Ответ на замечания Литсоса И. (Жмодиков А. Л.)

Прежде всего, я хотел бы поблагодарить критика за его замечания на мою работу. Это одна из очень немногих более-менее обстоятельных и аргументированных попыток выступить в защиту «традиционного» представления о римском способе ведения боя, которые мне довелось видеть.

Критик пишет, что я привожу «для примера таких противников Рима, как сравнительно малоизученные полулегендарные армии вольсков, этрусков, самнитов, вся информация о которых исходит … из уст малодостоверного Ливия, писавшего когда этих армий не было уже и в помине».

Не совсем понятно, откуда берется утверждение, что труд Тита Ливия является малодостоверным источником. Подобные заявления полагается доказывать, особенно если принять во внимание, что труд Ливия считается у подавляющего большинства исследователей римской истории весьма достоверным источником. Ливию обычно не доверяют лишь в отношении чисто военной информации, но мне, я надеюсь, удалось показать в моей работе, что это несправедливо, и что Ливий вполне надёжен и в этой части, несмотря на некоторые отдельные ошибки.

Критик сообщает, что, согласно Ливию, «в одном бою консул будто бы даже запретил легионерам пользоваться дротиками и приказал встретить врагов обнажёнными мечами. Конечно, подобный приём бесполезен и лишь показывает насколько мало можно доверять Титу Ливию, особенно когда дело касается тактических подробностей».

Непонятно, исходя из чего критик делает вывод, что приём бесполезен. Нужно обладать очень хорошим знанием античного военного дела, чтобы лучше, чем Тит Ливий и его римские читатели судить о том, что было полезно или бесполезно, особенно в сражении с теми «полулегендарными», как считает критик, армиями вольсков (Liv. II.30.12-13).

Что касается данных археологии, то мне не совсем понятна мысль критика, что они, как он пишет, «не могут быть репрезентативны уже потому, что невозможно решить какие воины были вооружены данным видом оружия, и как они его применяли».

Создается впечатление, что критик просто не знаком с достижениями археологии в Италии. Следует отметить, что найдены не просто дротики, а погребальные комплексы воинов с полным комплектом вооружения, кроме того, известны фрески, рельефы и скульптуры с изображениями воинов (за примерами можно обратиться к книге P.Connolly, Greece and Rome at War, London 1981, а вообще библиография темы весьма обширна). Испанские племена также достаточно неплохо изучены археологически, и обилие и разнообразие метательных копий и дротиков и захоронениях воинов-меченосцев просто бросается в глаза (несколько запасных наконечников копий и дротиков очень оригинально крепились к ножнам меча, см. например R.Trevino, Rome’s Enemies (4): Spanish Armies 218 B.C.-19 B.C. Оsprey Man-at-Arms Series).

Критик полагает, что «трудно найти в истории человечества армию, которая полностью отказалась бы от метательного оружия, но насколько оно было распространено, и как оно использовалось решить сложно».

Найти такую армию, может быть, и невозможно, но достаточно большие массы воинов, составлявшие основу боевой мощи армий и не пользовавшиеся в полевых боях никаким метательным оружием, хорошо известны – это греческие и эллинистические фаланги. Распространенность же метательного оружия в Италии хорошо прослеживается как археологически, так и по источникам. Мысль о том, что сложно решить, как использовалось метательное оружие, вообще не поддается анализу.

Критик заявляет: «Ничто не заставляет нас отказаться от традиционного представления, что основная масса этрусков была копьеносцами, а дротиками вооружалась лишь часть их воинов».

Подобное высказывание можно объяснить только плохим знакомством критика с археологией Этрурии: метательное оружие находят в захоронениях достаточно состоятельных воинов, обладавших полным комплектом тяжелого вооружения – шлемом, щитом, панцирем, поножами, мечом и копьями (примеры, опять же, см. P.Connolly «Greece and Rome at War», P.98-99, а библиография тоже весьма обширна). Изображения этрусских «гоплитов» с двумя-тремя копьями также хорошо известны (P.Stary, «Zur eisenzeitlische Bewaffnung und Kampfesweise in Mittelitalien (ca. 9. bis 6. Jhr. v. Chr.)», Marburger Studien zur Vor– und Fruhgeschichte, Bd.3 (Mainz 1981) Taf. 6,9; 13,5).

Критик полагает, что позднейшие римские гладиаторы-«самниты» были вооружены так же, как их древние «прототипы». Это утверждение неверно. Вооружение самнитов хорошо известно по данным археологии. Советую, помимо уже не раз упомянутой книги P.Connolly, обратиться к старой, но научной работе: P.Couissin, «Guerriers et gladiateures Samnites», Revue archeologique, Serie V, 1930, T.32, P.235-279.

Критик предлагает: «Вместо того чтобы делать выводы на основании такой ненадёжной информации не лучше ли воспользоваться для изучения римской тактики теми армиями, которые не только хорошо представлены различными памятниками материальной культуры, но и подробно освещены в литературе, как современниками, так и позднейшими исследователями?» и советует обратиться к эллинистическим армиям, к которым он относит и армию Карфагена. Критик полагает, что «В этих войсках большая часть пехоты образовывала глубокую фалангу пикинёров или копьеносцев и в бою полагалась на атаку сплочённой массой».

Это верно для эллинистических армий, и то лишь отчасти, поскольку фаланга составляла обычно 15-20 тысяч воинов в 30-50-тысячных армиях, но совершенно непонятно, причем здесь армия Карфагена – большая часть пехоты в ней состояла из иберийцев, кельтов, лигуров, ливийцев и других «варваров» (Polyb. I.17.4, 67.7), которые отнюдь не являлись фалангитами, а использовали свое национальное вооружение. Важно отметить, что сражения с эллинистическими армиями можно пересчитать по пальцам, и происходили они в период, когда римское военное дело уже представляет собой достаточно сложившуюся систему, тогда как с народами Италии римляне воевали столетиями.

Обсуждая армию Ганнибала, критик заявляет: «Мы знаем, что карфагенские гоплиты использовали ту же тактику, что их «коллеги» по всему Средиземноморью (карфагеняне без всяких затруднений пополняли свои фаланги греческими и македонскими наёмниками, также и Полибий говорит об этом вполне определённо)».

В источниках нет указаний на то, что в армии Ганнибала были греки или македонцы в сколько-нибудь значительном количестве. Действительно, карфагеняне нанимали греков, но это было в Первую Пуническую войну, а не во Вторую, и нет никаких указаний, что это были фалангиты. В ту эпоху в Греции и во всем эллинистическом мире был распространен тип полугоплита-полупельтаста, с большими щитом (thyreos), по конструкции схожим с римским, но, по-видимому, более легким и не столь выпуклым, и вооруженного копьями и дротиками (Plut. Philop.9; Paus.VIII.50.1; J.K.Anderson, Military Theory and Practice in the Age of Xenophon, University of California Press, Berkeley and Los Angeles 1970, P.14-15; они изображены на многих фресках: см. N.Sekunda, Seleucid and Ptolemaic Reformed Armies, Vol.2, Montvert Publications, Dewsbury 1995). Взгляд, что «африканцы» Ганнибала были фалангитами c длинными копьями (сариссами), является недоразумением – что бы Ганнибал с ними делал в горах Испании – скорее всего, они были также именно thyreophoroi, и переход на римское вооружение не был особо сложным для них. Источники ясно сообщают, что с принятием римского вооружения они сражались как римляне (ссылки на Полибия и Ливия в статье).

Критик полагает, что «Логичнее предположить, что основа тактики обеих армий была схожей и вооружение пехотинцев римскими щитами и мечами не имело слишком большого значения, изменив форму, но не тронув содержание».

Совершенно справедливое замечание. Однако, переучивать фалангита, привыкшего орудовать длинным копьем, на рубаку-меченосца – это крайне нецелесообразно. Если Ганнибал снабдил своих «африканцев» римским оружием (большой продолговатый щит и пилумы), это означает, что и до этого они были вооружены чем-то подобным, а не круглым щитом и сариссой.

Критик пишет: «Интересно представить себе к какому результату привело бы столкновение подобной фаланги с римскими легионами».

Странно, что критику это надо представлять – все это прекрасно рассказано у античных авторов в описаниях битв при Киноскефалах и Пидне. Римляне, столкнувшиеся со сплошной нерасстроенной фалангой, совершенно беспомощно отступают перед ней, немногие пытающиеся сопротивляться гибнут на копьях, римский военачальник в отчаянии рвет на себе одежду. Лишь в тех случаях, когда римлянам удавалось охватить фалангу с фланга или тыла, оттеснив прикрывающие их вспомогательные войска, либо сама фаланга расстраивалась при движении по пересеченной местности, и в ней появлялись бреши, римлянам удавалось одержать решительную победу, причем именно благодаря своему расчлененному боевому порядку, позволявшему свободно маневрировать одной частью войска, в то время как другая часть отступает перед фалангой, связывая ее с фронта, что, по-видимому, совершенно непонятно критику, но давно понятно другим исследователям (см. например: Hammond, N.G.L., «The Battle of Cynoscephalae», JHS 108 (1988), 60-82; Idem., «The Battle of Pydna», JHS 104 (1984), 31-47).

Критик полагает, что «В очень немногих известных нам сражениях эпохи холодного оружия удавалось остановить с помощью метательного оружия решительно атакующую тяжеловооружённую пехоту», и приводит в пример Марафон, Платеи и Азинкур.

Для греческих гоплитов и французских рыцарей останавливаться под обстрелом, соответственно, персидских и английских лучников было просто бессмысленно, т.к. они не имели вообще никакого метательного оружия, тогда как для успешной перестрелки с лучниками нужны по меньшей мере луки, так что для них стремление как можно скорее завязать ближний бой было единственным способом добиться успеха, тем более, что греки превосходили персов в вооружении для ближнего боя (Hdt. VII.211; IX.63). Римляне же, как показано в моей статье, широко применяли метательное оружие, и, как правило, сталкивались с противниками, также широко применявшими метательное оружие, причем такого же типа – метательные копья и дротики, и не сильно уступавшими, или вообще не уступавшими в вооружении для ближнего боя, тогда как сражения с эллинистическими армиями были относительно редки.

Критик замечает, что я делю бой «на два типа: римляне обороняются и римляне наступают» и говорит, что «за рамки этого определения выпадает часто случавшийся встречный бой».

Это замечание требует разъяснения – критик полагает, что во встречном бою римляне не обороняются, но и не наступают?

Критик полагает, что «Описание тактики римлян в оборонительном бою ещё можно признать более менее соответствующей здравому смыслу, хотя и требующей мощи стрелкового огня сопоставимой с той, которой обладала пехота в XVIII-XIX вв».

Сравнение гражданского ополчения Рима с профессиональными регулярными европейскими армиями Нового Времени я полагаю совершенно некорректным, т.к. природа армий глубоко различна, не говоря уже о тактике и вооружении. Описания оборонительных боёв римлян критик может легко найти в источниках по ссылкам, приведенным в моей статье.

Критик вопрошает: «о каком первом натиске может идти речь если легионеры останавливались в 20-25 метрах от противника для метания пилумов?»

Непонятно, откуда берется цифра в 20-25 м и зачем останавливаться для метания – метать лучше по ходу движения.

Далее критик рассуждает: «если же они не останавливались, «а врага не удавалось прогнать первым натиском» и «также начинался метательный бой», то неясно каким образом этот бой начинался: толи римляне отступали на необходимое расстояние, а противник безучастно смотрел на это, не предпринимая попыток их преследовать, толи и те и другие, как бы по взаимному согласию, расходились в разные стороны».

Критик, вероятно, воспринимает слово «натиск» (impetus) в физическом смысле. Критику следует внимательно изучить употребление этого слова латинскими авторами, в особенности Цезарем, что должно избавить его от этой иллюзии (impetus при описании нападений на укрепления с метанием снарядов или атак конницы: Caes. B.G. III.2.4; V.28.4; VI.37.3; B.c. III.93.4.). См. также разбор «первого натиска» (primus impetus) галлов в моей статье. Я проделал такой анализ, и полагаю, что это слово лучше переводить как «атака» (в смысле «решительное движение на врага») или «нападение» вообще, необязательно с мечами, необязательно в чистом поле, необязательно строй на строй.

Разбирая один эпизод из Ливия, критик пишет: «римлянам удалось создать большую брешь в стене, так что противники бились практически на открытой местности».

Разница между брешью в стене и открытой местностью, на мой взгляд, столь очевидна, что не нуждается в пояснении.

Критик продолжает: «бросаемые легионерами дротики не причинили противнику большого вреда» и далее, что римлянам следовало «после нескольких часов обстрела дротиками атаковать поредевшую, неподвижную фалангу македонян».

Не совсем понятно, от чего должна была поредеть фаланга, если римские дротики не причиняли ей вреда.

Наконец, критик заключает: «легионеры действуют в соответствии с традиционным представлением об их приёмах ведения боя – метают дротики, а затем атакуют с мечами».

И не добиваются ровно никакого успеха, остается заметить. Для того, чтобы попытаться понять этот эпизод, следует внимательно прочитать Ливия, поскольку критик опускает ряд весьма существенных подробностей: брешь в стене была узкая, и вообще бой происходил на очень ограниченном пространстве, но, тем не менее, римские подразделения сменяли друг друга (Liv. XXXII.17.11-15).

Критик цитирует перевод Ливия: «они обрушиваются на противника всей тяжестью своего тела и оружия, проталкиваются щитом и плечом» и полагает, что «задние шеренги давят на передние; хотя мечи прямо не упоминаются, однако, ясно, что всё это возможно лишь в рукопашном бою с использованием холодного оружия».

Не следует судить по вольному переводу о том, что хотел сказать Ливий. Необходимо обратиться к латинскому оригиналу, где рассказывается, что после того, как римляне с первого натиска заставили противника податься назад, они постепенно и медленно, в полном порядке, продвигались вперед, почти без сопротивления, хотя противник ещё пытался бороться, производя быстрые, но слабые и разрозненные контратаки (Liv.XXX.34.3).

Критик полагает, что «Ливий пишет о многочисленных рукопашных схватках и о том, что враги не могли устоять перед натиском и мечами римских воинов», однако, не приводит никаких ссылок.

Критику следовало бы привести ссылки, а ещё лучше посмотреть те места, где в переводе упоминается «рукопашный бой», в латинском оригинале, тогда аргумент отпал бы сам собой, поскольку там этого может не оказаться (см. например Liv.XXVII.1.10).

Критик пишет, что «в 322 г. в схватке римлян с самнитами обе стороны упорно сражаются», как якобы сказано Ливием: «вросши в землю и напирая щитом… каждый на своём месте».

Критик опять буквально воспринимает написанное переводчиком, не удосуживаясь проверить данный фрагмент по оригиналу – там говорится, что каждый римлянин без остановки твердо наступал и упорно сражался щитом (Liv.VIII.38.11), что не даёт оснований однозначно истолковывать этот эпизод как рукопашный бой. К сожалению, наши переводчики имели в головах «традиционный» взгляд и переводили так, чтобы результат подходил под их представления, так что переводом нельзя пользоваться, как источником, без проверки по оригиналу.

Следующий фрагмент достаточно характерен: «в другом бою с самнитами легионеры «идут в бой, торопя знаменосцев, а чтоб не было задержки, когда, сойдясь с врагом, должны будут бросить дротики и уже после браться за мечи, они, будто по условному знаку (мы понимаем, что и на самом деле по условному знаку, а точнее по команде центурионов), разом пускают дротики и, обнажив мечи, бегом кидаются на неприятеля»».

Критик вольно трактует на этот раз довольно точный перевод Ливия (Liv.IX.13.2). На самом деле видно, что этот случай отмечен как исключительный – римляне торопят знаменосцев, чтобы не было задержки при метании – очевидно, что обычно задержка как раз происходила, а в данном случае большое воодушевление и уверенность в легкой победе гонят римлян вперед, и они дружно метают пилумы (так у Ливия), атакуют с мечами и добиваются быстрой и решительной победы «первым натиском». Действительно, римлянам случалось иногда обратить врагов в бегство «первым натиском» или «первым криком», или самим обратиться в постыдное бегство от первой же вражеской атаки (ссылки в статье), т.е. боя на мечах фактически не происходило, и сражение в этих случаях заканчивалось быстро, тогда как обычно битвы продолжались несколько часов – все это изложено в моей статье и подкреплено ссылками, в том числе и на это сражение. Случались и ожесточенные схватки на мечах, но они были, судя по всему, достаточно редки, и потому они отмечались как особые, исключительные случаи.

Также интересен и другой момент: «в сражении с этрусками у Вадимонского озера «никто даже не стал метать дротики: бились сразу мечами»».

Не надо и указывать, что отсутствие метания воспринимается как исключение, к тому же, Ливий прямо пишет, что этруски в этой битве проявили исключительное, невиданное до этого упорство (Liv.IX.39.5-10). Критик, однако, умалчивает о другой битве с этрусками, в которой римляне, стоя на холме, останавливают атаку врага метанием снарядов и камней (tela, saxa), затем контратакуют остановившихся в беспорядке и уже растративших свои снаряды (missili) этрусков, и те обращаются в бегство (Liv.IX.35).

Еще цитата из Ливия: «Едва солдаты вышли за вал, как римляне пустили в них дротики; испанцы пригнулись, закрывшись щитами, затем распрямились, чтобы метнуть свои. Римляне, как обычно, приняли дротики на сомкнутые щиты, затем сошлись грудь с грудью с врагом и стали биться мечами. Кельтиберам, привыкшим в бою перебегать с места на место, трудно пришлось на неровном поле…, а римлянам, приученным сражаться не сходя с места, бугры не мешали; правда впадины и кусты не позволяли держать строй – биться приходилось один на один, или попарно. Бежать отсюда кельтиберам было трудно, и римляне могли резать их словно связанных»».

Здесь в первую очередь следует, на мой взгляд, обратить внимание на слова Ливия о кельтиберах, что те привыкли: «в бою перебегать с места на место», и что им «трудно пришлось на неровном поле», а также что «Бежать отсюда кельтиберам было трудно, и римляне могли резать их словно связанных». Мне кажется, совершенно очевидно, что кельтиберы не особенно «любили» массовый ближний бой, т.к. его довольно сложно вести, «перебегая с места на место», что куда более уместно в метательном бою, и явно хотели удрать, но не смогли сделать это достаточно быстро по причине сильнопересеченной местности, чем и воспользовались римляне, начав «резать их словно связанных», как можно резать только не сопротивляющегося, пораженного паникой, столпившегося противника. Кельтиберы, впрочем, иногда предпринимали массовые атаки в полевых сражениях, но только как акт отчаяния, когда не могли рассчитывать на победу в «правильном» бою (ссылки в статье). Впрочем, римлянам с трудом удавалось отражать такие атаки – вероятно, они тоже предпочитали «правильный» бой, без таких «эксцессов». В своей статье я разбираю эту битву исходя из того, что она была продолжительной, но это моя ошибка: на самом деле на это нет никаких указаний (Liv. XXVIII.2), так что можно считать, что римляне достаточно быстро обратили кельтиберов в бегство, однако те из-за сильнопересеченной местности столпились в некоторых местах, что и дало римлянам возможность «резать их словно связанных» – вполне понятная ситуация (похожий случай: Xen. Hell. IV.4.11-12).

Критик пишет: «Во время 2-й Пунической войны Эмилий Павел планировал одно из нападения исходя из того, что противник (македонские наёмники): «впотьмах… не сможет целиться и окажутся бесполезными все его дроты и стрелы, а в рукопашной схватке дело решает меч, и тут римский воин всегда выйдет победителем»».

Наверное, все согласятся, что римский тяжеловооруженный пехотинец все же худший метатель, чем эллинистический дротикометатель-профессионал, но, несомненно, лучше него в ближнем бою.

Критик сообщает, что «Войска латинов использовали римскую тактику, оружие и боевой порядок. Поэтому во время сражения с римлянами, как пишет Ливий, солдат должен был сражаться с солдатом, а центурион с центурионом, так как манипулы противников были развёрнуты точно друг против друга. Один из римских центурионов, человек пожилой и опытный, давно знал своего будущего противника – центуриона латинов, который был молодым и сильным воином. Так как в бою, пишет Ливий, их встреча была неминуема, то римлянин, не надеясь на победу в поединке, поставил на своё место молодого помощника, который и убил латина».

Эти слова у Ливия – явное недоразумение: если бы два одинаковых легиона сошлись в бою, то центурионы не встретились бы никогда, поскольку оказались бы, по принципу «зеркального отражения», в разных местах, а старшие центурионы оказались бы вообще на противоположных флангах армий, если только одна из сторон специально не построилась бы «наоборот», так что в этом случае рассказ Ливия – это хорошая литература, но не очень надежная история. Впрочем, каким именно оружием был убит старший центурион латинов, Ливий не сообщает, а для поединка они могли и выйти вперед, на «нейтральную полосу», как это делают герои «Илиады», зато сообщается, что консул Публий Деций Мус в этой битве бросился на врагов и погиб под градом снарядов (tela: Liv.VIII.9.12), причем далеко не в самом начале боя.

Критик пишет: «Рассказывая о сражении при Тразименском озере Ливий пишет: оно началось так быстро, что римляне не успели построиться и выхватить мечи; следуя логике Жмодикова нужно предположить – Ливий считает, что легионеры не пользовались дротиками».

В сражении у Тразименского озера римляне были атакованы из засады, когда шли походной колонной между озером и грядой гор – вероятно, было уже не до метания, надо отбиваться от напавшего противника. Однако, также вполне вероятно, что Ливий здесь следует Полибию, как он часто делает при описании событий Второй Пунической войны, а Полибий почти всегда «забывает» свои же слова, что у римских тяжеловооруженных пехотинцев есть метательное оружие, и крайне редко, точнее, всего один раз, упоминает употребление пилумов в бою (Polyb. I.40.12), и даже пишет, что в битве при Заме наступающие римляне якобы стучали мечами по щитам, как будто пилумов у них совсем нет (Polyb. XV.12.8) – историки обычно не замечают или скрывают этот момент, и пишут, что римляне при наступлении обычно стучали пилумами по щитам. В любом случае, этот пример не показателен – это не обычное полевое сражение, что я и отметил в своей статье.

Критик считает, что «в данных Ливия о смерти консула Гая Фламиния в этом бою существует определённое противоречие: если в самом описании битвы говорится, что он был убит всадником – инсубром, вооружённым копьём, то в одной из своих речей во время осады Нолы Ганнибал спрашивает ветеранов о солдате, который стащил Гая Фламиния с коня и отрубил ему голову, т.е. скорее всего был пехотинцем».

Полагаю, критику известно, что античные авторы сами сочиняли речи известных деятелей для украшения своих произведений, как в явном виде рассказывает Фукидид (I.22.1). К тому же, в этом случае вообще нет никакого противоречия – во-первых, всадники в тот период нередко спешивались в бою, во-вторых, обычай отрубать голову убитого врага – галльский, а инсубры – галльское племя. И наконец, в моей статье гибель Фламиния отнесена именно к «непоказательным» примерам для исследования полевого пехотного боя, по причине того, что это было не обычное полевое сражение, и что убил его всадник.

Критик отмечает, что «в описании битвы при Каннах, Ливий, рассказывая о вооружении испанских и галльских пехотинцев, ничего не упоминает о дротиках, которым несомненно посвятил бы несколько слов играй они столь важную роль в бою, зато, вслед за Полибием, подробно описывает мечи этих воинов».

Все дело именно в том, что Ливий здесь почти дословно следует Полибию, который, как я уже говорил, вообще почти всегда «забывает» про наличие метательного оружия у тяжеловооруженной пехоты, в то время как Ливий постоянно упоминает применение метательного оружия как римскими легионерами, так и самнитами, испанцами и даже галлами, как показано в моей статье.

Критик указывает, что «В сражении при Каннах римляне увеличили глубину манипул; в таком строю люди, стоящие в задних шеренгах, лишаются возможности метать дротики (это могут делать лишь первые 2 или при очень свободном построении – 3 шеренги, так что даже при обычном римском развёртывании в 6-8 шеренг половина людей оказывается не у дел)».

Во-первых, нам неизвестна обычная глубина построения римлян, вполне возможно, что они строились в 4 шеренги. Во-вторых, метать можно из задних шеренг навесом через первые шеренги, это не стрельба из ружей. Например, Арриан весьма рассчитывает на метание 3-ей и 4-ой шеренг (Arr. Ac.17;26).

Критик полагает, что от увеличения глубины строя «достигается увеличение силы натиска пехотной фаланги».

Это весьма распространенная, но далеко не бесспорная теория, я считаю ее ошибочной, и я не одинок в этом мнении (G.L.Cawkwell, «Orthodoxy and Hoplites», Classical Quarterly, 39 (ii) 1989, P.375-389; P.Krentz, «The Nature of Hoplite Battle», Classical Antiquity, Vol.4, No.1, April 1985, P.50-61; A.K.Goldsworthy «The Othismos, Myths and Heresies: The Nature of Hoplite Battle», War in History, Vol.4, No.1, 1997, P.1-26).

Критик предполагает, что «во время осады Карфагена должны были иметь место вылазки и столкновения в поле, где Полибий был свидетелем действий легионеров».

Критику следует не рассуждать на пустом месте, а ознакомиться с описанием осады Карфагена у Аппиана (Lyb. 112-133). Также критику следует знать, что Полибий был свидетелем не всего периода осады, а только завершающей фазы, когда Сципион Младший был главнокомандующим.

Критик считает, что «под сариссой имеется ввиду дротик, так как в тексте речь идёт о метательном оружии».

Под сариссой Полибий всегда имеет в виду сариссу – это слово имело вполне конкретное значение и никогда не обозначает метательное оружие у Полибия. Насколько мне известно, из других античных авторов только Страбон почему-то полагал, что любое копьё, в том числе и сариссу, и пилум, можно использовать и как оружие ближнего боя, и как метательное (Strab. 10.1.12), но это весьма странное мнение (некоторые исследователи вообще считают эту фразу позднейшей вставкой), к тому же во времена Страбона сарисс давно уже не было. Если критику известны другие упоминания сариссы как метательного оружия, следовало бы сослаться для убедительности.

Критик пишет: «Полибий тут же добавляет, что для отражения ударов мечей края щита обивались железной полосой, которая бесполезна в стрелковом бою. Эту информацию подтверждает и Плутарх, который пишет, что подобные обитые железом щиты были введены, для защиты от галльских мечей».

Во-первых, Полибий сообщает, что щит был окован снизу и сверху, чтобы его можно было ставить на землю (VI.23), а то, что он приписывает этой оковке функцию защиты от ударов меча, неудивительно – Полибий полагал, что римляне преимущественно сражались мечами, что, как было показано в моей статье, противоречит не только информации других источников, но и сведениям о римском строе и вооружении, приводимым самим Полибием. Наконец, даже если эта оковка действительно служила защитой от мечей, то что это доказывает? Я ведь не утверждаю, что римляне сражались исключительно метательным оружием – естественно, им приходилось действовать и мечами, я только стремился показать, что метательный бой занимал куда большую часть времени в битвах, чем бой на мечах, если до него вообще дело доходило.

Плутарх же описывает весьма отдаленные времена первых битв с галлами (начало IV в до н.э.), о которых даже такой любитель расписывать подвиги римлян, как Ливий, пишет очень мало и скромно, к тому же Плутарх писатель-моралист, а не историк, и неизвестно, откуда он взял такие подробности о столь давних событиях. Ни Ливий, ни Полибий, считающиеся куда более надежными и достоверными источниками информации, не пишут такого. По Полибию, римляне предпочитали расстреливать галлов издалека или отбиваться от них копьями (Polyb. II.30.1-5; II.33.7-8), Ливий тоже считает, что их лучше обстреливать, чем испытывать их ярость в ближнем бою (Liv. XXXVIII.21-22, 27).

Критик полагает, что «описания сражений с галлами так противоречивы, что из них едва ли можно что-нибудь извлечь для истории военного искусства».

Критик явно глубоко проникся гиперкритицизмом Г.Дельбрюка, но здесь он не слишком уместен. В описаниях сражений любой эпохи полно противоречий и непонятных на первый, особенно неопытный, взгляд мест. Следует ли вследствие этого вообще отказаться от их исследования? Я полагаю, что в данном случае невозможно выявить в точности ход каждого отдельного боя, но можно выделить общие характерные черты битв эпохи, и такое исследование, может быть, и бесполезно для истории военного искусства, но вполне результативно для истории военного дела.

Критик пишет: «в одном месте автор может утверждать, что галлы из-за отсутствия защитного вооружения были особенно уязвимы для дротиков, а в другом писать, что римляне вооружили гастатов вместо дротиков копьями триариев, чтобы парировать удары галльских мечей».

Не вижу никакого противоречия. Именно поэтому римляне предпочитали расстреливать галлов издали, ссылки я уже приводил.

Критик цитирует Плутарха: «Марий разослал во все стороны начальников с приказом твёрдо стоять на месте и, когда неприятель окажется в пределах досягаемости, забросать его копьями, а затем пустить в ход мечи и сталкивать врагов щитами: покатое место лишит их удары силы и расшатает сомкнутый строй… римляне принимая и отражая натиск рвавшихся вверх варваров, стали сами понемногу теснить противника…».

Совершенно естественный приказ: попытаться остановить противника градом снарядов, но быть готовыми, если это не удастся, отразить его мечами и щитами, пользуясь преимуществом более высокого положения на склоне. Если римляне были не слишком уверены в своих силах, особенно при столкновении с новым, диким и незнакомым противником, каковыми были когда-то галлы, а в данном эпизоде – тевтоны, они предпочитали обороняться, выбирая позицию на холме, причем нередко им удавалось остановить вражескую атаку массированным метанием снарядов, затем контратаковать и отбросить противника, примеров чему много как у Ливия, так и у Цезаря, и у других авторов.

Еще цитата из Плутарха: «Римляне… встретили противника на равнине лицом к лицу, стремясь скорее отбросить тяжёлую пехоту… Римские воины упорно бились мечами против сарисс…»».

Интересно, как критик представляет себе бой мечами против сарисс? Заметим, однако, что Пирр в этом сражении был ранен пилумом в руку (Plut. Pyrrh.21), причём не в начале боя, а скорее в конце.

Критик вновь цитирует Плутарха: «Когда сражение началось, Эмилий увидел, что македоняне уже упёрли наконечники своих копий в щиты римлян, так что стало невозможно близко подойти к ним с мечами… Римляне не могли прорвать фалангу… Они пытались рубить копья мечами или отталкивать щитами или опускать вниз руками; а македоняне, держа свои сариссы обеими руками, пронзали сквозь доспехи тех кто вставал у них на пути, ни щит ни панцирь не могли сопротивляться силе этого оружия… некоторые были готовы бежать, остальные не желали вступать в бой с фалангой, в которой они не могли проделать брешь, как в неприступном палисаде из длинных копий, которые везде встречали атакующего».

Вот и ответ: римляне с мечами бессильны против фаланги, ощетинившейся лесом сарисс. Фаланга была для римлян «неправильным» противником – она не обращала внимания на метательное оружие, а неумолимо продвигалась вперед, заставляя римлян отходить (но не бежать сломя голову, как почему-то полагает критик: эллинистическая фаланга сама была неспособна быстро двигаться, и отступать перед ней можно было, вероятно, довольно неспешно).

А вот когда фаланга теряла порядок или ее удавалось охватить с фланга или тыла, все преимущества оказывались на стороне римлян, и бой превращался в резню. Следует отметить, что битва при Пидне, о которой рассказывается в данной цитате, считалась короткой – она продолжалась менее двух часов (Plut. Aem. 22.1) – как только в фаланге образовались бреши, и к тому же римлянам удалось, оттеснив вспомогательные войска, охватить ее по крайней мере с одного фланга, бой превратился в страшное избиение воинов македонского царя Персея: в ходе бегства и длительного преследования их погибло около 25 тысяч, а римляне потеряли не более сотни убитыми, причем в основном союзников, пелигнов и маруцинов, в начале боя бросившихся на фалангу и погибших на сариссах. Критик почему-то опускает эти «ненужные» подробности.

Критик также умалчивает о других интересных моментах у Плутарха: перед битвой с кимврами Марий приказал изменить конструкцию пилумов так, чтобы они становились непригодными после попадания во врагов, очевидно, для того, чтобы враги не могли их использовать, а воины Катула, чтобы доказать, что это они, а не воины Мария, победили кимвров, показывали трупы врагов, пронзённые пилумами с именем Катула, выбитым на основании наконечника (Plut. Marius 24, 27).

Критик пишет: «В сочинении «О заговоре Катилины» Крисп так описывает столкновение двух римских армий, состоящих из пехоты: «Сблизившись настолько, чтобы лёгковооружённые смогли завязать сражение, противники с оглушительными криками сошлись, подняв знамёна; солдаты бросают копья, пускают в ход мечи. Ветераны, вспомнив былую доблесть, ожесточённо теснят врагов в рукопашной схватке; те храбро дают им отпор, сражаются с величайшим пылом». В конце боя Катилина погибает, заколотый в толпе врагов. Как мы видим, происходящее вполне совпадает со сложившимися представлениями о римской тактике».

Прекрасно, допустим, что это все чистая правда, хотя банды Катилины трудно назвать армией. Что это доказывает? Что римляне могли сражаться в ближнем бою на мечах. Кто с этим спорит? Никто. Вопрос, поставленный и решенный в моей статье, заключался в том, каков был наиболее типичный вид римской битвы. И что же мы видим? Большое количество примеров чрезвычайно длительных сражений, массового применения метательного оружия на всем протяжении боя, гибели военачальников в гуще битвы «под градом снарядов», несколько часов спустя после начала боя, и лишь несколько примеров атак с мечами, завершающихся быстрой победой. Критик этого не замечает, а пытается на отдельных примерах, вдобавок взятых из другого периода, показать, что римляне иногда действительно рубились мечами. Понял ли он вообще смысл и основные выводы моей работы? По-видимому, нет.

Сформулирую кратко: анализ всей совокупности информации источников позволяет сделать вывод, что битвы рассматриваемого периода, как правило, представляли собой весьма продолжительные «перестрелки» метательным оружием, лишь иногда завершавшиеся атакой с мечами, для достижения окончательного результата, когда противник начинал заметно сдавать или когда у одной из сторон заканчивался запас терпения или метательного оружия, после чего, если одна из сторон сразу не обращалась в бегство, могла последовать короткая схватка на мечах. Лишь иногда удавалось привести противника в полное замешательство уже первым шквалом метательных снарядов в самом начале боя при сближении войск – тогда атака с мечами следовала немедленно, и бой заканчивался быстро. Упорные схватки на мечах происходили весьма редко. Когда римляне сталкивались с «неправильными» противниками, которые вели бой не по указанной схеме, им приходилось очень нелегко, и их спасали только расчленённый боевой порядок, способный к маневрированию отдельными частями, и упорство.

Критик продолжает: «В «Югуртинской войне» Крисп пишет, что римские солдаты «были беспомощны в этой беспорядочной битве, получая удары лишь издали и не имея возможности нанести ответный удар или сразиться в рукопашную», то есть легионеры не могли в стрелковом бою бороться с вооружёнными дротиками нумидийцами».

Естественно, римлянам трудно было тягаться в метании с нумидийцами, а атаковать их они тоже были не в состоянии – те легко уклонялись от атак, причем римляне из-за своего тяжелого вооружения не могли далеко преследовать своего легкого противника. Римский способ боя сформировался в борьбе с совсем другими противниками, и здесь оказался не вполне успешным. Впрочем, нумидийцы тоже не могли разбить римлян, и в конце концов после довольно продолжительного боя были вынуждены уступить (Sallust. B.J. 51). Аналогичную ситуацию и объяснение мы увидим дальше, при обсуждении действий Цезаря в Африке. Критику же не мешало бы обратить внимание не другой случай, описанный Саллюстием: группа римлян из 40 человек заняла вершину холма и, «сомкнув ряды», долго отбивалась, используя брошенные в них врагами дротики (Sallust. B.J. 58.3).

Критик пишет: «Рассказывая о походе в Испанию, Цезарь упоминает, что расквартированные там легионы усвоили тактику местных племен, т.е. тактику лёгкой пехоты: они быстро наступали рассыпным строем, удобным для использования метательного оружия и также быстро отступали перед атаками когорт Цезаря, которые продолжали действовать в сомкнутых рядах. Благодаря такой тактике противникам Цезаря удавалось довольно долго держаться против его легионов».

Стало быть, даже Цезарь признаёт эту тактику достаточно опасной для своих войск, непривычных к такому способу боя, но разница, в сущности, заключается не в метании снарядов, а в манере сражаться: солдаты Цезаря привыкли действовать строем и держаться на месте, а солдаты Афрания и Петрея – врассыпную, набегая и отбегая. Когда солдаты Цезаря попытались следовать тактике врагов и преследовать их, они с непривычки попали в трудное положение (Caes. B.c. I.44), но вести длительный метательный бой они прекрасно умели, достаточно посмотреть описание пятичасовой(!) «перестрелки» в том же бою и с теми же противниками (Caes. B.c. I.46).

Критик сообщает, что «В описаниях сражений с нумидийцами при Руспине и с эбуронами в Галлии Цезарь указывает, что легионеры не могли довести дело до рукопашной, так как подвижные нумидийцы и галлы уклонялись от их атак и забрасывали отдельные атаковавшие когорты дротиками; оба эти сражения были проиграны римлянами».

Первый раз слышу, что Цезарь проиграл сражение при Руспине и что он вообще описывает это сражение. Отдаю критику честь этого «открытия». Впрочем, я полагаю, что «открытие» исчезнет, если внимательно прочитать описание этого необычного сражения неизвестным автором «Африканской войны» (B.Afr.13-18). Нумидийцы, из которых состояла большая часть войска противников Цезаря, действительно доставили немало хлопот, поскольку были прекрасными метателями, и у них было численное превосходство, к тому же они были всадниками или лёгкими пехотинцами, и пешие солдаты Цезаря не могли их преследовать, когда те уклонялись от атак, а его конница была немногочисленна и уже сильно утомлена боем. Однако, сами нумидийцы не были способны на решительную атаку против римской пехоты, и войско Цезаря отделалось от них вполне благополучно – после продолжительного боя метательным оружием, который воины Цезаря вели с большим мастерством, неоднократно обращая врагов в бегство атаками и метанием пилумов (а один ветеран 10-го легиона свалил вражеского военачальника Лабиена, сразив его лошадь сильным и метким броском пилума), когда день уже клонился к вечеру, Цезарь атаковал всеми силами и «враги были без всякого труда прогнаны с поля». Неизвестный автор «Африканской войны» пишет, что в распоряжении Цезаря «были войска, привыкшие воевать в Галлии в открытом поле, с людьми прямыми и отнюдь не коварными, которые боролись храбростью, а не хитростью» (B.Afr.73). С кем и как солдаты Цезаря сражались в Галлии, мы увидим из дальнейших примеров.

Сражение с эбуронами (галльское племя), на которое ссылается критик, является хорошим примером: мы видим чисто метательный бой, весьма продолжительный («с рассвета до восьмого часа»), ранения военачальников метательным оружием (Т.Бальвенций – метательным копьём в оба бедра, Л.Котта – из пращи в лицо) – все типичные характерные черты битв, отмеченные мной в статье, при этом Цезарь отмечает, что они «твердо держались … не делали ничего такого, что было бы недостойно их самих» (Caes. B.G. V.35). Однако, это сражение также было необычным: римляне были атакованы галлами на походе, в неудобной для развертывания местности, они стремились уйти, а не сражаться с превосходящими силами, потом свернулись в каре, что Цезарь признает неудачным решением в данном случае, т.к. это обрекало римлян на чисто пассивную оборону, производили короткие атаки отдельными когортами только для того, чтобы отогнать назойливого противника, и потерпели поражение вследствие непродуманности и несогласованности действий военачальников и упадка духа, а вовсе не от неумения вести метательный бой (Caes. B.G. V.32-37). Таким образом, этот пример служит в пользу моей теории, а не против неё.

Критик пишет: «В битве же с германцами Ариовиста, которые сами предпочитали ближний бой, обе стороны атаковали друг друга так стремительно, что не успели бросить дротики».

Это явно отмечено, как необычное явление – Цезарь пишет, что обе стороны бросились навстречу друг другу с таким пылом, что ни тем, ни другим не хватило времени, чтобы метнуть снаряды (Caes. B.G. I.52). Однако, судя по описанию, битва была непродолжительной.

Критик утверждает, что «во время перестрелки сохранение сплочённых рядов не так важно, но в столкновении двух фаланг оно приобретает решающее значение» и полагает, что «Вообще всё рассуждение Цезаря можно рассматривать как опровержение взглядов Жмодикова на действия пехоты в сражении при Фарсале. Ведь тот естественный подъём духа, который возникает у солдат при движении вперёд и который упоминает Цезарь, важен лишь когда гоплиты обрушиваются на противника, в то время как для ведения боя пилумами они должны были бы остановиться. Бег перед атакой, о котором Цезарь пишет как о стандартной практике (и та и другая сторона ожидали, что противник пробежит свою часть разделяющей их дистанции) и приобретаемый в результате шоковый эффект, имеют смысл только если дело доходит до рукопашной».

Критик демонстрирует явное непонимание как этого эпизода в частности, так и значения строя в бою вообще. Расстроенная армия, атакованная построенной, в большинстве случаев обращалась в бегство даже без рукопашного боя или оказывала лишь очень непродолжительное сопротивление. Как хорошо известно, шоковый эффект атаки – явление психологическое, а не физическое, как и пишет Цезарь, критикуя решение Помпея встретить атаку стоя на месте: «недаром издавна установился обычай, по которому со всех сторон раздаются сигналы и все до одного поднимают крик: предполагается, что это устрашает врагов и возбуждает своих» (Caes. B.c. III.92). Цезарь ни слова не говорит о том, что рукопашный бой хорошо начинать с разбега, а только рассуждает о большом психологическом значении уверенного движения вперед, воя боевых труб и дружного оглушительного крика. Советую опять же обратить внимание на употребление слов «натиск» или «атака» (у Цезаря impetus), особенно в этом самом месте: «за помпеянцами дело не стало: они приняли на себя пущенные копья (снаряды: tela), выдержали атаку (impetus), удержались в своих рядах, со своей стороны, пустили в ход копья (pila) и схватились за мечи», именно в таком порядке – сначала выдержали натиск (психологически, удержавшись на месте, а не обратившись в бегство перед накатывавшейся массой солдат Цезаря и градом снарядов), и уже затем метнули пилумы и взялись за мечи (Caes. B.c. III.93). При изучении сражения при Фарсале следует учитывать описание битвы Аппианом, поскольку тот, судя по его же словам, использовал несколько источников, включая записки Цезаря и сведения одного из ближайших его сподвижников и участника битвы – Азиния Поллиона, а Аппиан описывает битву несколько иначе – он отводит куда большую роль метательному бою (App. XIV.78-80).

Критик считает, что «Слова Цезаря о том, что они выхватили мечи как он приказывал можно рассматривать либо как фигуру речи, либо как указание на то, что Цезарь, в отличие от Помпея, стремился скорее начать пехотный бой».

Прежде чем рассуждать, что хотел сказать Цезарь, не мешало бы подробнее ознакомиться с его записками и внимательнее изучить данный эпизод, желательно, пользуясь оригиналом, а не переводом. У Цезаря ясно сказано: «как было предварительно приказано Цезарем» (Caes. B.c. III.93).

Критик рассуждает: «если расстояние между армиями было как раз достаточное для взаимной атаки, и обе стороны должны были его пробежать навстречу друг другу (в действительности легионеры Цезаря прошли двойную дистанцию и вступили в ближний бой), то посередине они бы неминуемо встретились. Где же место для того упорного стрелкового боя, о котором говорит Жмодиков?»

Римский метательный бой не требовал огромного пространства – вероятно, достаточно было примерно 50-70 шагов. Неужели, по мнению критика, расстояние между фронтами армий перед началом боя было меньше?

Почему же критик умалчивает о других красочных описаниях битв в записках Цезаря? Например, вот эти строки о битве с нервиями: «враги … проявили необыкновенную храбрость: как только падали их первые ряды, следующие шли по трупам павших и сражались стоя на них; когда и эти падали, и из трупов образовались целые груды, то уцелевшие метали с них, точно с горы, свои снаряды (tela) в наших, перехватывали их метательные копья (pila) и пускали назад в римлян» (Caes. B.G. II.27). Как видим, стойкость нервиев в длительном и убийственном метательном бою воспринимается Цезарем как необыкновенная храбрость, в то время как некоторые его собственные воины «уходят из сферы обстрела» (буквально «покидают битву и избегают снарядов»: Caes. B.G. II.25), хотя некоторые другие, свалившиеся от многих ран, поднимаются и возобновляют бой, опираясь на щиты – мне кажется, сложно представить, чтобы человек, упавший от ран, с трудом держащийся на ногах, опираясь на щит, сражался мечом, хотя он вполне способен метнуть снаряд, поскольку римляне были выше по склону.

Еще пример из записок Цезаря, римляне против римлян: «сражение шло на месте, которое было неудобно и своей узостью и тем, что наши стояли у самой подошвы горы, так что все метательные снаряды попадали в них без промаху. Однако, благодаря своей храбрости и выносливости они стойко держались, не смущаясь никакими ранениями. Но у врагов силы все увеличивались, и Афраний часто посылал из лагеря через город свежие когорты на смену уставшим. Цезарь тоже был вынужден отправлять на то же место в подкрепление свежие когорты и уставших выводить из боя назад в лагерь. Такое сражение длилось пять часов подряд, и неприятель очень теснил наших благодаря своему численному превосходству. Наконец, они, издержав все снаряды (tela), обнажили мечи, бросились в гору в атаку на когорты, убили нескольких человек, а остальных принудили повернуть тыл» (Caes. B.c. I.45-46).

Следует отметить, что войны Цезаря не попадают в период, рассматриваемый мной в статье, и их следует обсуждать отдельно, поскольку ко времени Цезаря римское войско претерпело существенные изменения в организации и способе комплектования – оно было уже давно в процессе перерождения из гражданского ополчения в профессиональную армию. Ссылки на записки Цезаря я использовал в своей статье только как дополнительный аргумент, но, поскольку критик так пожелал, я с удовольствием рассмотрел подробнее этот прекрасный источник.

Критик заявляет: «Римский пилум существенно отличался от остальных видов дротиков. Его длина (около 2 м) и вес (в республиканские времена до 2,5 кг, в Империи пилум стал тяжелее) были значительно больше чем у обычных метательных копий».

Этот вопрос давно решен. Если критик не верит моим доводам, приведенным в статье, что обычный пилум для полевого боя был гораздо более коротким и легким, и что наконечники длиной около 30 см, которых найдено очень много, и которые раньше считались наконечниками дротиков легковооруженной пехоты (хотя Полибий называет размер наконечника дротика – пядь, ок.20 см), на самом деле являются наконечниками пилумов тяжеловооруженных пехотинцев, пусть обратится к книге признанных специалистов по римскому вооружению: M.C.Bishop, and J.C.Coulston, Roman Military Equipment, London 1989, P.16-18. Если римляне в полевом бою пользовались балкой весом в несколько килограммов и длиной около двух метров, сколько же весил и какую длину имел, по мнению критика, тяжелый «стенной пилум» (pilum muralium), употреблявшийся при обороне укреплений, упоминаемый Цезарем (B.G. V.40; 7.82) и Тацитом (Ann. IV.51)?

Критик пишет: «Сохранившиеся памятники показывают нам легионеров вооружёнными одним видом пилума, который в современной науке называют тяжёлым».

На сохранившихся рельефах республиканской эпохи пилумов не видно вообще (монумент Эмилия Павла в Дельфах в честь битвы при Пидне, алтарь Домиция Агенобарба).

Критик продолжает: «Если мы обратимся к свидетельствам Вегеция, подчёркивавшим различие между легионерами – вооружёнными пилумами и варварами-щитоносцами – использующими по два – три обычных дротика».

Вегеций описывает не только пилум, который в его время (IV век н.э.) назывался spiculum (длина наконечника 9 римских дюймов, ок. 22 см, а древка 5,5 футов, ок. 160 см), но и другое метательное оружие римского солдата: verutum (прежде называвшийся vericulum, наконечник ок. 12 см, древко ок. 110 см), а также пять (!) штук, именовавшихся plumbata (см. P.Connolly, Greece and Rome at War, P.261-262), которые каждый воин носил с внутренней стороны своего щита, и которые он, согласно Вегецию, метал при атаке (Veget. II.15).

Критик утверждает: «на дошедших до нас изображениях времён Принципата и ранней Империи легионеры всегда вооружены одним пилумом, в то время как воины вспомогательных отрядов несут по несколько дротиков, то можно считать доказанным, что легионеры пользовались в полевых сражениях именно тяжёлым пилумом. Невероятно, чтобы постоянно изображали дротик, имеющий лишь такое ограниченное применение как защита укреплений, в то время как оружие для полевых сражений было бы обойдено вниманием (вообще невозможно, чтобы воин предназначенный прежде всего для стрелкового боя имел на вооружении лишь один дротик)».

Какое отношение профессиональная регулярная армия империи имеет к рассматриваемому мной периоду? Однако, и в эпоху империи римляне были способны вести метательный бой, примеры чему есть у Тацита.

Критик считает, что «Тактика, описанная Жмодиковым, была бы неэффективна как против тяжеловооружённой пехоты, так как дротиками римляне не могли остановить или даже задержать атаку гоплитов, а манипулярный боевой порядок, по мнению Жмодикова, не рассчитан на рукопашную, так и против лёгкой пехоты, так как пельтасты, быстро перемещаясь в рассыпном строю, используя каждую складку местности и поражая противника дротиками с расстояния превосходящего дальность полёта пилума, получали преимущество над легионерами, вынужденными держаться у своих знамён».

Римляне действительно не могли остановить наступление сплошной фаланги с фронта, они побеждали фалангу за счет гибкости и расчлененности боевого порядка. Я нигде не говорил, что римский строй вообще не рассчитан на бой с мечами. Пельтастов же римляне могли легко гнать перед собой, благо у них в период Республики были и свои легковооруженные, с 211 г до н.э. имевшие круглый щит и семь дротиков (Liv. XXVI.4.4).

Критик полагает, что «Все источники сходятся в том, что легионеры изначально были вооружены копьями, а затем перешли на пилумы».

Всё верно: римляне первоначально пользовались копьями, обычными и метательными, причем слово «копье» (hasta) означало первоначально «копье вообще», включая и «метательное копье», либо вообще означало «универсальное копье», которое можно было применять и в ближнем и в метательном бою (см. отрывок римского поэта III в до н.э. Энния: «гастаты сыпали гастами – это был железный дождь» и Ливия VII.23.8, а также термин hasta velitaris). Затем у гастатов и принципов обычное копье исчезло, зато появилось специализированное метательное копье (pilum), а триарии, до которых редко доходило дело, отбросили метательные копья и сохранили обычное, за которым и удержалось название hasta.

Критик заявляет: «иногда даже гастаты пользуются копьями во время Пунической войны».

Следовало привести ссылки. И о какой Пунической войне речь? Их было три на протяжении более чем столетия, за это время происходили кое-какие изменения.

Критик пишет: «Традиция приписывает переход от копий к пилумам, той же необходимости борьбы с галлами: «Для нас была сделано оружие лучшее чем то, которым владеют варвары – нагрудники, шлемы, поножи, мощные щиты, которые защищают наше тело целиком, обоюдоострые мечи и вместо копья дротик – снаряд уклониться от которого невозможно» (Дионисий Галикарнасский XIV, 9)».

Во-первых, Дионисий говорит здесь про какую-то «стрелу, неизбежный снаряд», а не про пилум, поскольку он не употребляет его греческое название (hyssos), которым пользуются Полибий, Аппиан, Плутарх, Страбон, да и сам Дионисий в других местах (Ant.Rom.V.46). И вообще дело в том, что нет такой «традиции». Римские авторы говорят о заимствовании римлянами оружия и снарядов у самнитов (Sallust. Cat. 51.38; Ined. Vat. 3), с которыми римляне познакомились несколько позже, чем с галлами, или сообщают о том, что пилум придумали этруски (Plin. NH VII.56.201), которых они знали задолго до прихода галлов в Италию, Ливий вообще молчит об этом – вероятно, дело было темное, так что не то, что грек Дионисий – даже сами римляне не могли точно установить, когда окончательно сформировался их характерный комплекс вооружения.

Критик заявляет: «Ясно одно – в дошедших до нас письменных источниках римская фаланга на заре своего существования вооружена копьями, что естественно для слабо подготовленной пехоты, которой часто приходилось иметь дело с конными атаками, а также при нехватке хорошего железа для изготовления мечей».

В тот период, когда предполагается существование фаланги, почему-то конница решает исход битв, она нередко строится и сражается впереди пехоты, а пехота играет лишь вспомогательную роль, довольно нехарактерную для фаланги (ссылки и объяснение в статье). А в «Илиаде» воины тоже вооружены копьями, однако фаланги не наблюдается (см. H. van Wees, «The Homeric Way of War: the Iliad and the Hoplite Phalanx», Greece & Rome. Vol.XLI, 1994, No.1-2, P.1-18 and 131-155). Следует также обратить внимание на то, как Ливий описывает вооружение римского «гоплитов» первого класса согласно реформе Сервия Туллия – он прямо говорит, что помимо копья (hasta) они имели еще и снаряды (tela) (Liv.I.43.2, к сожалению, это место, как и многие другие, переведено неправильно). Само по себе наличие предметов гоплитского вооружения еще не подразумевает существование фаланги (A.M.Snodgrass, «The Hoplite Reform and History», JHS 85 (1965) P.110-122; Idem., «The Hoplite Reform Revisited», Dialogues de’ Histoire Ancienne, Paris 1993, No.19, P.58).

Критик пишет: «Резкий переход от тактики ближнего боя копьями к длительным перестрелкам, кажется мне маловероятным, особенно в гражданском ополчении».

Никакого резкого перехода и не было: римская пехота всегда была способна к метательному бою.

Критик продолжает: «я бы скорее предположил, что меч и scutum сменили копьё и круглый щит, а пилум должен был усилить их действие».

А вот переход от фаланги копейщиков к фаланге меченосцев весьма маловероятен. Для убедительности критику следовало бы привести примеры такого перехода.

Критик предостерегает: «следует очень осторожно относиться к рассказам о продолжительных боях, так например Геродот пишет, что рукопашная схватка при Платеях была долгой, также многие другие авторы говорят о многочасовых столкновениях».

Во-первых, следовало бы обратить внимание, как именно Геродот описывает эту битву, тогда критику станет понятнее, почему она была длительной (IX.61-63). Во-вторых, бой на копьях и бой на мечах – очень разные вещи. В-третьих, Ливий сообщает не просто о длительных битвах, а часто точно указывает время – сколько именно часов шёл бой (ссылки в статье). В-четвертых, как я понял, критик призывает нас не верить Цезарю, также упоминающему длительные битвы с применением метательного оружия на всем протяжении (Caes. B.G. I.26: «от седьмого часа до вечера»; III.21; V.35: «от рассвета до восьмого часа»; B.c. I.45-46 (пять часов))?

Критик напоминает предложенные мной варианты решения проблемы пополнения «боезапаса» в длительном метательном бою:

1) Задние шеренги передают пилумы передним;

2) Воины подбирают снаряды «усеивавшие» землю;

3) Дротики подносят из лагеря.

Критик полагает, что «Первый способ чем-то напоминает идею времён Наполеона о передаче заряженных ружей из задних шеренг в передние. От неё пришлось отказаться, так как в бою внимание солдата слишком отвлечено происходящим перед его глазами, и ему сложно перехватывать оружие у стоящих сзади, тем более если это легионер-ополченец, который пытается защититься щитом от вражеских стрел и дротиков».

Сравнение крайне некорректно: в наполеоновскую эпоху солдаты стояли в строю плотно, французские уставы требовали 26 дюймов (ок. 66 см) на человека (G.Nafziger, Imperial Bayonets: Tactics of the Napoleonic Battery, Battalion and Brigade as Found in Contemporary Regulations, Greenhill Books, London 1996, P.22), в то время как в античности на воина приходилось по 3 фута (ок. 90 см) минимум, а Полибий вообще уверяет, что на римского пехотинца полагалось 6 футов (ок. 1,8 м: Polyb. XVIII.30.8). Таким образом, римским воинам было куда легче передавать оружие из задних шеренг в передние, тем более, что большие щиты защищали их от вражеского метательного оружия.

Далее, критик совершенно неправильно объясняет смысл проблемы с передачей ружей: в 1813 году после битвы при Бауцене обнаружилось, что очень много французских солдат ранено в руку, сначала решили, что это «самострелы», но после выяснилось, что плохо обученные и неопытные новобранцы, из которых в основном и состояла тогда армия Наполеона, торопливо стреляли сами из третьей шеренги, вместо того, чтобы, как полагалось по уставу, передавать ружья во вторую, и ранили солдат первой шеренги, когда те поднимали руку при перезарядке ружья (Учебные руководства для военно-учебных заведений. Тактика. Курс I-го специального класса. Составил … Генерал-Майор Карцов, Часть I, СПб 1859, С.30; слова маршала Сен-Сира об этом см. R.Muir, Tactics and the Experience of Battle in the Age of Napoleon, Yale University Press, New Heaven and London 1998, P.70). Раньше, когда солдаты были более опытные или по крайней мере лучше обученные, это явление, вероятно, не наблюдалось, или было не настолько значительно, чтобы быть замеченным. Отметим, что требование о передаче ружей из третьей шеренги во вторую во время так называемой «пальбы рядами» сохранилось в русском пехотном уставе 1811-16 гг (Воинский устав о пехотной службе. СПб 1811, 1816, С.61), и после – по-видимому, в профессиональной русской армии не боялись связанных с этим неудобств.

Критик полагает, что «Такому способу использования пилумов задних шеренг противоречит и указание воинам диктатора К. Сульпиция: шеренги должны метать дротики поочерёдно, сначала первая бросает пилумы и приседает на колено, то же самое проделывают вторая и остальные шеренги до четвёртой, после чего легионеры должны броситься в атаку с мечами».

Из этого случая нельзя делать каких-либо выводов: это единичное упоминание подобного трюка, который был произведен по особому приказу, и вообще это очень сомнительное описание – событие относится к IV веку до н.э. и об этом пишет Аппиан (Celtica I) – не слишком надежный источник для столь ранних событий, если судить по его описаниям битв при Каннах и Заме в сравнении с описаниями этих битв у Ливия и Полибия.

Критик заявляет, что «Второй способ ещё менее вероятен чем первый: для того чтобы подобрать дротик, солдат должен покинуть ряды и на время стать мишенью для противника, к тому же лишившись прикрытия щитов товарищей. Такого самопожертвования трудно ожидать даже от ветерана; наоборот во время обстрела легионеры старались сомкнуть ряды, образуя стену из щитов, а задние шеренги поднимали щиты над головой, чтобы прикрыться от навесных выстрелов».

Критик вступает в прямое противоречие с источниками, см. ссылки в моей статье на примеры подбора снарядов с земли и на клятву легионеров, позволявшую покинуть строй для подбора снарядов.

Критик полагает, что «Третий способ не упоминается в источниках, кроме того римские лагеря часто находились довольно далеко от поля сражения, а учитывая интенсивность расходования дротиков в продолжительной перестрелке, для пополнения запасов требовалась бы целая армия рабов, возможно на повозках, непрерывно снующих взад и вперёд».

Я не настаивал на этом способе, хотя Цезарь один раз и упоминает подноску метательных снарядов, правда, не в полевом бою, а при нападении на укрепления (Caes. B.G. III.25). К сожалению, критик совершенно неправильно представляет себе массовы.й полевой метательный бой, от чего я предостерегал.

Наконец критик заявляет: «Таким образом на основании теоретических рассуждений и приведённых примеров из боевой практики и творчества римских писателей мы можем считать гипотезу о «легионерах-стрелках» недостоверной и вступающей в противоречие со всеми источниками, касающимися данного вопроса».

Как автор «гипотезы», в свете вышеизложенного, я позволю себе остаться при своем мнении, благо ни одно из высказываний критика не только не поколебало моей уверенности, но даже не затронуло наиболее сильных аргументов в пользу моей теории.

Источник:

Жмодиков А. Л.
Оригинал публикации: www.xlegio.ru