Bellum, № 4) и на английском – в научном (A.Zhmodikov, «Roman Republican heavy infantrymen in battle (IV-II centuries BC)», Historia, Band XLIX/1 (2000), P.67-78), и получил положительные отзывы нескольких иностранных специалистов, некоторые из которых даже признали обоснованность основных моих выводов.

Вообще мнения исследователей постепенно меняются и приближаются к моим взглядам, так например P.Connolly полагает, что в ходе боя на мечах были частые перерывы или периоды затишья («lulls»: P.Connolly, «The Roman Army…», P.162), во время которых и производилась смена линий, а P.A.G.Sabin считает, что схватки на мечах носили характер коротких и локальных, хотя и довольно частых эпизодов, а остальное время сражающиеся находились на некотором расстоянии друг от друга, перекидываясь дротиками и оскорблениями (P.A.G.Sabin, ‘The Mechanics of Battle in the Second Punic War’, in T.J.Cornell, N.B.Rankov, and P.A.G.Sabin (eds.), «The Second Punic War: A Reappraisal», BICS Supplement 67 (Institute of Classical Studies, London 1996), P.72).

К сожалению, эти авторы не объясняют детально, на чем основаны их взгляды, нет ни ссылок на источники, где описывалась бы такая картина, ни аналогий из других эпох, также нет объяснений того, как получались эти перерывы в схватке, т.е. каким образом сражающиеся массы расходились после схваток, и как римляне умудрялись сменять войска в первой линии, если перерывы в схватке или сами схватки были случайными и локальными. Взгляды Дельбрюка, насколько мне известно, не сегодняшний день не разделяет ни один из хоть сколько-нибудь известных исследователей, впрочем, таких и раньше не было, поэтому статья в защиту его мнения была бы весьма кстати.

Следует заранее сказать критику, что его рассуждения, чтобы вообще был смысл их обсуждать, должны давать очень подробные и хоть сколько-нибудь убедительные ответы на ряд вопросов:

1. На чем вообще основано мнение, что римляне в битвах сражались все время мечами? Ссылки на источники обязательны.

2. Каким образом, по мнению критика, резервы вступали в бой, как они проходили сквозь свои войска, сражающиеся мечами, и как они при этом применяли свои пилумы? Без сложных рассуждений здесь никак не обойтись, поскольку это ключевой вопрос. Ссылки на источники обязательны.

3. Если, по мнению критика, битвы были схватками на мечах, то каким образом могло случаться, что много времени спустя после начала боя военачальники, находясь в первых рядах или даже впереди своих войск, погибали от метательного оружия? Даже если некоторые из этих случаев легендарны, то это ничего не меняет. Почему за исследуемый период ни один военачальник, даже бросившись в гущу врагов, не был убит или ранен мечом? Ведь у греков мы наблюдаем обратную картину, там военачальники обычно получают ранения или погибают в ближнем бою на копьях и мечах.

4. На каком основании критик отвергает ясные и многочисленные указания Ливия и Цезаря на смену войск в первой линии и на их описания метательных боев? Необходимо убедительно опровергнуть все приведенные мной в статье аргументы и ссылки, а не отделываться общими рассуждениями, не имеющими отношения к сведениям из источников.

5. Если критик отвергает ясные и многочисленные сообщения Ливия, Цезаря и других авторов о большой продолжительности римских битв, то на каком основании, а если нет, то как римляне выдерживали многочасовые схватки на мечах?

6. Если, по мнению критика, римляне в исследуемую эпоху сражались преимущественно мечами, а существенной разницы, по его же словам, между боем на копьях и боем на мечах нет, то почему так велико различие между греческим и римским военным делом (вооружение, построение)? Одним пересказом рассуждений Дельбрюка о римской дисциплине здесь не отделаться, различия слишком велики.

7. Если, по мнению критика, у римлян якобы некогда была фаланга, точно такая же, как у греков, то почему они отказались от нее, а греки нет, и почему эта римская «фаланга» обычно плелась в хвосте у римских всадников?

Поскольку очевидно, что критик не в состоянии дать хоть сколько-нибудь толковые ответы на эти вопросы, то и обсуждать дальше нечего.

Продолжение защиты своих взглядов от нападок критика считаю нецелесообразным. Мне в основном приходится по несколько раз пересказывать свои аргументы и выводы, уже изложенные мной в статье, которые критик игнорирует или не понимает, а также пересказывать источники и литературу, защищая их от крайне вольных и предвзятых толкований критика, и рассказывать хорошо известные вещи, которые следует знать, прежде чем приниматься за рассуждения о военном деле античности, а это мне больше не интересно. Я понимаю, что критик способен выдать еще много «аргументов» того же сорта, но все уже и так ясно. Желающие ознакомиться с более подробным рассмотрением некоторых вопросов могут обратиться к архивам Военно-исторического форума, где некоторое время происходила дальнейшая дискуссия между мной и критиком (архивы 64 и 65).

Подводя итог дискуссии, следует сказать несколько слов. В своем первом выступлении критик писал, что задача реконструкции тактики легиона «далеко не простая, так как требует не только хорошего знания источников, но и определенной теоретической и практической военной подготовки, а также наличия у исследователя здравого смысла и способности к критическому осмыслению произведений античных авторов». К сожалению, сам критик, как было показано, оказался далеко не на высоте своих же собственных требований. Единственное, что имеется у него в избытке – это гипертрофированные способности к критическому осмыслению произведений античных авторов, в результате чего рассказы древних историков о битвах искажаются в голове критика до полной неузнаваемости. Мне кажется, будет лучше, если критик не станет спорить с источниками, данными археологии и известными принципами военного дела и демонстрировать свою некомпетентность, а изучит предмет получше и затем попытается найти другие объяснения собранным мной сведениям.

Желаю критику успеха.

Источник:

Жмодиков А. Л.
Оригинал публикации: www.xlegio.ru